Выпуск №4(139), 2019

— Russia and the Council of Europe К 2019 г. обострение отношений между Россией и Советом Европы (далее — СЕ) достигло своего апогея. Вопрос о выходе России из этой старейшей авторитетной европейской организации или о ее исключении из нее встал во весь рост. Не снимает его и долгожданная резолюция парламентского органа СЕ 2277 от 10 апреля 2019 г. Резолюция полна самовосхвалений и предложений по распространению его влияния на другие международные и национальные структуры, но не содержит никаких конструктивных развязок. Напряженность в отношениях между Москвой и Страсбургом присутствовала всегда. Трудно вспомнить время, когда они были бы безоблачными. Конфликт зрел долго. Однако никто не мог предположить, что он достигнет такой остроты и дойдет до возможного разрыва. Подобное развитие событий противоречит объективным потребностям России и всех остальных европейских стран. Оно чревато большим ущербом не только государствам региона, но и всей европейской цивилизации. Оно рвет во многом уже сложившееся общеевропейское гуманитарное и правовое пространство и традиционные узы. Место России — в СЕ, ведь Совет является панъевропейской организацией. Она объединяет все страны, географически полностью или частично находящиеся на территории Европы, принадлежащие или тяготеющие к европейской культуре, истории, европейскому социуму. Членство в СЕ является естественным выбором России как не только евразийской, тихоокеанской, но и, прежде всего, европейской державы, внесшей колоссальный вклад в европейскую культуру, сыгравшей определяющую роль в ее истории. И СЕ в отсутствие России во многом утрачивает своей «raison d’être». Без нее она не будет делать ничего такого, что уже не делает Европейский союз или не делается в рамках программ помощи третьим европейским странам, на которые распространяются политика расширения ЕС или политика Восточного партнерства. Значит, кризис СЕ имеет рукотворный характер. Его истоки лежат в откровенных политических ошибках, допущенных Европой, невыверенности проводившейся политики, недопонимании, которое никто не постарался честно и умело преодолеть. Попробуем разобраться в этих ошибках, просчетах и недопониманиях. Это особенно важно, поскольку в литературе на русском языке подобная задача не ставится. Главенствующая цель абсолютного большинства публикаций — показать, чего России удалось добиться благодаря членству в СЕ в плане государственно-правового строительства и переформатирования общественных отношений, т. е. по сути дела описать, что членство в СЕ дало российскому государству и обществу. Причем в полноводном потоке публикаций собственно о СЕ говорится мало. Львиная доля книг и статей посвящена анализу деятельности Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ), формируемого им прецедентного права, его влияния на правоприменение в государствах-участниках Европейской конвенции по правам человека (ЕКПЧ), исполнения или неисполнения властями Российской Федерации вынесенных против них постановлений ЕСПЧ. Даже о деятельности международного механизма контроля за исполнением постановлений ЕСПЧ, имеющим определяющее значение для эффективности всего механизма, написано гораздо меньше и лапидарнее. Урок или обман №1: падение роли и значения СЕ в европейской архитектуре В начале 1990-х гг. вступление России в СЕ было для правящей элиты абсолютным императивом. Она не хотела остаться за бортом панъевропейских процессов — а в отличие от ЕС и НАТО, СЕ изначально взял курс на вовлечение в свой состав всех европейских государств, всех европейских народов. Она делала ставку на то, чтобы страна считалась частью европейского социума со всеми его ценностями и спецификой — СЕ по праву считался одним из его несущих элементов. Ей было крайне важно получить международное признание своих успехов на пути формирования посткоммунистической политической системы, построения в стране демократического общества, уважающего и отстаивающего идеалы господства права и прав человека, — СЕ считается своего рода «совестью» континента, члены которого должны полностью соответствовать самым высоким критериям. Однако, борясь за членство в СЕ, российское руководство исходило из того, что страна вступает в одну из наиболее влиятельных и уважаемых региональных организаций, занимающих ведущее, если не лидирующее, место в европейской архитектуре. Ведь с СЕ началось отстраивание послевоенной Европы. Совету планировалось придать наднациональный характер. Из этого ничего не вышло. Зато СЕ поручили заниматься всем, за исключением вопросов обороны, превратив его по сути дела в международную организацию общей компетенции. Кроме того, на СЕ возложили важные обязанности в области коллективной безопасности. Предполагалось, что страны, сделавшие выбор в пользу плюралистической демократии и последовательной защиты прав человека, не несут угрозы друг другу — а контролю над этой сферой СЕ и должен был посвятить себя. То есть по своему статусу и реноме СЕ мог претендовать на то, чтобы считаться несущим элементом европейской архитектуры, именно той инстанцией, которой доверено следить за состоянием дел с базовыми и наиболее важными европейскими ценностями. Москва обманулась в своих расчетах. Да, до того, как СЕ стал вбирать в себя все европейские народы, все европейские государства, он котировался чуть ли не наравне с Североатлантическим альянсом и Европейскими сообществами. В памяти еще были свежи многочасовые препирательства между западноевропейцами и американцами в рамках ОБСЕ по поводу того, кого поставить на первое место при перечислении евроатлантических структур — СЕ или НАТО. В евроатлантической архитектуре соблюдалось разумное и рациональное разделение труда: НАТО монополизировала в своих руках вопросы, относящиеся к жесткой силе; ЕС воцарился в сфере экономики; все остальное было отдано СЕ. Как только СЕ начал включать в свой состав «чужаков», он стал стремительно терять в значении и влиянии. Доказать, что между этими двумя процессами есть причинно-следственная связь, было бы сложно. Но по факту они совпали, и, соответственно, оказались взаимоувязаны. С одной стороны, концепция демократической безопасности, по которой международный контроль над функционированием демократических институтов власти и состоянием с защитой прав человека мыслился как остов коллективной безопасности, сильно потеряла в цене. Коммунизм уже был разгромлен и сдан в утиль. С ним не нужно было больше сражаться. Место во главе европейской архитектуры уверенно заняла НАТО, отвечающая за всю совокупность вопросов безопасности и организации трансрегионального порядка, — у нее больше не было конкурентов. С другой стороны, определяющее значение для дальнейших судеб континента обрела экономика, в которой доминирующие позиции занял ЕС. Брюсселю теперь нужно было «завоевывать», привязывать к себе новые элиты и население бывших социалистических стран, прежде всего, экономическими методами. Им важно было делать их подобными себе с точки зрения организации рыночной экономии, ее отладки и регулирования. Кроме того, в планах западноевропейского бизнеса значилось поскорее «освоить» экономическое пространство бывших социалистических стран: по дешевке захватить безмерно недооцененные активы промышленных и любых иных предприятий и структур; завоевать командные позиции на стремительно эволюционирующих рынках, переходящих на принципиально иные стандарты; воспользоваться потрясающей дешевизной образованной, высококвалифицированной и морально дезориентированной рабочей силы. Помимо этого, ЕС распространил свою компетенцию на те сферы деятельности, которыми Европейские сообщества никогда не занимались и которые до того являлись безусловной вотчиной СЕ. Пойдя на дополнение Сообществ общей внешней политикой и сотрудничеством полицейских и судебных органов, за которым последовала их частичная коммунитаризация, Брюссель последовал по пути, проторенному СЕ. Он взял за основу целый ряд конвенций, в частности в уголовно-правовой и гражданско-правовой сферах, принятых СЕ, их несколько изменил, доработал и актуализировал и придал им форму директив ЕС. Последствия очевидны. Государства — члены ЕС не могли не потерять интерес ко многим направлениям деятельности СЕ, которые во многом утратили для них какое-либо значение. Но и это не всё. ЕС вторгся в святая святых СЕ — в сферу защиты прав человека и национальных меньшинств. Высшими достижениями СЕ являются ЕКПЧ и созданный на её основе международный механизм контроля, Европейская социальная хартия и Комитет ЕСХ, работающий в режиме ООНовских договорных органов, Рамочная конвенция о защите национальных меньшинств и Европейская комиссия против расизма и ксенофобии с ее страновыми докладами и общими и специальными рекомендациями. Не довольствуясь ЕКПЧ и ЕСХ, ЕС принял свою собственную Хартию фундаментальных прав, перекрывающую оба документа, затем придал ей обязательную силу. Параллельно структурам СЕ, работающим в Страсбурге, ЕС учредил свое собственное Агентство прав человека. Таким образом, очень быстро и естественно СЕ оказался сдвинутым на периферию общеевропейских процессов и утратил то в какой-то степени привилегированное положение, которое он занимал в европейской архитектуре. Более того, из авторитетной и очень влиятельной организации для всех, СЕ превратился в орган, используемый частью государств, для которых он утратил первоначальное значение и призвание, для подстройки остальных членов под свои стандарты, практику и приоритеты. Как видим, Россия добивалась членства в совершенно другой международной организации, и то, во что выродился СЕ, стало для нее большим разочарованием. Кстати, такая же судьба постигла и ОБСЕ, на необходимости перестройки и переналадки которой Москва устала настаивать. Следовательно, преодолеть нынешний кризис в отношениях между Россией и СЕ было бы недостаточно. Речь должна идти о восстановлении авторитета СЕ. Усилении его влияния. Повышении роли в обсуждении и решении всех тех первоочередных проблем, которые волную все страны континента. Восстановлении общими усилиями того места в европейской, евроатлантической и евразийской архитектуре, которое он заслуживает. Для этого потребуется частично вернуть Организации прежнее призвание. Частично — придумать для нее новое. Сделать так, чтобы она действительно занялась построением Европы без разделительных линий, как бы утопично это не звучало в нынешнем международном контексте. А, может быть, именно поэтому. Урок или обман №2: отход СЕ от нормотворческой и нормоустанавливающей деятельности В прошлом престиж и особая роль СЕ в международных делах объяснялись также тем, что Совет сосредоточил в своих руках очень важную функцию международного нормотворчества. Эта функция осуществлялась им в инициативном порядке. Распространялась на все сферы гражданской/невоенной деятельности: от уточнения механизмов использования мирных средств разрешения международных споров — до борьбы с отмыванием «грязных» денег и организованной преступностью; от сохранения культурных ценностей — до сотрудничества в области образования; от противодействия социальному отчуждению — до криминализации некоторых предосудительных практик. Ее отправление Организацией отвечало самым высоким международным стандартам качества. Разработанные СЕ конвенции (тогда их насчитывалось под две сотни, сейчас их число превысило 220) задавали вектор развития международной практики, международного права, международного сотрудничества на десятилетия вперед. Служили эталоном и ориентиром не только для государств-членов, но и третьих стран и международных организаций. На работу в таком СЕ рассчитывала Россия. Таким его себе видела. От участия в такой деятельности надеялась получить большую часть дивидендов, вытекающих из членства. И этим надеждам не суждено было сбыться. Как только СЕ вобрал в себя страны Восточной и Юго-Восточной Европы, он резко сбавил обороты в том, что касалось нормоустанавливающей деятельности, и переключился на оказание технического содействия «новым рекрутам» в освоении азов демократии, правового государства и защиты прав человека. Ежегодно утверждаемая Страсбургом программа деятельности Организации была разделена на две части. Более увесистой стала связанная с техсодействием. Вскоре она начала отнимать у СЕ преимущественную часть сил и времени, ведь именно ее дополнительно финансировали ЕС и государства-члены из своих добровольных пожертвований. В результате на остальное этих сил и времени почти не оставалось. Не мудрено, что и в этом отношении ЕС вскоре оттеснил СЕ далеко на периферию. Нормоустанавливающая роль Совета, по большому счету, осталась в прошлом. Отдельные всплески активности, как в случае с биоправами личности и регулированием Интернета, погоду больше не делали. Причем возникшая в принципе ненормальная ситуация транслировалась из года в год вопреки тому, что «новобранцы» давно все азы освоили и в первоначальном «ликбезе» больше не нуждались, а подобной деятельностью гораздо лучше, дешевле и системнее, чем СЕ, могли бы заниматься «повзрослевшие» и набравшиеся опыта национальные и международные неправительственные организации. С точки зрения здравого смысла и объективной потребности государств-членов двигаться вперед, а не топтаться на месте, ситуация усугублялась еще двумя блоками факторов. Во-первых, СЕ бросился укреплять систему контроля над соблюдением государствами обязательств, вытекающих из членства и участия в разнообразных конвенциях, и перестарался. Как следствие, механизм Организации сделался чересчур тяжеловесным. Бюджетных средств стало систематически не хватать: деньги всё в большей степени уходили на осуществление международного контроля над сохранением уже достигнутого, а не на развитие. Постоянно возобновляемые попытки упростить и рационализировать систему международного мониторинга за исполнением государствами своих обязательств оказались слишком робкими. Им не хватило настойчивости. Предпринятые новации в этой области мало что дали. Во-вторых, еще больший ущерб многоаспектности и комплексности деятельности СЕ нанесло стремление ЕС и большинства его государств-членов ограничить повестку дня Организации лишь вопросами обслуживания идеалов демократии, правового государства и защиты прав человека. С точки зрения Брюсселя, это выглядело вполне логичным. Всем другим ЕС уже занимался. Он давно вытеснил СЕ из тех сфер деятельности, которые представляли для него интерес. В целях «воспитания» и подтягивания к себе «периферийных» стран усеченной тематической «триады» было вполне достаточно. Все усилия Москвы убедить партнеров в том, что повторение пройденного становится всё более и более бессмысленным, что национальные традиции и специфика заслуживают намного более уважительного отношения, что сотрудничество в Европе нуждается в другом, ничего не дали. Навязать же СЕ свою точку зрения она не имела возможности в виду того, что страны ЕС располагают в СЕ численным большинством, а на конфликт и разрыв до последнего времени идти не хотелось. Таким образом, в содержательном отношении СЕ оказался для России на порядок менее ценной и полезной Организацией, нежели он мог бы стать. Но это по вине, скорее, обстоятельств: СЕ стал жертвой переформатирования европейского пространства, эволюции ЕС и нежелания Брюсселя отпустить Страсбург в «свободное плавание». Следовательно, вслед за преодолением кризиса в отношениях между Россией и СЕ или, лучше, параллельно с этим, всем ведущим международным игрокам, всем странам СЕ и самой Организации нужно конструктивно подойти к решению триединой задачи. Первое, вновь сделать нормотворчество главным и ведущим направлением деятельности Совета. Второе. Избавить его от балласта программ помощи и техсодействия (сразу или поэтапно). Продумать, как их перепоручить странам и НКО, если в них вообще еще есть какая-то необходимость. Третье. Радикально пересмотреть повестку дня Организации. Признать, что Европа сталкивается с принципиально новыми вызовами популизма, радикализма, миграционного давления, возрождения в новых формах прежней человеконенавистнической идеологии, деградации представительной демократии, привыкания к режиму полицейского государства и тотального контроля над личной сферой с использованием современных информационно-коммуникационных технологий, полной неподготовленности европейских государств к новому витку технологической революции и ее последствиям. Придать рассмотрению всех этих и других злободневных вопросов первоочередной характер. Поставить их решение во главу нормотворческой деятельности СЕ. В целом превратить Совет в политико-правовую платформу построения новой Европы и Большой Евразии без разграничительных (разделительных) линий, органически сочетающих разные механизмы сотрудничества, взаимодействия, интеграции и формирования общих пространств различной конфигурации, не противоречащих друг другу. Просчет или урок № 3: катастрофические последствия нежелания России побороться за роль лидера Совета Европы Столь же негативный эффект, как и «усыхание» сферы ответственности СЕ, имело то, что Россия, по всей видимости, совершила стратегическую ошибку, заняв в отношении Совета и политики, проводимой в ней ЕС и его государствами-членами, «соглашательскую» позицию. Старожилы СЕ, прямо сказать, отнюдь не горели желанием принимать Россию в члены Организации. Всё-таки в прошлом она была главным и доминирующим стратегическим противником. Привыкла властвовать и распоряжаться. Традиционно «перетягивала» на себя одеяло и добивалась признания за ней статуса и роли лидера. Первоначальным членам Совета очень не хотелось, чтобы это повторилось и в рамках СЕ. Их опасения не оправдались. Вступив в СЕ, Москва удовлетворилась статусом «главного плательщика», которым обладали Германия, Великобритания, Франция и Италия, и на этом «успокоилась». Никакой особой активности в СЕ она проявлять не стала. Для этого имелись свои резоны. С учетом того, что СЕ занимался в основном правовыми и гуманитарными вопросами и был «заточен» на обслуживание идеалов, продвигавшихся в прошлом только Западной Европой, Россия хотела в его рамках стать просто и элементарно такой же страной, как и все остальные. Кроме того, казалось несколько смешным и наивным настаивать на большем, памятуя о том, что в 1990-х гг. вряд ли кто-то мог назвать Россию лидером и эталоном в области демократического строительства, господства права и защиты прав человека. К тому же системным знанием о СЕ, о том, что он собой представляет и каков его потенциал, в России почти никто не обладал. МИД на порядок большее внимание заслуженно уделял НАТО, ЕС и ОБСЕ. Остальные министерства и ведомства знали лишь тот кусочек деятельности СЕ, который относился к сфере их ответственности. Некоммерческие организации, другими аспектами деятельности, кроме социальной и правозащитной, практически не интересовались. Стратегию переформатирования СЕ под нужды России и перехвата инициативы в нем просто некому было подготовить и пролоббировать. Отдельные публикации постановочного и полемического характера не смогли повлиять на доминирующие подходы. В 1990-х гг., когда Россия только вступала, затем осваивалась в СЕ, приведенная логика рассуждений в какой-то степени была оправдана. В 2000-х, а тем более в 2010-х гг. она сделалась совершенно несостоятельной. Но действовала инерция. Сформировались стереотипы как внутри страны, так и у всех остальных членов СЕ, сломать которые оказалось безумно трудно. Тем более что любые попытки Москвы перехватить инициативу целенаправленно гасились. Может быть, если бы Москва проводила в СЕ более «наступательную», инициативную и жесткую политику, это бы предотвратило нынешний кризис в отношениях. Даже за время своего председательства в СЕ России не удалось переломить ситуацию. Москва показала, что она может эффективно управлять Организацией. Ее потенциал существенно выше, чем у многих других стран или даже большинства. Она в состоянии ориентировать СЕ на решение больших и актуальных задач. По количеству проведенных мероприятий и отдачи от них никто не может с ней сравниться. Кроме того, Москва убедительно доказала, что для нее важно не продвижение своих собственных предпочтений, для чего председательство вполне пригодно, а поиск и отстаивание панъевропейских интересов. Тем не менее, все успехи Москвы почти мгновенно были преданы забвению. Выстроить инициативную линию в отношении СЕ она так и не сумела. Или не сочла нужным. Воспользовавшись тем, что она этого не сделала, другие с тем, чтобы она даже потенциально не могла играть первую скрипку в СЕ и за его пределами, сделали ставку на системное «очернение» России. Своим кредо они провозгласили дискредитацию всего, что она делает, ее внутренней и внешней политики, национального законодательства и правоприменительной практики. Сквозь лупу рассматривались каждый предпринимаемый ею шаг, каждое выступление и заявление ее официальных лиц или, напротив, их отсутствие, которым давалась сугубо предвзятая и тенденциозная интерпретация. Им требовалось нейтрализовать даже саму возможность возникновения блока европейских государств под ее эгидой. С самого начала была проведена большая работа, имеющая своей целью сформировать образ России как вечного «двоечника» в сфере демократического строительства, правового государства и защиты прав человека. Как «недемократии» и «недодемократии» или «имитационной демократии». Имперской державы, застрявшей в посткоммунистическом транзите и сопротивляющейся самым очевидным вещам. Страны, которую нужно тащить, понукать, постоянно контролировать и воспитывать. Общества, для которого систематические нарушения являются нормой, а не исключением. (Да, Москва давала слишком много поводов для критики. Российские политики в какой-то степени сами способствовали возникновению такого образа. Но злопыхательство в отношении Москвы это ничуть не оправдывает. Сведение счетов со своим вновь обретенным партнером заведомо обрекает всех на то, чтобы оставаться в плену конфронтации, мешать преодолению ее рудиментов, создавать новые завалы на пути построения общего будущего). Для этого использовалась отработанная методика. Против Москвы в рамках СЕ были введены санкции в виде предвзятого мониторинга за соблюдением обязательств, предъявленных ей в качестве условия вступления. Хотя в отношении таких стран как, например, Латвия и Эстония, он был прекращен. С тем чтобы придать мониторингу постоянный характер и не допустить его прекращения, список первоначальных претензий к Москве систематически пополнялся новыми, как реальными, которые в принципе можно было бы снять, так и сугубо оценочными, а, значит, спекулятивными. По любому поводу или без повода Москва обвинялась в действиях, противоречащих европейским стандартам, в принятии нарушающих их законов или недобросовестном правоприменении. За выдвижением таких обвинений неизменно следовали расследования, посещения, подготовка и обсуждение докладов. Кроме того, был введен в оборот политический конструкт, согласно которому очевидным подтверждением неблагополучия с правами человека в России служит большое число жалоб, подаваемых на нее в ЕСПЧ, и тот факт, что она по этому крайне негативному показателю превосходит всех других и является ведущим «клиентом» ЕСПЧ. То, что по количеству дел, возбуждаемых против нее на душу населения, она существенно отстает от многих других, при этом умышленно замалчивалось. Еще один крайне важный нюанс — наличие у России своего мнения практически по любому вопросу европейской повестки, будь то ущемление национальных меньшинств в странах Балтии или преступный характер бомбардировок в Сербии, выдавалось за то, что все идут в ногу, а Москва не в ногу. Как показало дальнейшее развитие событий, российским политикам, парламентариям, дипломатам и экспертам следовало жестко, непримиримо, последовательно выступать против всей этой несуразицы, передергиваний, надуманных обвинений, применения двойных стандартов. Однако до поры до времени Москва не хотела и не считала нужным идти на конфликт. Похоже, эта примиренческая политика, нежелание портить отношения, в конечном итоге, и привели к конфликту, к тому же очень и очень глубокому, может быть, даже фатальному. Поэтому преодолеть нынешний кризис в отношениях между Москвой и Страсбургом — полдела. В интересах и России, и СЕ, и Европы в целом — пойти гораздо дальше и договориться о том, что российское видение необходимой эволюции и переналадки СЕ будет изучено в самом благожелательном ключе и со временем найдет достойное отражение в официальной политике Организации. Со своей стороны, российские власти должны разработать полновесную стратегию деятельности в СЕ, реализация которой позволила быть стране получать большую отдачу от членства в Организации и обеспечила бы признание за Москвой лидирующей роли в определении ее текущей и перспективной повестки дня и основных направлений деятельности. Это позволило бы в дальнейшем превратить ее в одну из опорных конструкций формирования нарождающейся Большой Евразии. Естественно, что подготовка и реализация такой стратегии подразумевали бы, что Россия, все ее государственные структуры и представители резко активизируют свою работу по всем досье, находящимся в ведении и передаваемым СЕ. Ошибка или урок № 4: недопустимость какого-либо попустительства ущемлению принципа равенства в деятельности СЕ и его главных органов То, что в СЕ к России будет особое, нелицеприятное и зачастую даже откровенно предвзятое отношение, российские власти должны были почувствовать еще по процедуре вступления в Организацию. Они проявили максимально возможную открытость. Выполнили все запросы докладчиков по России. Предоставили им доступ ко всем местам лишения свободы и другим объектам, на посещении которых они настаивали. Ни в чем им не отказывали. В ответ столкнулись с тем, что на процедуру рассмотрения российской заявки о членстве в СЕ ушло два года, а не полгода, как в случае с другими кандидатами на вступление (потому, дескать, что Россия — такая большая: целый континент). В довершение всего в докладе по России был сделан неожиданный и недопустимый вывод, будто Россия, российское законодательство и правоприменительная практика не соответствуют высоким стандартам Организации, хотя на то, чтобы делать подобный или любой другой вывод, никто докладчиков не уполномочивал. Затем в связи с первой Чеченской войной рассмотрение российской заявки вообще было заморожено. В дальнейшем, чтобы ее разморозить, президент Российской Федерации, глава Правительства и председатели обеих палат Федерального Собрания обратились к Страсбургу и лидерам европейских стран с открытым письмом, в котором давались официальные заверения в том, что Москва будет неукоснительно следовать всем стандартам СЕ. К письму был приложен обширный обзор, в котором обстоятельно разъяснялось, как будут решаться проблемы приведения российского законодательства и практики в соответствие со стандартами СЕ. Однако даже этим Страсбург не удовлетворился. Прием России в СЕ был обусловлен длиннейшим беспрецедентным списком требований, который Москва взяла на себя обязательство выполнить. Часть списка носила вполне логичный и разумный характер и полностью совпадала с намерениями Москвы по реформе национального законодательства, его совершенствованию и ускорению государственно-правого строительства. Однако часть носила либо запросно-спекулятивный (как, например, о реституции, возвращении румынского золота и т.д.) или намеренно общий, расплывчатый характер, что было использовано в дальнейшем для оказания политического давления на Россию как члена СЕ, изобретения всё новых претензий (естественно, «для ее же блага», чтобы «форсировать движение вперед») и закрепления России на позициях страны, которую можно и дозволено как обоснованно, так и абсолютно безосновательно упрекать в любых и всяческих грехах и недочетах: недопустимом давлении на соседние страны, использовании термина «ближнее зарубежье», применении энергетического оружия, зажиме свободы прессы и оппозиции, проведении недостаточно честных выборов и т.п. Характерно, что как только Россия вступила в СЕ, она получила специальную процедуру по Чечне. А уже в послеельцинский период против делегации Федерального Собрания в ПАСЕ впервые были введены санкции. Большие трудности Россия испытывала и с Генеральным секретариатом СЕ. Значительная часть его сотрудников увидела в членстве России новые возможности для построения благополучной и преуспевающей Европы и для своего личного карьерного роста. Но треть (!) Генерального секретариата подписала письмо с категоричным требованием не идти на снижение высоких стандартов Организации и не принимать Россию в СЕ. Поэтому в решении самых простых и повседневных вопросов, зависевших от Генерального секретариата, зачастую возникали ни чем не оправданные затруднения. Программы помощи восточным европейцам и странам бывшего СССР писались так, чтобы вывести их исполнение из-под контроля общих органов СЕ с российским участием. Естественное обязательство Организации обеспечить равное представительство в Генеральном секретариате граждан Российской Федерации, пропорционально ее взносу в бюджет, так никогда и не было выполнено. Тем не менее, Россия неизменно ставила сотрудничество в рамках СЕ выше мелких политических дрязг. Она проводила в СЕ и в отношении СЕ сугубо конструктивную линию. Настаивала на позитивной и максимально разнообразной повестке дня. Делала всё, чтобы сохранить культуру выработки решений, которые могли бы удовлетворять все страны. Спокойно и целеустремленно использовала потенциал Организации для отстаивания своих принципиальных внешнеполитических позиций и продвижения правовых и институциональных реформ внутри страны. Однако с момента развертывания против России начиная с 2012 г. информационной и чуть позже санкционной войны и возвращения НАТО и ЕС к политике сдерживания и конфронтации продолжения Москвой прежней примиренческой политики без ее коррекции и дополнения иными элементами стало совершенно недостаточно. В принципиально новых международных условиях она превращалась в заведомо проигрышную игру, чреватую для России теперь уже неоправданными потерями, — игру в одни ворота. Если раньше Комитет министров — единственный главный орган СЕ, облаченный полномочиями по принятию обязательных решений, работал в духе поиска взаимоприемлемых подходов и взаимопонимания и старался избегать каких-либо действий, нарушающих общий баланс интересов и несовместимых с культурой консенсуса и «семейными» традициями СЕ, теперь атмосфера в нем сделалась иной. В нем зазвучали заявления и декларации из далекого прошлого, которые, как казалось, Европа оставила позади. Подготавливаемые документы приобрели одностороннюю направленность. Объективность уступила место оценочным суждениям. Голословные обвинения пришли на смену поиску оптимальных, благожелательных, реалистичных подходов. Что касается Парламентской ассамблеи СЕ, она суммарно возложила на Россию ответственность за все негативные процессы в Европе и, в частности, рост напряженности, милитаризацию, Крым, события на Юго-Востоке Украины, жертвы и боевые действия. Не довольствуясь этим, ПАСЕ по заведенному ею обыкновению ввела санкции против делегации Федерального Собрания. Ее члены были лишены права голоса, права на участие в выборных и статутных руководящих органах, права на вхождение в состав миссий, направляемых Ассамблеей. В ответ делегация Федерального Собрания привычно «хлопнула дверью». В других международных условиях она бы этим ограничилась. В условиях, когда линия на конфронтацию в политике НАТО и ЕС восторжествовала над линией на сотрудничество в Европе, посчитала, что примиренческая позиция в отношении волюнтаристских мер дискриминационного характера является неуместной и пораженческой. Парламентарии представляют народ. Понижение в правах представителей народа равнозначно понижению в правах самого народа. Это не парламентариев лишают права голоса, а всех россиян, всю страну. Такое недопустимо. Противоестественно. Является нарушением базовых принципов всего чего угодно: демократии, международного права, международного сотрудничества, недискриминации, равенства народов. Рассматривать ущемление прав парламентариев как нечто частное, неправильно. За недружественные, лицемерные, противоправные, неприемлемые действия Ассамблеи должна нести ответственность вся Организация в целом. Исполнительная власть согласилась с этой логикой и аргументами и ввела ответные санкции в отношении всего СЕ: сначала на треть сократила взнос в бюджет Организации, затем, поскольку это не возымело действия, полностью прекратила выплаты. Дополнительный и очень весомый аргумент российским властям дало заключение юрисконсульта СЕ. В нем констатировалось, что Устав СЕ не предусматривает возможность дискриминации государств-членов или их представителей по национальному признаку. Устав не наделяет ПАСЕ подобными полномочиями. Соответственно ПАСЕ допустила нарушение Устава в отношении делегации Федерального Собрания. Но если так, то она допустила нарушение в отношении Российской Федерации в целом. Оно должно быть прекращено. Соответствующие резолюции ПАСЕ — признаны недействующими или не имеющими силы с момента принятия. Российская Федерация и представляющая россиян делегация Федерального Собрания — восстановлены в своих правах. Позиция, занятая российскими властями, в конечном итоге, — прекращения нарушения и восстановления делегации Федерального Собрания в своих правах недостаточно. Правила процедуры Парламентской ассамблеи должны быть изменены таким образом, чтобы исключить возможность введения волюнтаристских дискриминационных ограничений. Только такая позиция, как и в отношении всех остальных дискриминационных практик, нарушающих принцип равенства и равноправия, должна была быть занята российским истеблишментом не через почти 20 лет после вступления в СЕ, а с самого начала. За свои права надо уметь бороться. Их надо отстаивать. А для этого работать в СЕ, как и в других международных организациях, не покладая рук. Принимать участие во всех обсуждениях. По любым вопросам, как имеющим отношение к Российской Федерации, так и, вроде бы, никак ее непосредственно не касающимся. Поскольку на самом деле таких вопросов нет. Всё, что делается в Европе, что происходит в каждой из европейских стран, затрагивает Россию. Как одного из лидеров Большой Евразии. Как неотъемлемой части европейского социума. Поэтому если Москве и Страсбургу удастся преодолеть нынешний кризис, предотвратить его повторение и вывести СЕ на траекторию устойчивого конструктивного сотрудничества удастся только при условии устранения вызвавших его причин. Соответственно Москве, ЕС и третьим странам надо будет договориться о принципиально новых правилах игры в Европе. Их суть — воздвигнуть непреодолимые барьеры на пути использования инструментария информационной войны, идеологической борьбы и недобросовестной политической конкуренции против любого из членов СЕ в качестве основы истинной, а не фейковой коллективной безопасности на континенте. Придумать процессуальные и институциональные гарантии того, что любые выдумываемые опасения и выдвигаемые обвинения будут переводиться в плоскость дружественного взаимовыгодного сотворчества, а не противоборства и злопыхательства. Недоразумение или урок № 5: священных коров не бывает — требуется инициативное творческое переосмысление предшествующего опыта Еще одной линией разлома в отношениях между Москвой и Страсбургом стала всё более энергичная нормотворческая активность ЕСПЧ, приведшая к формированию прецедентного права, в какой-то своей части далеко оторвавшегося как от первоначального смысла ЕКПЧ, так и общего международного права и национального права отдельных государств-участников. ЕСПЧ внес огромный вклад в современное понимание международного права прав человека. Он придал невиданную до той поры эффективность региональной системе защиты прав человека. Дополнил первоначальный текст ЕКПЧ и множественных протоколов к ней множеством новых смыслов и такой трактовкой, которая придала индивидуальным правам личности комплексный характер. Убедил государства в правильности и легитимности разработанных им базовых концепций толкования ЕКПЧ, в том числе: телеологического подхода, Конвенции как «живого развивающегося организма», длящегося правонарушения, эффективного пользования индивидуальными правами. Превратил право прав человека в своего рода международное или, по крайней мере, европейское конституционное право. Всё это было сделано им на основе и в развитие того мандата, которым наделили его государства-участники. Они назначили его цербером ЕКПЧ. Дали монополию на толкование и применение положений ЕКПЧ. Оставили на его усмотрение то, когда и в какой степени придаваться судебному активизму, судебному нормотворчеству. Сами признали, что ЕКПЧ имеет рамочную природу, а ее фактическое прочтение и конкретизация полностью зависят от формируемого им прецедентного права. Оно является ЕКПЧ в действии. ЕКПЧ в отрыве от правоприменительной практики ЕСПЧ не существует. ЕКПЧ и прецедентное право образуют единое целое. Государства-участники сами узаконили масштабное и временами произвольное расширение компетенции ЕСПЧ. Вопреки букве и духу ЕКПЧ, они позволили ему предписывать национальным властям, какие изменения вносить в действующее законодательство в интересах быстрого и своевременного решения выявляемых им системных и структурных проблем. Они сами же поручили ему не довольствоваться лишь констатацией того, нарушены или нет положения ЕКПЧ, а подсказывать национальным властям, что им нужно делать для исправления положения. Однако в какой-то момент ЕСПЧ перестал считаться с тем, что он создан государствами-участниками. Что они являются источником его легитимности и всех его полномочий. Они определяют, что и как он должен делать. Он существует для них, а не наоборот. Он не должен и не вправе выходить за установленные ими рамки. Эти рамки, как минимум, — субсидиарность (означающая, что главенствующую ответственность за обеспечение прав человека несут сами государства, которым он лишь помогает); — усмотрение государств (подразумевающее, что они сами с учетом своих традиций и национальной специфики решают, как претворять в жизнь положения ЕКПЧ и действовать тогда, когда полный консенсус по поводу содержания тех или иных индивидуальных прав личности на континенте еще не сложился); — конституционные традиции, толкование которых могут давать лишь конституционные или приравненные к ним высшие суды государств-участников. Страсбургский суд не должен и не вправе забывать, что при ратификации ЕКПЧ государства взяли на себя обязательство соблюдать те права человека, которые записаны в Конвенции, в их современном прочтении, а не додуманные или волюнтаристски установленные им самим. Он не является международным органом по разрешению политических споров между государствами: эта область для него — табу (только юридических). Никто никогда и ни при каких обстоятельствах не уполномочивал его вмешиваться в урегулирование международных конфликтов, высказываться по поводу того, что требуется для их разрешения, и указывать, правильно ли действуют вовлеченные в них страны, тем более державы, гарантирующие соблюдение перемирия, прекращение огня и т.д. Никто никогда и ни при каких обстоятельствах не позволял ему переписывать историю и главное — итоги Второй мировой войны, высказываться по их поводу и давать им свою собственную интерпретацию. Как и вмешиваться во внутриполитические процессы, протекающие в государствах-членах. Начиная с дела Илашку против Молдавии и России и дела Кононова против Латвии, ЕСПЧ пошел наперекор этим «золотым» правилам. В одном случае обелил действия центральных властей Молдавии в Приднестровском конфликте и возложил ответственность за возможное нарушение ЕСПЧ в самопровозглашенной республике на Россию под предлогом того, что она на тот момент якобы осуществляла реальный суверенитет над этой территорией. В другом — поддержал приговор бойцу против фашизма, входившему в головку партизанского отряда, который был ложно осужден высшим национальным судом за несовершенные им военные преступления, перевернув тем самым с ног на голову выводы Нюрнбергского трибунала. В дальнейшем, ссылаясь на предшествующие постановления, носящие, как минимум, спорный характер, продолжил возлагать на Россию ответственность за любые нарушения прав человека в Приднестровье. Теперь он обосновывал свое сугубо оценочное суждение, не имеющее оснований ни в одной из существующих в мире систем права, тем, что, по его мнению, Москва оказывает на эту территорию Молдавии определяющее влияние, и без поддержки Москвы ее существование в качестве самопровозглашенной республики было бы невозможно. С точки зрения элементарной логики, правовые позиции, развиваемые ЕСПЧ, заводят ситуацию с защитой прав человека на территориях самопровозглашенных республик в тупик. ЕСПЧ провозглашает, что не должно быть серых зон, в которых не действовала бы ЕКПЧ, а по сути дела их же и создает. Он исходит из того, что выносимые им постановления с необходимостью должны исполняться, а утверждает такие решения, сама возможность исполнения которых неминуемо связана с нарушением суверенитета государств и действующего международного права. Выход подсказывает практика прагматичных международных решений в отношении актов и действий местных властей и органов управления Северного Кипра и того же Приднестровья. Для ЕСПЧ такие акты и действия не существуют — они сродни «первородному греху», поскольку по действующему международному праву сами самопровозглашенные республики не существуют: они непризнанные. Нормальной международной практикой, напротив, признаются вполне легитимными. Речь идет, в том числе, о нотариальных актах, брачных свидетельствах, судебных предписаниях, дипломах об образовании, водительских правах и т.п. Причина того, что по жалобам определенного рода ЕСПЧ занял мало обоснованную, сомнительную, порой даже экстремистскую позицию, кроется в том, что государства-участники устранились от плотного диалога с ЕСПЧ, от кодификации меняющегося международного права прав человека, от выработки ориентиров, которым должна следовать международная юстиция. На Копенгагенской встрече 2018 г. в рамках Интерлакенского процесса государства-участники сделали очень нужную попытку встать на путь пересмотра прежних, не оправдавших себя подходов. Испугавшись в еще большей степени подорвать и так зашатавшийся престиж ЕСПЧ, и под давлением правозащитных организаций они отступили. Первоначально подготовленные ими итоговые документы были выхолощены. Но именно они могут быть взяты за основу при согласовании последующих шагов. Таким образом, преодоление кризиса в отношениях между Москвой и Страсбургом не должно ограничиваться только политическими моментами, связанными с санацией СЕ и его переформатированием. Оно могло бы ввести судебный активизм ЕСПЧ в приемлемые рамки, установленные государствами-участниками, и запустить давно назревший процесс кодификации международного права прав человека. Такое развитие событий, демонстрирующее, что усвоены все пять разобранных выше уроков, пойдет на пользу всем европейским народам. Оно позволит не только сохранить СЕ, но и качественно укрепить его, уточнить его призвание и придать ему второе дыхание. Екатерина ЭНТИНА, К.полит.н., доцент НИУ ВШЭ, эксперт РСМД, старший научный сотрудник Института Европы РАН Марк ЭНТИН, Д.ю.н., профессор МГИМО МИД России, эксперт РСМД профессор-исследователь БФУ им. И.Канта Российский совет по международным делам

Кому адресовано зловещее предзнаменование: французам? Всем нам? Поправимый, но по любым меркам неприемлемый ущерб, нанесённый пожаром кафедральному собору архиепархии Парижа, вызвал столь высокоамплитудную реакцию в городах и весях, от беспримесного сочувствия до язвительного злорадства, в том числе и в нашем Отечестве, что в пору призадуматься. Во-первых, стоит ли воспринимать локальное событие как рутинное деструктивное происшествие, имеющее первопричиной банальную неисправность электропроводки (или компьютерный сбой)? Или стоит заподозрить в этом некое послание, если таковое содержится (if any) в символическом акте возгорании символа христианской веры? Во-вторых, если нам отправлено зашифрованное послание, то насколько значимо событие в контексте уже происходящих тектонических сдвигов внутри центров силы? От возвращающей себе былое господство и величие 5000-летней китайской цивилизации и теряющего своё доминантное положение англо-саксонского альянса до обретающего пугающие очертания уже не умозрительного по Шпенглеру, а всамделишного «заката Европы»? В-третьих, нужно ли умилиться, что в интеллигентских прослойках русского и русскоязычного мира поднялась такая волна сентиментального сострадания, будто бы мы захотели одномоментно стать более католиками, чем папа римский и Людовик IX, привезший с собой и поместивший 18 августа 1239 года на вечное хранение в соборе терновый венец Иисуса Христа? Понятно, что на вопрос – почему огонь не пощадил Парижскую Богоматерь? – последует ссылка на прецедент. В 1535 году подобное случалось: и кровля сгорела, и шпиль рухнул. Да и многие реликвии сейчас поистине чудом сохранились. Не тронул огонь бронзовые скульптуры 12 апостолов и четырех крылатых фигур с четырьмя лицами (тетраморфы), кои на время реставрации были эвакуированы. Однако, чёрно-бордовые языки пламени, лижущие сумрачное парижское небо, пылающий крест, которым предстал собор при съёмках с воздуха, впечатались в память не только живых свидетелей, парижан, как не верящих в Бога, так и правоверных католиков, что созерцали пожирающий их святыню огонь и на коленях пели покаянные псалмы, взывая Всевышнего к милости. Напомним, собор начали возводить в 1163 году взамен раннехристианской базилики Святого Стефана, датированной IV веком, которая в свою очередь опиралась на фундамент храма Юпитера, доставшегося в наследство от дохристианской эпохи – он был построен при владычестве Древнего Рима. Французы, как известно, не менее склонны к низвержению идолов и божеств, чем к религиозному ригоризму. Во время большой смуты, называемой Великой французской буржуазной революцией, её вожди из числа масонов произвели идеологический «ребрендинг», то есть переименовали собор в Храм Разума для свершения своих ритуальных церемоний «во имя Разума и Верховного Существа». Показательно, что американский эссеист Адам Гопник ставит парижский собор ниже в иерархии его собратьев, чем соборы в Шартре и Реймсе, отказывает ему в «чистоте жанра» из-за многочисленных достроек и перестроек и называет «лоскутным творением времени» (“a patchwork of time”) и «мешаниной архитектурных стилей» (“hodgepodge of architectural qualities”). Важная деталь в рамках десакрализации Нотр-Дам. Урождённый в Филадельфии («городе братской любви») Гопник предлагает усмотреть в храме место средоточия «иррациональных сил». Ссылается на литературный авторитет, на Виктора Гюго, чей роман 1831 года, если прибегнуть к современному жаргону пиаровцев, стал абсолютным рекордом по «продвижению бренда». По разумению Гопника, «любовь Квазимодо к Эсмеральде протекает внутри и вокруг Нотр-Дам именно потому, что здесь отчётливо ощущается могущество иррациональных сил в нашей жизни» (“Quasimodo's love for Esmeralda is set in and around Notre-Dame precisely because the sheer power of life's irrational forces is felt so deeply there”). Как бы ни изощрялись интеллектуалы, не нуждающиеся в идее и, как следствие, в присутствии в свой жизни Бога или любого иного нездешнего и сверхъестественного начала, они не могут отменить тот факт, что Нотр-Дам-де-Пари – воистину намоленное место. Вне зависимости от объекта поклонения и почитания. Именно здесь тысячи и тысячи обитателей Галлии и нынешней Франции возносили к небу молитвы, делились сокровенными помыслами с непознаваемыми божествами, напрямую связывая с их промыслом свои личные подчас нечаянные радости и неутолимые печали. Сегодня храм, посвященный Парижской Богоматери, опалён огнём. Это произошло в Страстной (Великий) понедельник перед католической Пасхой. Случайно ли? Писатель Сергей Лукьяненко, справедливо заметив, что собор – «не только французское достояние, но всего человечества», считает, что несчастье было ожидаемо. В этом пожаре он углядел «и символ кризиса Веры, и символ «новой Франции», где главную религиозную святыню ремонтировали люди, никакого отношения ни к христианству, ни к той «старой Франции» не имеющие, и символ бессилия современного развитого общества перед банальным, тысячи лет знакомым людям бедствием». Утешительный момент усмотрел в тот скорбный день Питирим Творогов, епископ Душанбинский и Таджикистанский: «Парижане, на коленях, со слезами на глазах молящиеся Богородице, свидетели трагедии, разыгравшейся на Страстной седмице Великого поста – ответ всем тем, кто утверждает, что Европа умерла. Нет, Европа жива, потому что умеет ещё плакать и страдать». Тем не менее, православный иерарх убеждён, что это и есть «знамение от Бога потрясенному миру, призыв к покаянию». Обидно, что этот «призыв к покаянию», равно как и всплеск общечеловеческий солидарности, пробудившей к жизни невероятное число благотворителей (вот и «Сбербанк» готов подсобить пожертвованиями), происходит после трагедии «в одном отдельно взятом» католическом соборе. Ничего подобного в таких масштабах не наблюдалось после изничтожения десятков православных храмов в сербском крае Косово или после пира джихадистов-вандалов, подвергших варварскому разгрому сирийскую Пальмиру. Опять же сказывается, как выражаются рекламные политтехнологи, «узнаваемость бренда» (“brand awareness”) – будь она неладна. Что он Пальмире, что ему Пальмира – и потому он безучастен. Нельзя не признать, что столь эмоциональное восприятие соотечественниками усекновение огнём главы (шпиля) парижского собора обусловлено нашим традиционным европоцентризмом, как бы ни утверждал обратное вождь евразийцев Александр Дугин. Мы проросли своими корнями почти во все европейские этносы. Впитали лучшие соки европейской высокой культуры. Это творения итальянских и французских архитекторов, возводивших наши православные храмы, например, Алевиз Новый – Архангельский собор в Кремле, Огюст Монферран – Исаакиевский собор в Петербурге. Это литературные произведения на древнегреческом и латыни, знакомые широкой прослойке интеллигентных людей в императорской России, в том числе и среди ЛПР («лиц, принимающих решения»). Это и благотворное влияние корабельного инженерного дизайна голландцев, живописной манеры и оперного мастерства итальянцев, музыкальных традиций немцев и австрийцев, утилитарной культуры быта англичан и так далее. Забавно: если покопаться в архивной пыли, то обнаружишь и совсем поразительные исторические параллели. Задолго до троцкистской идеи «перманентной революции», читай – экспорта насилия, один из столпов кардинального переустройства государства и общества Максимилиан Робеспьер объявил парижанам: коли они не хотят, чтобы Нотр-Дам как «твердыня мракобесия была снесена», то они должны уплатить Конвенту мзду «на нужды всех революций, какие ещё произойдут с нашей помощью в других странах». Так что выходит, что мы остаёмся не столько евразийцами, сколько европейцами. Особого генотипа, но схожего культурного кода. Даниил Андреев, русский писатель и своеобычный мыслитель, автор мистического сочинения «Роза Мира», и при этом сын Леонида Андреева, родоначальника русского экспрессионизма, одного из столпов Серебряного века русской литературы, в стихотворении «О старшем брате» проводит сквозной красной линией идею о том, что европейская культура не только нам не чужда, а, напротив, родственна, несмотря даже на стародавнюю схизму: Брожу по спящим городам, Дрожу у фресок и майолик, Целую цоколь Нотр-Дам, Как человек, – француз, – католик. И далее следует полная ассоциации автора с другими европейскими народами – притом это единение в скорби: …Там нерушимы и нетленны Праобразы святых чудес Руана, Кельна и Равенны. Но здесь одно им: смерть навек. И будет лжив на склепах глянец. И плачу я, как человек, Британец, русский, итальянец. Сегодня вслед Даниилу Андрееву и мы «целуем цоколь Нотр-Дам». В том не нахожу ничего ни зазорного, ни удивительного. Откройте «Дневник писателя. Июль-август 1877 год (Глава вторая – «Признания славянофила») и вчитайтесь в слова Федора Михайловича Достоевского: «О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы – эта самая Европа, эта «страна святых чудес»!.. Знаете ли, до каких слёз и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, всё более и более заволакивающие её небосклон?» Трудно отделаться от зябкого ощущения, что почти полтора века назад были основания провидеть в Европе «мрачные тучи, всё более и более заволакивающие её небосклон?» Но до переломавшей судьбы миллионов и перекроившей карту Европы высокотехнологичной бойни под названием Первая мировая война в тот момент оставалось ещё целых 37 лет. Так что не будем мнительны. Попытаемся. Вот только видеокадры багрового отсвета в небе над собором Парижской Богоматери в вечерние часы 15 апреля никак не навевают в памяти идиллические строчки Алексея Константиновича Толстого «Запад гаснет в дали бледно-розовой», в которых автор едва ли скрывал прогностический подтекст. Тем не менее, далеко не случайность, что в блогосфере, вбирающей в себя практически всю палитру мнений, одной из доминант стал апокалиптический приговор полыхавшему почти 12 часов пожару: это дурное предзнаменование. Вот только – кому? Французам? Всем нам? Владимир МИХЕЕВ

Более чем убедительная победа Владимира Зеленского на недавних президентских выборах на Украине предсказывалась всеми опросами общественного мнения в этой стране. Тем не менее, она вызвала недоумение, если не шок практически везде, в первую очередь среди представителей традиционных элит самой Украины, увидевших в этой победе угрозу своим интересам и установленным ими правилам политической игры. С момента усиления позиций кандидата В.Зеленского опасения высказывали и в западных странах, особенно в США, Великобритании, Германии, Польше, а также в столице ЕС Брюсселе. Здесь многие даже после первого тура выборов, когда В.Зеленский набрал почти вдвое больше голосов, чем П.Порошенко, надеялись, что действовавший президент сможет переломить тенденцию в свою пользу. И это несмотря на то, что в западных СМИ было много публикаций, в которых его обвиняли в причастности к коррупции, в клиентелизме и в противодействии реформам, направленных на искоренение этих негативных явлений. Были и «сигналы» о разворовывании кредитов МВФ и Европейского Союза. Однако, для западных «болельщиков» П.Порошенко главным было не это. Группа американских экспертов достаточно откровенно высказалась на сей счет в газете «Уолл-Стрит Джорнал»: «Последние пять лет США и Евросоюз тесно сотрудничали с Порошенко, чтобы не допустить повторного сближения Украины с Москвой. По словам европейских чиновников, их по настоящему волнует, сможет ли Зеленский противостоять Москве и обеспечить движение Украины по проевропейскому пути».*1 В этом свете перед лицом непонятного В.Зеленского и непредсказуемой Ю.Тимошенко П.Порошенко представлялся «наименьшим злом». Можно сказать и по-другому, словами президента Ф.Рузвельта, который однажды заметил в отношении правителя Никарагуа А.Сомосы-старшего: «Он, конечно, сукин сын, но это наш сукин сын». Объяснения победы В.Зеленского в основном сводились к отторжению украинцами традиционных, полностью дискредитировавших себя элит и чрезмерной доверчивости к популистским и демагогическим обещаниям. Этот последний тезис особенно акцентировался в Западной Европе, где «мейнстримовские» СМИ нагнетали страх перед так называемыми «популистскими» партиями в преддверии выборов в Европейский Парламент 26 мая. Французская «Фигаро», например, подчеркивала: «Украина доказала, что она является плюралистической демократией, но эта последняя нефункциональна, поскольку полностью находится во власти популизма».*2 Конечно, голосование за В.Зеленского было, действительно, во многом голосованием за образ учителя-президента, который он создал в сериале «Слуга народа». В этом, очевидно, проявилась вера в чудо, которая особенно присуща вчерашним аграрным обществам, еще не успевшим полностью воспринять городскую рациональную и скептическую культуру. Однако, за этой очевидностью скрывается ряд глубинных факторов, которые ускользнули от внимания большинства западных аналитиков. По сути, рассматривая украинскую проблему через призму исключительно геополитического подхода, они совершили ту же ошибку, что и российская власть до «майданной революции» 2014 года. Стоит напомнить, что тогда Кремль, уверенный в прочности векового российского влияния в стране, полностью сконцентрировался на проблемах транзита российского газа в Европу и статусе базы в Севастополе, и «не заметил» эволюцию украинского общества, которой всячески способствовали США и их союзники. Многие украинцы, не видевшие в России привлекательной политической, экономической и социальной модели, повернулись в сторону Евросоюза. Вступление в этот клуб преимущественно богатых государств, как им казалось, должно было позволить решить все основные экономические и социальные проблемы, особенно проблему бедности. Конечно, это была иллюзия, но иллюзии вообще присущи человеческому роду. Украинская интеллигенция, изначально видевшая утверждение независимости страны в отдалении от России, подвела под эту иллюзию идеологическую базу в виде «цивилизационного выбора в пользу Европы и Запада». Тезис «об общих ценностях» и необходимости защищать их от России зазвучал с обеих сторон нового альянса. Однако Запад, стремясь как можно быстрее окончательно увести Украину на свою орбиту, слишком сконцентрировался на геополитических и идеологических аспектах этой задачи и проигнорировал социально-экономический, а также и языковый и цивилизационный факторы. Свою роль, особенно в США, сыграла мессианская убежденность, что утверждения плюралистической, конкурентной демократической игры будет достаточно для решения основных проблем любого общества. Многие западные политики и СМИ всерьез поверили своей и украинской националистической пропаганде, что российское влияние в этой стране, в частности цивилизационно-культурное, является чем-то чужеродным, и представляли пророссийские течения «силами Зла». Прозападные же тенденции, соответственно, отражали «Добро». Этому заблуждению способствовало то, что после присоединения Россией Крыма и оказанной ею поддержки сепаратистам в Донбассе подавляющее большинство украинцев на почве обиды сплотились в патриотическом порыве. Киевские идеологи заговорили даже о рождении «единой украинской гражданской нации». Но уже сам акцент на гражданственности, а не на языковом и этно-культурном факторе, не говоря уже о социальной сплоченности, свидетельствовал, что до подлинного устойчивого единства далеко. Со временем усталость от бесконечного конфликта в Донбассе и усиливавшейся коррупции во властных кругах, продолжающееся обеднение населения и рост социального неравенства, разочарование в западной помощи вновь вызвали к жизни старые разногласия разных частей Украины по поводу «цивилизационного выбора» и особенно его геополитических и экономических последствий. В 2108 году социологические обследования впервые после 2014 года зафиксировали рост симпатий украинцев к России: 48% по сравнению с 37% в 2017 году. 50% опрошенных заявили, что они выступают за режим без виз и таможенных ограничений на украино-российской границе. В основном эта тенденция имела место на Восточной Украине.*3 Одновременно наметилось уменьшение числа тех, кто поддерживал вступление Украины в ЕС и НАТО: соответственно, 57% и 44% против 59% и 46%. Между тем, как известно, положение о вступлении как цели украинского государства было внесено в феврале 2019 года в конституцию Украины. Стоит отметить географическое распределение сторонников и противников этой инициативы: за вступление в ЕС высказались 88% населения в Западной Украине, 70% - в центральном регионе, включающем Киев, 33% - на Юге и 27% - на Юго-Востоке. Сходные расхождения проявились и по вопросу интеграции в НАТО: «за» высказались 64% в западной и центральной частях, 22% - в южных регионах и только 20% - на Юго-Востоке.*4 Американский эксперт Г.Олсен написал в этой связи в газете «Вашингтон пост» в статье с симптоматическим названием «Старые разломы вновь проявились на Украине»: «Печальная реальность заключается в том, что на самом деле Украина – это две нации, существующие в одной стране. Между тем многим на Западе хотелось верить, что Украина отказалась от вредных привычек и что ее народ един в своем стремлении освободиться от влияния России».*5 Продемонстрированный Г.Олсеном столь упрощенный подход к сложным реалиям украинского общества, особенно характерный для США, видимо, помешал Западу увидеть, что политика поддерживаемого им П.Порошенко сыграла большую роль в обострении «разломов». США и их союзники закрыли глаза на подписанный президентом в сентябре 2017 году пресловутый закон «Об образовании», согласно которому с 2020 года преподавание в школах и вузах должно вестись только на украинском языке. Закон грубо ущемлял права, прежде всего, русскоязычного населения, которое было причислено к «меньшинствам», хотя его считают родным не менее половины населения Украины. Но он, как известно, ударил рикошетом и по другим языкам, в частности, румынскому и венгерскому, что вызвало протесты Румынии и Венгрии. Закон был также раскритикован Советом Европы, но де-факто поддержан дипломатией США, Польши, прибалтийских и ряда других государств. Аналогичная ситуация имела место в случае с созданием украинской автокефальной церкви. Такая «национальная» церковь на Украине, значительно более религиозной стране, чем Россия, не говоря уже о западных государствах, рано или поздно появилась бы после достижения независимости уже только потому, что этого хотело значительное число, если не большинство украинцев. Однако, как известно, П.Порошенко не только активно добивался получения томоса от константинопольского патриарха, что уже было нарушением конституционного принципа отделения церкви от государства. С его подачи последнее начало грубо вмешиваться в деликатную область межцерковных отношений, стремясь потеснить УПЦ в пользу «национальной» церкви. Действуя таким образом, П.Порошенко повысил свой рейтинг, но одновременно окончательно восстановил против себя и власти в целом остающуюся довольно многочисленной паству УПЦ. Поддержка этого курса со стороны США, официально проповедующих свободу вероисповедания и религиозную терпимость, с одной стороны, способствовала новому расколу украинского общества, а с другой стороны, в очередной раз продемонстрировала двойной стандарт в американской политике. Это вряд ли способствовало росту западного влияния в противовес российскому в восточных регионах Украины, о чем мечтают в Вашингтоне и ряде других западных столиц. Избрание В.Зеленского президентом явилось, таким образом, результатом целого комплекса факторов. Проголосовавшие за него избиратели возлагают на него надежды, прежде всего, в плане борьбы с коррупцией и бедностью. Вместе с тем, учитывая, с одной стороны, его русскоязычность и призывы «перестать давить русский язык», обещание «начать договариваться с Путиным» с тем, чтобы прекратить кровопролитие в Донбассе, с другой стороны, подтверждение европейского вектора политики Украины, они видят в нем «объединительную фигуру», которая избежит крайностей В.Ющенко, В.Януковича и, особенно, П.Порошенко. Иначе говоря, большинство украинцев все же привержены «европейскому выбору», но не настолько, чтобы платить за него разрывом экономических и человеческих связей с Россией. Это – урок для Запада, в частности, для Брюсселя, который навязывает Украине дихотомию: «либо Европа, либо Россия». В то же время, возвышение В.Зеленского является уроком для России. Речь идет не только о победе «несистемного кандидата» – кошмарном сценарии для российских элит. В.Зеленский представляет новое поколение украинцев, приверженность которых русскому языку и русской культуре не мешает видеть в российской «управляемой демократии» пережиток прошедших эпох. Они искренне гордятся, что вопрос о том, кто должен управлять страной решают не власть предержащие, а украинский избиратель. В этом смысле Европа им представляется значительно более привлекательной, не говоря уже об уровне и качестве жизни и системе социальной защиты. Но поднять украинскую экономику с помощью только Запада вряд ли возможно. Вместе с тем, многие из восточных украинцев, побывав на Западе или столкнувшись с западной культурой каким-либо другим образом, убедились, что в обще-цивилизационном плане им ближе Россия. Конечно же, 3 млн украинцев, работающих в нашей стране, еще больше ощущают это. Другое дело, что российская свирепая бюрократия превращает их пребывание в стране в непрерывный «бег с препятствиями». После «майданной революции» 2014 года российской власти понадобилось пять лет, чтобы принять закон об упрощении получения украинцами российского гражданства. Но зная, как работает упомянутая бюрократия, есть основания опасаться, что «упрощение» обернется новым усложнением. На Западной Украине, вопреки распространенному в России представлению, нет массового националистического отторжения России. Линия разлома с Восточной Украиной выражается здесь, прежде всего, в значительно большей ментальной и культурной ориентации на Европу. Это различие сложилось исторически, поскольку, как известно, эта часть Украины никогда не входила в Российскую империю. Такой ориентации способствует массовая миграция западных украинцев в Польшу. В этой стране, по разным оценкам, работают от 3 до 6 млн украинских трудящихся. Следует особо отметить, что Польша, демонстрирующая в последние десятилетия самые высокие темпы экономического роста в ЕС (4-5% в год) и остро нуждающаяся в рабочей силе, делает очень многое для их привлечения. Разрешение на работу и вид на жительство получить легко, они выдаются сроком на пять лет и легко продлеваются. Конечно, украинцы в Польше в основном привлекаются к малоквалифицированной работе и вообще считаются людьми второго сорта, но, видимо, для них важнее, что заработки и пенсии там в несколько раз выше, чем на Украине. Кроме того, Польша является для них примером, ведь в 1990 году ВНП на душу населения в ней было примерно таким же, как в УССР. Отсюда установка: «Если Польша смогла, почему не сможем мы. Нужно только избрать правильную власть и дружить с Европой». Отсюда и тот факт, что В.Зеленский получил довольно много голосов и в этой части страны. С учетом вышесказанного можно предположить, что его приход к власти открывает определенное «окно возможностей» для улучшения российско-украинских отношений. Конечно, сейчас даже он сам, избранный без программы и политического опыта, вряд ли знает, как будет конкретно подступаться к многочисленным проблемам, стоящим перед страной. Чего стоит только прокламированная им в качестве приоритета борьба с коррупцией. Ведь последняя на Украине, как и в России, давно стала образом жизни правящего класса. Еще более проблематично быстро остановить обеднение населения. Хотя на Украине с 2016 года возобновился экономический рост (в 2018 году он составил 3,1%), она все еще не может существовать без займов МВФ. Между тем, последний требует продолжения политики повышения тарифов на газ, электричество, горячую воду, транспортные услуги и т.д. По прогнозам украинского Минэкономразвития, в 2019-2021 годах ежегодный рост тарифов на газ и электричество должен быть не меньше 25%. В политическом плане В.Зеленскому предстоит еще добиться достаточной поддержки избирателей на парламентских выборах в октябре с.г., чтобы сформировать большинство в Верховной Раде. Нынешний ее состав вряд ли будет поддерживать его радикальные инициативы, тем более что первое предложение, озвученное им, направлено на снятие иммунитета с президента, депутатов и судей и на возможность отзыва их населением. Идея В.Зеленского пригласить в «нормандский формат» для урегулирования кризиса в Донбассе США и Великобританию вызвала негативную реакцию даже в Германии и Франции, поскольку они понимают, что Вашингтон и Лондон не заинтересованы в поисках компромиссного решения. Но именно необходимость для нового президента искать новые пути для решения проблем страны в очень трудном системном контексте составляет объективную основу для отхода от антироссийского курса П.Порошенко. Конечно, не нужно строить иллюзий, Украина не будет больше «младшей сестрой» России. Однако, запрос большинства избирателей на более сбалансированные отношения с восточным соседом и Западом В.Зеленский, скорее всего попытается претворить в жизнь, несмотря на противодействие западных «друзей» и, по меньшей мере, значительной части украинского истеблишмента, в том числе «силовиков», а также националистов. России, со своей стороны, предстоит «пройти по лезвию бритвы»: откликнуться на данный запрос, что в ее интересах, но при этом не напугать украинцев тем, что они могут воспринять как попытку вернуть их на российскую «имперскую» орбиту. И, конечно, нужно адаптировать к новой украинской реальности российскую пропаганду, которая до сих пор больше вредила интересам России на Украине, чем приносила пользы. Пренебрежительное отношение к украинской государственности, к украинскому языку, тезисы о «фашизме» и «бандеровщине», которые якобы характеризуют современную Украину, оскорбляют рядовых украинцев и ослабляют их цивилизационное тяготение к России. Владимир ЧЕРНЕГА, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, консультант Совета Европы, доктор юридических наук, Чрезвычайный и Полномочный Посланник   *1 Alan Cullison, James Marson, Laurence Norman. Can a Ukranian Comic Stand Up to Russia//Wall Street Journal, 04.04.2019 *2 Stéphane Siohan. En Ukraine, la présidentielle se conclut dans l'arène// Le Figaro, 19.04.2019 *3 Le Figaro, 26.03.2019 *4 Европейская Правда, 22.02.2019 *5 Henry Olsen. Old Fiisures Reemerge in Ukraine. This a big Problem//Washington Post, 03.04.2019

By 2019, the escalation of the crisis in relations between Russia and the Council of Europe (hereinafter referred to as CoE) reached its apogee. The question of Russia's withdrawal from this oldest authoritative European organization or about its exclusion from it rose to its full height. The long-awaited resolution of the CoE parliamentary body 2277 of April 10, 2019, does not remove it either. The resolution is full of self-praise and proposals for extending its influence to other international and national structures but does not contain any constructive solutions. — Россия и Совет Европы Tensions between Moscow and Strasbourg have always been present. It is difficult to remember the time when they would be cloudless. The conflict has matured for a long time. However, no one could have imagined that it would reach such sharpness and a possible gap. Such a development of events contradicts the objective needs of Russia and all other European countries. It is fraught with great damage not only to the states of the region but also to the entire European civilization. In many ways, it is tearing up the already existing pan-European humanitarian and legal space and traditional ties. The place of Russia is in the CoE, because the Council is a pan-European organization. It unites all countries that are geographically or partly located in Europe, and belong to European culture, history, and European society. Membership in the CoE is Russia's natural choice as not only a Eurasian, Pacific but also, above all, a European power, which has made a huge contribution to European culture and played a decisive role in its history. On its turn, in the absence of Russia, CoE in many respects loses its “raison d’être”. Without Russia, it will not do anything that the European Union no longer does or does not do in the framework of assistance programs to third European countries that are subject to EU enlargement policies or the Eastern Partnership policy. So, the CoE crisis has a man-made character. Its origins lie in the frank political mistakes made by Europe, the inadequacy of the policy pursued, the misunderstanding that no one tried to honestly and skillfully overcome. Let's try to understand these errors, miscalculations, and misunderstandings. This is especially important since there is no such task in Russian literature. The overriding goal of the absolute majority of publications is to show what Russia has achieved thanks to its membership in the CoE in terms of state and legal construction and reformatting public relations, that is, in fact, describe what CoE membership has given to the Russian state and society. Moreover, in the deep stream of publications, very little is said about CoE. The lion's share of books and articles is devoted to the analysis of the European Court of Human Rights (ECtHR), the case law it forms, its impact on law enforcement in the States Parties to the European Convention on Human Rights (ECHR), and whether the authorities of the Russian Federation execute or fail to comply with decisions of the ECtHR. Even about the activities of the international mechanism for monitoring the implementation of ECtHR judgments, which are crucial for the effectiveness of the whole mechanism, is written much less and lapidary. Lesson or deception number 1: the fall of the role and significance of the Council of Europe in European architecture In the early 1990s, Russia's entry into the CoE was for the ruling elite an absolute imperative. Russian authorities did not want to be left behind by the pan-European processes — and, unlike the EU and NATO, the CoE from the very beginning set out to involve all European states and all European nations. They relied on the CoE to prove that the country is a part of European society with all its values ​​and specifics — the CoE was rightfully considered one of its load-bearing elements. It was extremely important for them to receive international recognition of their success in building a post-communist political system, forging a democratic society in the country that respects and upholds the ideals of the rule of law and human rights — the CoE is considered a kind of “conscience” of the continent, whose members fully meet the highest criteria. However, while fighting for membership in the CoE, the Russian leadership proceeded from the fact that the country is joining one of the most influential and respected regional organizations that occupy a prominent, if not leading, place in European architecture. After all, creation of post-war Europe began with the CoE. It was planned to give the Council a supranational character. Nothing came of it. On the other hand, the CoE was assigned to do everything, except for defense issues, turning it into an international organization of general competence. In addition, important responsibilities in the field of collective security were assigned to the CoE. It was assumed that countries that chose in favor of pluralistic democracy and consistent protection of human rights do not threaten each other — and control over this area was devoted to ​​the CoE. That is, in terms of its status and reputation, the CoE could claim to be considered the main element of European architecture, the very authority that is entrusted to monitor the state of affairs with the basic and most important European values. Moscow was deceived in its calculations. Yes, before the CoE began to absorb all European nations, all European states, it was quoted almost on a par with the North Atlantic Alliance and the European Communities. The memory of many hours of bickering between Western Europeans and Americans within the framework of the OSCE over who should be put first in the list of Euro-Atlantic structures — CoE or NATO — was still fresh in the memory. In the Euro-Atlantic architecture, a reasonable and rational division of labor was observed: NATO monopolized in its hands issues related to hard power; the EU managed to reign over the economy; everything else was given to the CoE. As soon as the CoE began to include "aliens" in its composition, it began to rapidly lose its meaning and influence. It would be difficult to prove that there is a causal relationship between these two processes. But in fact, they coincided, and, accordingly, were interrelated. On the one hand, the concept of democratic security, according to which international control over the functioning of democratic institutions of government and the state with the protection of human rights was thought of as the skeleton of collective security, has lost much in value. Communism has already been crushed and put into junk. There was no need to fight it anymore. A place at the head of the European architecture was confidently occupied by NATO, which is responsible for the entire set of security issues and the organization of the trans-regional order — it no longer had competitors. On the other hand, the economy, in which the EU took the dominant position, has gained decisive importance for the further destinies of the continent. Brussels now needed to “conquer”, to bind to itself the new elites and the population of the former socialist countries primarily by economic methods. It was important for the EU and its Member States to make them similar to themselves from the point of view of the organization of market economy, its debugging and regulation. In addition, in the plans of Western European business, it was meant to “master” the economic space of the former socialist countries as soon as possible. It was important for Western companies to capture the assets of industrial and any other enterprises and structures on the cheap; to win a commanding position in rapidly evolving markets, moving to fundamentally different standards; to take advantage of the amazing cheapness of an educated, highly skilled and morally disoriented workforce. At the same time, the EU has extended its competence to those areas of activity that the European Communities have never engaged in and which before were an absolute law of the CoE. With the addition of Common Foreign Policy and Police and Judicial Collaboration to the European Community, followed by their partial communitarianization, Brussels followed the path trodden by the CoE. He took as a basis a number of conventions, in particular in the criminal law and civil law spheres adopted by the CoE, changed them somewhat, refined and updated them and transformed into the EU directives. The consequences are obvious. The EU Member States could not help losing interest in many of the activities of the CoE, which in many respects have lost any meaning for them. But that's not all. The EU has invaded the CoE’s holy of holies — the sphere of the protection of Human Rights and national minorities. The highest achievements of the CoE are the ECHR and the international monitoring mechanism established on its basis, the European Social Charter and the ESC Committee working under the regime of the UN treaties bodies, the Framework Convention for the Protection of National Minorities and the European Commission against Racism and Xenophobia with its country reports and general and special recommendations. Considering that the ECHR and the ESC are external acts, the EU adopted its own Charter of Fundamental Rights overlapping both documents and then gave it binding force. In parallel with the CoE structures operating in Strasbourg, the EU established its own Human Rights Agency. Thus, very quickly and naturally, the CoE was shifted to the periphery of the European processes and lost the privileged position that to some extent it occupied in European architecture. Moreover, from an authoritative and very influential organization for all, the CoE has become a body used by some of the states for which it has lost its original meaning and vocation, to adjust the rest of the members to their standards, practices, and priorities. As we see, Moscow was seeking membership in a completely different international organization, and the fact that the CoE degenerated like that was a great disappointment for Russian authorities. By the way, the same fate befell the OSCE, on the need for restructuring and readjustment of which Moscow is tired of insisting. Therefore, to overcome the current crisis in relations between Russia and the CoE would not be enough. It should be about restoring the authority of the CoE. Restoring and increasing its influence. Enhancing the role in the discussion and resolution of all the priority problems that worry all countries of the continent. It should be about restoring by common efforts of the place in the European, Euro-Atlantic and Eurasian architecture that it deserves. For this, it will be necessary to partially return to the Organization the previous vocation. Partially — to come up with a new one for her. To make it so that it really takes up the construction of Europe without dividing lines, however utopian it sounds in the current international context. And maybe that's why. Lesson or deception number 2: the withdrawal of the Council of Europe from the rule-making and standard-setting activities In the past, the prestige and special role of the CoE in international affairs were also explained by the fact that the Council concentrated in its hands a very important function of international rulemaking. This function was carried out by it in a proactive manner. It extended to all areas of civil / non-military activities: from clarifying the mechanisms for using peaceful means of resolving international disputes — to fighting money laundering and organized crime; from the preservation of cultural values ​​- to cooperation in the field of education; from counteracting social exclusion — to the criminalization of certain reprehensible practices. The Organization’s fulfillment of this function met the highest international quality standards. The conventions developed by the CoE (then there were under two hundred, now their number has exceeded 220) set the vector for the development of international practice, international law, and international cooperation for decades to come. They served as a benchmark and reference point not only for the Member States but also for third countries and international organizations. Russia was counting on work in such a CoE. Saw the CoE like that. From participation in such activities hoped to get the most part of dividends arising from membership. And these hopes also did not come true. As soon as the CoE absorbed the countries of Eastern and Southeastern Europe, it sharply slowed down in terms of standard-setting activities and switched to providing technical assistance to the "new recruits" in mastering the basics of democracy, the rule of law and the protection of Human Rights. The program of the Organization’s activities approved by Strasbourg annually was divided into two parts. More weighty has become associated with technical assistance. Soon, it began to take away from CoE a predominant part of the time and effort, because it was additionally financed by the EU and the member states from its voluntary donations. As a result, there were almost no time and forces left for the implementation of other activities. No wonder that also in this respect the EU soon pushed the CoE far to the periphery. The standard-setting role of the Council, by and large, is a thing of the past. Separate bursts of activity, as in the case of personal bio-rights and regulation of the Internet, did not make the weather anymore. Moreover, the abnormal situation that arose was transmitted from year to year despite the fact that the “recruits” had long ago mastered all the basics and didn’t need the original “educational programs” anymore. Execution of such programs could have been easily entrusted to national and international non-governmental organizations that have “matured "and gained experience. From the point of view of common sense and the objective need of the CoE Member States to move forward, rather than stagnate, the situation was aggravated by two more blocks of factors. Firstly, the CoE rushed to strengthen the system of control over the observance by states of obligations arising from membership and participation in various conventions, and overdid it. As a result, the Organization’s mechanism has become too heavy. Budget funds have become systematically lacking: the money increasingly went to the implementation of international control over the preservation of what has already been achieved, rather than development. Constantly renewable attempts to simplify and rationalize the system of international monitoring of the fulfillment by states of their obligations turned out to be too timid. They lacked perseverance. The innovations undertaken in this area have done little. Secondly, the desire of the EU and the majority of its member states to limit the Organization’s agenda only to the issues of serving the ideals of democracy, the rule of law, and the protection of Human Rights caused even more damage to the multidimensional nature of the CoE activity. From the point of view of Brussels, it seemed quite logical. The EU was already engaged in doing all other things. It long ago ousted the CoE from those fields of activity that were of interest to its Member States. In order to "educate" and pull up to itself the "peripheral" countries the truncated thematic "triad" was quite enough. All Moscow’s efforts to convince the partners that the repetition of the past is becoming more and more meaningless, that the national traditions and specifics deserve a much more respectful attitude, that cooperation in Europe needs something else, have failed. Russians couldn’t impose their point of view on the EU because of the fact that the EU countries have a numerical majority in the Council, and didn’t want to go to the conflict and the gap until recently. Thus, in terms of content, the CoE turned out to be in order of magnitude less valuable and useful organization for Russia than it could have been. But this is the fault, rather, of the circumstances: the CoE was the victim of the reformatting of the European space, the evolution of the EU and the unwillingness of Brussels to release Strasbourg to "free swimming". Consequently, after overcoming the crisis in relations between Russia and the CoE or, better, in parallel with this, all the leading international players, all CoE countries and the Organization itself need to be constructive in addressing the threefold task. First of all, once again assign rule-making as the main and leading activity of the CoE. Second, rid it of ballast assistance programs and technical assistance (immediately or in stages). Think about how to reassign them to countries and NGOs, if there is any need for them at all. Third, radically review the agenda of the Organization. Recognize that Europe is facing fundamentally new challenges of populism, radicalism, migration pressure, reviving the old man-hating ideology in the new forms, degradation of representative democracy, getting used to the police regime and total control over the personal sphere through modern information and communication technologies, unpreparedness of European States to challenges of a new round of technological revolution and its consequences. Give priority to all these and other topical issues. Put their solution at the head of the CoE rule-making. In general, to turn the Council into a political and legal platform for building a new Europe and Greater Eurasia without dividing lines that organically combine different mechanisms of cooperation, interaction, integration and the formation of common spaces of various configurations that do not contradict each other. Miscalculation or lesson number 3: the disastrous consequences of Russia's unwillingness to fight for the role of the leader of the Council of Europe As negative as the “drying out” of the CoE’s area of ​​responsibility was the fact that Russia apparently made a strategic mistake by taking a “conciliatory” position regarding the Council and the policies pursued towards it by the EU and its Member States. The old-timers of the CoE, to put it bluntly, were by no means eager to admit Russia as a member of the Organization. Still, in the past, Russia was the main and dominant strategic opponent. Moscow got used to dominating and disposing. Traditionally, Russian state overtired the blanket and sought recognition of its status and leadership role. The original members of the Council did not want this to happen again in the framework of the CoE. It turned out that their fears were not justified. Having joined the CoE, Russia was satisfied with the status of the "main payer", which Germany, Great Britain, France, and Italy had, and "calmed down" on this. Moscow did not show any particular activity in the CoE. For this, there were weighty reasons. Taking into account the fact that the CoE was mainly concerned with legal and humanitarian issues and was “sharpened” to serve the ideals that only Western Europe had been promoting in the past, Russia wanted to become just and simply the same country as everyone else. In addition, it seemed somewhat ridiculous and naive to insist on more, bearing in mind that in the 1990s hardly anyone could call Russia a leader and benchmark in the field of democratic construction, the rule of law and the protection of Human Rights. By the way, almost no one in Russia had a systemic knowledge about CoE, about what it does and what its potential is. The Ministry of Foreign Affairs paid much more attention to NATO, the EU, and the OSCE. The remaining ministries and departments knew only that part of the activities of the CoE, which belonged to their area of responsibility. Non-profit organizations were practically not interested in other aspects of its activity, except for social and Human Rights. There was simply no one to prepare and lobby a strategy of reformatting the CoE to the needs of Russia and intercepting the initiative in it. Separate staged and polemical publications could not influence the dominant approaches. In the 1990s, when Russia only entered, then was getting acquainted with the CoE, the above reasoning logic was to some extent justified. In the 2000s, and even more so in the 2010s such logic became completely untenable. But inertia acted. Stereotypes were formed both within the country and with all other members of the CoE, which turned out to be extremely difficult to break. Moreover, any attempts by Moscow to seize the initiative were purposefully extinguished. Perhaps, if Moscow pursued a more “offensive”, proactive and tough policy in the CoE, this would have prevented the current crisis in the relationship. Even during its chairmanship in the CoE, Russia did not manage to reverse the situation. Moscow has shown that it can effectively manage the Organization. Its potential is significantly higher than in many other countries or even most. She is able to orient the CoE to the solution of large and urgent tasks. No one can compare with it in the number of events held and the returns from them. In addition, Moscow has convincingly proved that it is not important for it to promote its own preferences, for which the chairmanship is quite suitable, but to seek and defend pan-European interests. Nevertheless, all the successes of Moscow almost instantly were consigned to oblivion. It did not manage to build an initiative policy line in relation to the CoE. Or did not consider it necessary. Taking advantage of the fact that Russia did not do this, others, so that Moscow even potentially could not play the first violin in the CoE and beyond, relied on Russia's systemic “blackening”. With their credo, they proclaimed the discrediting of everything that Russian authorities do, of their domestic and foreign policy, national legislation and law enforcement practice. Every step taken by them, every speech and statement of officials or, on the contrary, their absence, which was given a biased and tendentious interpretation, was examined through a magnifying glass. Others needed to neutralize even the possibility of a bloc of European States under Russia auspices. From the very beginning, a great deal of work was carried out with the aim of shaping the image of Russia as an eternal “Loser” in the sphere of democratic construction, the rule of law and the protection of Human Rights. As a “non-democracy” and “under-democracy” or “imitation democracy”. Imperial power stuck in post-communist transit and resisting the most obvious things. The country that you need to drag, ponder, constantly monitor and educate. Society for which systematic violations are the norm, not the exception. (Yes, Moscow gave too many reasons for criticism. Russian politicians to some extent contributed to the emergence of such an image. But it’s no excuse for Moscow’s ill-treatment. To settle scores with your newfound partner doomed everyone to remain in captivity of confrontation, prevent overcoming its rudiments, create new obstructions on the way of building a common future). For this purpose, a specially tailored technique was used. Sanctions were imposed on Moscow in the framework of the CoE in the form of biased monitoring of compliance with the obligations Russian authorities had to assume as a condition for entry. Although in respect of countries such as Latvia and Estonia, for example, it was discontinued. In order to make monitoring permanent and prevent its termination, the list of initial claims against Moscow was systematically replenished with new ones, both real, which could be removed in principle, and purely evaluative, and therefore speculative. For any reason or for no reason at all, Moscow was accused of actions contrary to European standards, the adoption of laws violating them or unfair law enforcement. These charges were invariably followed by investigations, visits, preparation and discussion of reports. In addition, a political construct was put into circulation, according to which a large number of complaints submitted against Russia to the ECtHR, and the fact that it surpasses all others in this extremely negative indicator and is the leading "client" of the ECtHR, is an obvious confirmation of the Human Rights misfortune in Russia. The fact that in terms of the number of cases brought against Russia per capita, it lags significantly behind many other CoE countries, was deliberately ignored. Another extremely important nuance consisted in the fact that Russia’s ability to have its own opinion on almost any issue of the European agenda, whether it concerned Baltic countries infringements of national minorities rights or the criminal nature of the bombing of Serbia, was explained in the framework of the CoE as a prove that on all of them everyone is keeping up and Moscow is not. As further developments have shown, Russian politicians, parliamentarians, diplomats and experts should have been much more tough, uncompromising, consistently speaking out against all this nonsense, distortion, contrived accusations, the use of double standards. However, for the time being, Moscow did not want and did not consider it necessary to go to the conflict. It seems that this conciliatory policy and unwillingness to spoil relations ultimately have led to a conflict, a very deep one, maybe even fatal. Therefore, to overcome the current crisis in relations between Moscow and Strasbourg is half the battle. It is in the interests of Russia, the CoE, and Europe as a whole to go much further and agree that the Russian vision of the necessary evolution and readjustment of the CoE will be studied in the most benevolent vein and will eventually be reflected in the Organization’s official policy. For its part, the Russian authorities should develop a full-fledged strategy for activities in the CoE, the implementation of which would allow the country to receive a greater return on membership in the Organization and ensure recognition of Moscow’s leading role in determining its current and future agenda and main orientations. This could make it possible to further turn it into one of the supporting structures of the formation of the emerging Greater Eurasia. Naturally, the preparation and implementation of such a strategy would imply that Russia, all its state structures and representatives will sharply intensify their work on all the files administered and transferred to the CoE. Error or lesson number 4: the inadmissibility of any condoning infringement of the principle of equality in the activities of the CoE and its main bodies The feeling that it will be a special, partial and often even frankly prejudicial attitude towards them in the CoE, the Russian authorities should have felt even by the procedure of joining the Organization. They showed the greatest possible openness; fulfilled all the requests of the reporters on Russia; gave them access to all centers of detention and other places reporters insisted on visiting. CoE representatives were not denied anything. In response, Russia was faced with the fact that the procedure for the consideration of its application for membership in the CoE took two years, not half a year, as was the case with other candidates for membership (because, as the CoE insisted, Russia is so big: a whole continent). On top of that, the report on Russia made an unexpected and unacceptable conclusion that Russia, Russian legislation and law enforcement practice did not meet the high standards of the Organization, although no one authorized its authors to draw such or any other conclusion. Then, in connection with the first Chechen war, consideration of the Russian application was frozen. Later, in order to unfreeze it, the President of the Russian Federation, the head of the Government and the chairmen of both chambers of the Federal Assembly addressed Strasbourg and the leaders of European countries with an open letter, which gave official assurances that Moscow would strictly follow all CoE standards. An extensive review was attached to the letter, which explained in detail how the problems of bringing Russian legislation and practice into compliance with CoE standards would be solved. However, even with this Strasbourg was not satisfied. Russia's admission to the CoE was conditioned by a longest unprecedented list of requirements that Moscow has undertaken to fulfill. Part of the list was quite logical and reasonable and completely coincided with Moscow’s intentions on reforming national legislation, improving it and speeding up state institutions development. However, some requirements wore either demand-speculative (such as restitution, return of Romanian gold, etc.) or deliberately general and vague, which was later used to exert political pressure on Russia as a member of the CoE and invent new claims (of course, “for its own good”, in order to “force forward”), and consolidate Russia into the positions of a country that can and is allowed both justifiably and absolutely groundlessly to blame for any and all sins and shortcomings: unacceptable pressure on neighboring countries, use of the term "near abroad" and of energy weapons, clampdown on freedom of the press and the opposition, holding insufficient fair elections, etc. It is characteristic that as soon as Russia joined the CoE, it received a special procedure on Chechnya. And already in the post-Yeltsin period, sanctions were introduced for the first time against the delegation of the Federal Assembly in the CoE Parliamentary Assembly. Russia also experienced great difficulties with the General Secretariat of the CoE. A significant part of its employees saw in the membership of Russia new opportunities for building a prosperous Europe and for their personal career growth. But a third (!) of the General Secretariat signed a letter with a categorical demand not to lower the high standards of the Organization and not to accept Russia in the CoE. Therefore, in solving the most simple and everyday issues that depended on the General Secretariat, there were often unjustified difficulties. Programs of assistance to Eastern Europeans and countries of the former USSR were written in such a way as to take their execution out of the control of the common bodies of the CoE with Russian participation. The natural obligation of the Organization to ensure equal representation in the General Secretariat of citizens of the Russian Federation, in proportion to its contribution to the budget, has never been fulfilled. Nevertheless, Russia invariably placed cooperation in the framework of the CoE above small political squabbles. Moscow pursued a purely constructive line in CoE and in relation to CoE. It lobbied for a positive and diversified agenda. It did everything to preserve a culture of working out solutions that could satisfy all countries. It calmly and purposefully used the potential of the Organization to defend her principled foreign policy positions and promote legal and institutional reforms within the country. However, since the deployment of information war against Russia starting from 2012 and later of sanctions war, and the return of NATO and the EU to the policy of deterrence and confrontation, the continuation by Moscow of the former conciliatory policy in the CoE without its deep correction and addition to it of entirely new elements has become completely insufficient. Under fundamentally different international conditions, carrying out of the previous conciliatory policy turned into a deliberately losing one-way game, fraught for Russia with unjustified losses. Earlier the Committee of Ministers, the only main body of the CoE, vested with the authority to make binding decisions, worked in the spirit of searching for mutually acceptable approaches and mutual understanding and tried to avoid any actions that violate the general balance of interests and are incompatible with the consensus culture and “family” traditions of the CoE. Now the atmosphere in it has changed. It sounded statements and declarations from the distant past, which, as it seemed, Europe left behind. Prepared documents acquired a one-sided focus. Objectivity has given way to value judgments. Bare accusations have replaced the search for optimal, benevolent, realistic approaches. As for the CoE Parliamentary Assembly, it managed to place on Russia responsibility for all the negative processes in Europe and, in particular, rising tensions, militarization, the Crimea, events in the South-East of Ukraine, victims, casualties, and hostilities. Not content with this, the PACE, as it became customary to it, introduced sanctions against the delegation of the Federal Assembly. Its members were denied the right to vote, the right to participate in elected and statutory governing bodies, the right to join the missions sent by the Assembly. In response, the delegation of the Federal Assembly habitually "slammed the door". Under previous international conditions, Russian parliamentarians would limit themselves to this. In an environment where the line of confrontation in NATO and EU policies triumphed over the line of cooperation in Europe, they considered that a conciliatory position regarding biased discriminatory measures was inappropriate and defeatist. Parliamentarians represent the people. Lowering the rights of representatives of the people is equivalent to lowering the rights of the people themselves. This is not parliamentarians, but the whole country and all Russians, who were deprived of the right to vote. This is unacceptable. Unnatural. It is a violation of the basic principles of everything: democracy, international law, international cooperation, non-discrimination, equality of nations. To consider the infringement of the rights of parliamentarians as a private matter is wrong. The whole Organization should be responsible for unfriendly, hypocritical, illegal, unacceptable actions of the Assembly. The executive branch agreed with this logic and arguments and imposed retaliatory sanctions on the entire CoE: first, it reduced the contribution to the Organization’s budget by one third, then, since it had no effect, it completely stopped paying. An additional and very weighty argument to the Russian authorities was given by the opinion of the COE legal adviser. It stated that the CoE Charter does not provide for the possibility of discrimination of member states or their representatives on a national basis. The statute does not endow PACE with such powers. Accordingly, PACE committed a violation of the Charter in respect of the delegation of the Federal Assembly. But if so, then PACE committed a violation against the Russian Federation as a whole. It must be terminated. The relevant PACE resolutions are declared invalid or not valid from the moment of adoption. The Russian Federation and the delegation of the Federal Assembly representing the Russians are restored in their rights The position taken by the Russian authorities, in the end, is very clear and concise: stopping the violation and restoring the delegation of the Federal Assembly in its rights is not enough. The rules of procedure of the Parliamentary Assembly should be modified in such a way as to exclude the possibility of introducing arbitrary discriminatory restrictions. Only such a position, as with all other discriminatory practices that violate the principle of equality and equality, should have been taken by the Russian establishment not nearly 20 years after joining the CoE, but from the very beginning. For your rights you need to be able to fight. You should protect them under any circumstances. And for this, Russian authorities, parliamentarians, representatives, experts must work in the CoE, as in other international organizations, tirelessly. Take part in all discussions on any questions, both related to the Russian Federation, and, it seems, in no way directly related to it. Since in fact there are no such questions. Everything that is being done in Europe, what is happening in each of the European countries, affects Russia as one of the leaders of Greater Eurasia, as an integral part of European society. Therefore, if Moscow and Strasbourg succeed in overcoming the current crisis, preventing its recurrence and bringing the CoE to the trajectory of sustainable constructive cooperation will be possible only if the reasons for the crisis have been eliminated. Accordingly, Moscow, the EU and third countries will have to agree on fundamentally new rules of the game in Europe. Their essence is to erect insurmountable barriers to the use of information warfare, ideological struggle and unfair political competition tools against any of the CoE members as the basis of true, not fake, collective security on the continent, and come up with procedural and institutional guarantees that any invented fears and accusations will be translated into the plane of friendly mutually beneficial co-creation, and not confrontation and spitefulness. Misunderstanding or lesson number 5: there are no sacred cows — an initiative creative rethinking of previous experience is required Another fault line in relations between Moscow and Strasbourg was the increasingly energetic judicial rule-making activity of the ECtHR. It led to the formation of case law, which in some part is far from the original meaning of the ECHR, as well as general international law and national law of individual States-parties. The ECtHR made an enormous contribution to the modern understanding of international Human Rights law. The ECtHR added to the unprecedented efficiency of the regional system for the protection of Human Rights. It completed the original text of the ECHR and the multiple protocols to it with a variety of new meanings and an interpretation that gave the individual rights of the individual a complex character; convinced the states of the correctness and legitimacy of the basic concepts of the interpretation of the ECHR developed by him, including: the teleological approach, the Convention as a “living developing organism”, a continuing offense, the effective use of individual rights; turned Human Rights law into a kind of international or at least European constitutional law. All this was done by the ECtHR on the basis of and in the development of the mandate that was given to him by the participating States. They appointed him an ECHR Cerberus and gave a monopoly on the interpretation and application of the provisions of the ECHR. It was left to its discretion when and to what extent to go on with judicial activism, judicial rulemaking. Convention States-parties themselves admitted that the ECHR has a framework nature, and its actual reading and concretization are completely dependent on the case law the ECtHR forms. This case law is an ECHR in action. The ECHR does not exist in isolation from the law enforcement practice of the ECtHR. The ECHR and case law form a coherent whole. States-parties themselves legalized a large-scale and at times arbitrary expansion of the competence of the ECtHR. Contrary to the letter and spirit of the ECHR, they allowed him to prescribe to the national authorities what changes to make to the current legislation in the interests of a quick and timely solution of the systemic and structural problems it reveals. They themselves instructed him not to be content with merely stating whether the provisions of the ECHR were violated or not, but to prompt the national authorities what they need to do to remedy the situation. However, at some point, the ECtHR ceased to reckon with the fact that it was created by the participating States; that they are the source of its legitimacy and all its powers; they determine what and how he should do. The ECtHR exists for them, and not vice versa. It should not and is not entitled to go beyond the limits set by them. This framework, at a minimum, consists of subsidiarity (meaning that the main responsibility for ensuring Human Rights lies with the states themselves, whom the ECtHR only helps); the discretion of the states (implying that they, taking into account their traditions and national specifics, decide how to implement the provisions of the ECHR and act when the full consensus on the content of a particular right of an individual on the continent has not yet formed); constitutional traditions, the interpretation of which can only be given by constitutional courts or equivalent to them highest courts of the States-parties. The Strasbourg Court should not forget that upon ratification of the ECHR, the States committed themselves to respect the Human Rights that are written in the Convention, in their current reading, and not pre-thought or voluntarily established by its authority. The Strasbourg Court is not an international body for the resolution of political disputes between states: this area is taboo for its deliberation. No one has ever, under any circumstances, authorized the ECtHR to interfere in resolving international conflicts, to speak out about what is required to resolve them, and to indicate whether the countries involved in them act in conformity with what is due, let alone powers guaranteeing respect for a truce and/or a cease-fire. No one has ever, under any circumstances, allowed him to rewrite history and, most importantly, the results of the Second World War, speak out about these results and give them its own interpretation. As well as to interfere in the States-parties internal political processes. Starting with the case of Ilascu against Moldova and Russia and the case of Kononov against Latvia, the ECtHR went against these “golden” rules. In one case, the ECtHR whitewashed the actions of the central authorities of Moldova in the Transnistrian conflict and blamed the possible violation of the ECHR in the self-proclaimed republic on Russia under the pretext that it allegedly exercised real sovereignty over this territory at that time. In the other, it supported the conviction of a fighter against fascism being at the command of a partisan detachment, who had been falsely convicted by the highest national court for the war crimes he had not committed, thereby turning the conclusions of the Nuremberg Tribunal on its head. Subsequently, referring to its previous judicial decisions, which are at least controversial, the ECtHR continued to impose responsibility on Russia for any violation of Human Rights in Transnistria. Now the ECtHR substantiated its purely value judgment, which has no basis in any of the existing legal systems in the world, by a conclusion that, in its opinion, Moscow exerts a decisive influence on this Moldavian territory, and without the support of Moscow, its existence as a self-proclaimed republic would have been impossible. From the point of view of elementary logic, the legal positions developed by the ECtHR lead the situation with the protection of Human Rights in the territories of the self-proclaimed republics into a dead end. The ECtHR proclaims that there should be no gray areas in which the ECHR would not operate, but in fact, creates them. It proceeds from the fact that its decisions must necessarily be executed, but approves such decisions, the very possibility of execution of which is inevitably linked to the violation of the sovereignty of states and existing international law. The way out is prompted by the practice of pragmatic international recognition of acts and actions of local and other authorities of Northern Cyprus and same Transnistria. For the ECtHR, such acts and actions do not exist — they are akin to the “original sin”, since under the current international law the self-proclaimed republics themselves do not exist: they are unrecognized. In accordance with current international practice, by contrast, they are quite legitimate. This includes notaries’ acts, marriage certificates, court orders, certificates of education, driving licenses, and etc. It is obvious that the ECtHR took unreasonable, dubious, sometimes even extremist position on complaints of certain types only because States-parties avoid a close dialogue with the Strasbourg Court and abstain from codifying the changing international human rights law, and from developing guidelines that international justice should follow. At the 2018 Copenhagen conference in the framework of the Interlaken process, the States-parties made a very necessary attempt to embark on a revision of the previous, not justified approaches. Frightened by an even greater degree of undermining the already shaky prestige of the ECtHR, they retreated under pressure from Human Rights organizations. Final documents initially prepared by them were emasculated. But they can and must be taken as the basis for coordinating the next steps. Thus, overcoming the crisis in relations between Moscow and Strasbourg should not be limited only to political issues concerning the reorganization of the CoE and its reformatting. It could introduce the judicial activism of the ECtHR within the acceptable framework established by the States and launch the long overdue process of codifying international Human Rights law. Such development, which demonstrates that all five lessons described above have been learned, will benefit all European nations. It will make it possible not only to save the CoE, but also to strengthen it qualitatively, clarify its vocation and give it a second wind. Mark ENTIN, Editor-in-Chief of All Europe magazine, Professor at MGIMO-University Ekaterina ENTINA, Associate Professor at National Research University Higher School of Economics Russian International Affairs Council Photo: Council of Europe / Candice Imbert

У старосветских социологов в связи с приближением выборов в общеевропейский законодательный орган стартует горячая пора. И прогнозы, которыми они активно начинают кормить граждан всех заинтересованных стран, пока не сулят евробюрократам никаких радужных перспектив. Так, германский социологический институт «Инса» пришёл к выводу, что правая фракция европарламентариев на следующих выборах может увеличить свою численность с нынешних 37 до 67 человек. Этому будет способствовать то, что в трех странах из тех шести, в которых проводился опрос, правые являются более чем заметной политической силой. Во Франции соратники Марин Ле Пен «весят» 23%, в Италии правых поддерживают 33,4% избирателей, а уж про польских писовцев и говорить нечего – 42%, это вам не жук чихнул! Да, кстати, и Австрийская партия свободы, по мнению прогнозистов, может показать на выборах весьма весомый результат – 24%, замкнув тройку призёров. Неплохие перспективы социологи находят и у либералов: численность их фракции может вырасти с 68 до 101 человека. А вот по отношению к консерваторам из Европейской народной партии, к которой в Европейском Парламенте относятся также и правящие в Германии «сестринские» ХДС и ХСС, прогнозы совершенно немилосердны. Предполагается, что из нынешних 174 мандатов они лишатся 43. Но еще хуже придётся социал-демократам: сейчас они располагают 141 местом, но с 45-ю из них, как ожидается, бывшим «народным заступникам» придётся проститься. Таким образом, двум этим фракциям нечего и думать о том, чтобы сформировать большинство, способное продвинуть на пост главы Европейской Комиссии своего ведущего кандидата – Манфреда Вебера. «Зелёные» экоправозащитники тоже, как предполагается, понесут потери: им придётся «ужаться» до 44 мандатов, потеряв 8 мест. Если рассмотреть предвыборную ситуацию в самой Германии, то сейчас там лидируют извечные партнёры ХДС/ХСС, котирующиеся в 29%. Это совсем неплохо, поскольку максимально близко к результату в 30%, который эти партии показали пять лет назад. «Зелёные» пока на подъёме. И пока им предсказывают результат в 15%, что в сравнении с прошлыми 10,7% выглядит многообещающе. Не худо идут дела у Альтернативы для Германии, грозящей «распечатать» второй десяток процентов, увеличив свой «вес» с 7,1% до 12%. Скромнее, но всё-таки с более высоким результатом грозят выступить Левые, могущие «подрасти» с 7,4% до 9%. Что же до социал-демократов, то они, с их ожидаемыми 16%, хотя и цепляются пока за второе место, но по сравнению с прежним результатом в 27,3% смотрятся, скорее, убого, чем убедительно. Всё-таки долгие годы, которые они провели в берлинской «большой» коалиции на подпевках у ХДС/ХСС не могли не сказаться на их электоральных перспективах. И, честно говоря, очень сомнительно, что до конца мая, когда и состоятся выборы в Европейский Парламент, этой партии удастся обрести лицо, которое было бы более привлекательным для германского избирателя. Андрей ГОРЮХИН

…Ранним утром 29 марта занавес поднялся, но на сцене оказалось пусто. Только налетавший невесть откуда сквозняк вздымал в воздух обрывки агитационных листовок, рвал их на мелкие кусочки, сгребая затем, по есенинскому выражению, «в один ненужный ком». Ожидание оказалось напрасным. Никто не вышел к публике. Никто слегка дребезжащим, но всё еще зычным голосом стареющего герольда не возвестил о начале полного и окончательного заката бывшей Британской империи, которая собственноручно обрезала пуповину, соединяющую ее с континентальной Европой. Выход из состава Евросоюза, называемый «Брекзитом» и изначально намеченный на последнюю пятницу марта, так и не состоялся. Фальстарт в забеге прочь из панъевропейской «семьи единой» объяснялся просто: в этот очередной злополучный день Вестминстерские законодатели в третий раз «прокатили» своего премьер-министра, отвергнув план Терезы Мэй по разводу с континенталами (соглашение об условиях выхода из ЕС, выторгованное Лондоном у Брюсселя за полтора года торга). Расклад голосов был схож с предыдущими, не менее разочаровывающими раскладами. Как для тех, кто хотел бы уйти, так и для тех, кто мечтал бы остаться. За уже оформленную как полагается сделку высказались 286 парламентариев, против – 344. Не подействовали никакие увещевания. Генеральный прокурор Англии и Уэльса Джеффри Кокс, человек авторитетный, знающий юриспруденцию, объяснял невежам с депутатскими мандатами. Если 29 марта не одобрить с немалым трудом слепленное из полу-компромиссов соглашение (по его словам, то была «последняя возможность воспользоваться своим законным правом» на цивилизованный развод), то 11 апреля станет роковой датой. В этот день милостиво разрешённое Евросоюзом продление действия статьи 50 Лиссабонского договора (право на сецессию) заканчивается. А далее – 12 апреля – Британия оказывается автоматически вычеркнута из числа родственников по панъевропейскому семейному альянсу. Без всяких поблажек. Без каких-либо компенсаций. Без слов сожаления и сочувствия. Между тем палата общин и вовсе поставила рекорд несговорчивости и, соответственно, недееспособности. Фракции «слуг народа», каждая по своим идейным соображениям, последовательно отвергли все восемь альтернативных вариантов договорённости о разводе с ЕС. Впечатляло выложенное на сайтах лондонских газет видео, на котором спикер палаты общин Джон Беркоу приводит итоги голосования – и рутинно звучит фраза: “The nayes have it!”, означающая, что большинство проголосовало против. Вглядываясь в лица, могу констатировать: мимика и жестикуляция, особенно женщин-депутатов, служила наглядной иллюстрацией того, что народные избранники сами с трудом могли поверить в накопившийся у них заряд негатива. Трудно не провести параллель с польской одержимостью консенсусом, единогласием, когда в сейме любой заштатный шляхтич, не сумевший накануне доказать соседу, что его жупан краше и дороже, мог выкрикнуть: «Не позволям!» и похоронить законодательную инициативу. Вот и в Вестминстерском дворце в итоге выброшенными на свалку истории, по крайней мере, на данный момент, оказались идея развернуть оглобли на 180 градусов, отказаться от ухода из союза, равно как и предложение провести повторный референдум или вовсе хлопнуть дверью, не удосужившись оговорить правила расставания. Не хватило самой малости (всего-то трёх голосов), чтобы дать путёвку в жизнь рационализаторскому предложению видного тори Кеннета Кларка (с 11 мая 2010 года по 4 сентября 2012 года он занимал пост лорд-канцлера и министра юстиции), включить в любое будущее соглашение с континенталами пункт о «постоянном и всеобъемлющем таможенном союзе с ЕС, распространяющемся на всю Великобританию». Не факт, что Европа-27 это бы приняла, но… Если бы нашлись всего три здравомыслящие головы среди шотландских националистов или либеральных демократов, или ольстерских юнионистов, или независимых депутатов, то предложение Кларка могло бы изменить контекст жарких споров вокруг «Брекзита», а осторожный прагматизм мог бы начать отвоевывать позиции у идеологического ригоризма. Но этого не произошло. Умозаключение обозревателя либеральной лондонской «Гардиан» Майкла Кеттла сводится к тому, что у противников «Брекзита», и это наглядно показали голосования по альтернативным вариантам сецессии, «нет достаточного количества мандатов, которые позволили бы им взять верх хотя бы по одному вопросу, за исключением их решимости не допустить ухода 12 апреля без какого-либо соглашения». К слову: наименьший энтузиазм у парламентариев вызвало предложение депутата от Шотландской национальной партии Джоанны Черри, призывавшей либо и дальше лоббировать отсрочку расставания с ЕС, либо выйти из союза без всяких обязывающих документов, либо не признать правомочность статьи 50 Лиссабонского договора и тем самым сделать «ничтожным», как выражаются юристы, сам процесс выхода из альянса. После подсчёта голосов «за» и «против» выяснилось: парламентарии отринули напрочь не только формальное и уже положенное на бумагу соглашение с ЕС, освящённое тускнеющим авторитетом премьерши Мэй, но и все «альтернативные» идеи. В эти дни колыбель старейшей (после Исландии) демократии стала неколебимым бастионом нигилизма. Комментарий в «Твиттере» заместителя главы консервативной партии Джеймса Клеверли довольно точно обозначил причину того, что любые позитивные подвижки оказались невозможными: «Намного проще договориться о том, что неприемлемо. Существенно сложнее прийти к согласию о том, что мы в действительности хотим» (“Really easy to agree on what you don't want. Much harder to agree on what you do want”). В любом случае, обратный отсчёт начался. И вновь, если суммировать реакцию союзников Британии через Ла-Манш, которые не просто сосуществовали, но тесно партнёрствовали с шестой экономикой мира с 1973 года, нельзя отделаться от ощущения, что в континентальной Европе не столько ищут способы оставить строптивых островитян в союзе, сколько деликатно, но решительно подталкивают их к выходу. Да, сейчас «Брекзит» оказался в подвешенном состоянии. Настроения среди британцев, по последним опросам, изменились в пользу того, чтобы остаться… Но позволят ли?! Владимир МИХЕЕВ

Британия и Евросоюз разведены по разным спальням На чрезвычайно чрезвычайной встрече в верхах 10 апреля в Брюсселе главы государств и правительств 27 стран-членов Евросоюза смилостивились над демонстративно, хотя и натужно самоуверенным британским премьером Терезой Мэй, и – отодвинули дату выхода Великобритании из сообщества. Красной датой календаря для упёртых и частично упоротых брекзитёров отныне стоит 31 октября. В течение следующих шести месяцев предполагается, что старшая среди британских тори сумеет всеми правдами и неправдами пролоббировать (протолкнуть, протащить, продавить – кому что нравится) соглашение о полном и окончательном прекращении членства Британии в ЕС (Withdrawal Agreement). Но если это чудо из чудес свершится раньше, никто не будет возражать. Возражения заметно присутствовали накануне саммита, когда в воздухе носилась идея отложить расставание на целый год. До марта 2020-го. Чему яростно воспротивилась Франция и чему не больно-то обрадовались также Австрия, Испания и Словения. Впрочем, у президента Пятой республики Эмманюэля Макрона свои резоны как можно быстрее спровадить соседей через Ла-Манш, не проявивших энтузиазма по поводу его реформаторских порывов, означающих, в сухом остатке, выход европейской интеграции на более высокий уровень, – понятно, под водительством ведущих континентальных держав, Франции и Германии. Тем временем дровишек в костёр всеобщего раздражения подбросил правоверный брекзитёр, видный тори Джейкоб Рис-Могг. Непонятно зачем он пригрозил в случае длительной паузы перед разводом начать баламутить воду, раскачивать лодку, превратить Британию в слона в посудной лавке. Немудрено, что представитель ЕС на переговорах по «Брекзиту» француз Мишель Барнье немедленно отреагировал: «Мы этого не потерпим» (“We will not tolerate this”). Но слово не воробей, тем более из уст не последнего человека в партии тори. И потому в итоговое коммюнике ЕС-27 внесли особую оговорку: взамен отсрочки Соединённое Королевство «берёт обязательство вести себя конструктивно и ответственно на протяжении всего особого периода в полном соответствии с её долгом чистосердечно сотрудничать» (“commitment by the United Kingdom to act in a constructive and responsible manner throughout this unique period in accordance with the duty of sincere cooperation”). Британия, говорится далее, должна будет воздержаться от каких-либо действий, способных поставить под угрозу срыва достижение целей, намеченных Евросоюзом. Это подразумевает, в частности, и участие в выборах в Европарламент в конце мая. В противном случае последуют репрессалии – Британию попросту «уволят» 1 июня. Как надо понимать, без выходного пособия. Скорее всего, Лондон будет играть по установленным континенталами правилам. Хотя на пресс-конференции по итогам саммита, завершившегося в два часа утра 11 апреля, Тереза Мэй заверила журналистское сообщество, что в её намерениях вывести страну из Союза раньше пороговой даты. Но в кулуарах Еврокомиссии видные политики и чиновники в приватном порядке признаются, что с учётом нескончаемых схваток бульдогов под ковром и на ковре в Вестминстерском дворце не приходится ожидать достижения единогласия по «Брекзиту» в отведённые резервные полгода (см. «Брекзит» подвешенный. Качается пыльной люстрой, чуть звеня...», №4(139), 2019). И всё же континентальные европейцы сочли благоразумным предоставить островитянам тайм-аут с безнадёжной надеждой, что случится сегодня немыслимое, но завтра теоретически допустимое. Вдрызг разругавшиеся бритты вдруг нащупают подобие компромисса, как кочку посреди болота, и тогда в полном отчаянии проголосуют, пусть и с минимальным перевесом, за 585-страничный документ о разводе с ЕС. В этом случае сецессия пройдёт не стихийно, а по оговоренным правилам. О том и вела разговор в Брюсселе бундесканцлерин Ангела Меркель, объяснявшая по следам ночных бдений, почему Германия будет «сражаться за упорядоченный исход»: «Не потому, что этого требует Британия, а потому, что это отвечает нашим собственным интересам» (“not because of British demands but for our own interest”). В чём именно состоит интерес континентальной Европы, когда дело идёт о выходе шестой экономики мира из сообщества? Разброс мнений при ответе на этот вопрос обещает покрыть «дистанцию огромного размера» (см. «Брекзит»: Евросоюз боится, что бритты передумают уходить», №9(133), 2018). Тем не менее, решение 27 стран ЕС предполагает, что в течение шести месяцев Британия сможет не только цивилизованно уйти, но и не менее цивилизованно остаться. Если отвергнет статью 50 Лиссабонского договора, откажется исполнять волю 52% граждан и похоронит «Брекзит» как досадное и мало кому понятное недоразумение (“The U.K. will also have the possibility to revoke Article 50 and cancel Brexit altogether” – так заявил не кто-нибудь, а глава Европейского Совета Дональд Туск). Хорошо информированное издание «Политико» в этой связи полагает, что в предоставленной Лондону отсрочке виден не только краткосрочный прагматичный подход европейцев – всё равно до предварительно предлагавшейся новой даты расставания (30 июня) Вестминстерские сидельцы не успели бы договориться о принятии условий развода, но и предоставление шанса отыграть всё назад. Отсрочка, по сути, «подпитывает надежду у некоторых (государственных или негосударственных акторов? – В.М.) в ЕС, что «Брекзит» будет свёрнут и уход Британии не состоится» (“At the same time, it keeps alive the hope among some in the EU that Brexit will be undone and a U.K. departure will never come to pass”). Пока что у сепаратистов с Британских островов есть только один повод ликовать: на протяжении следующего полугода, по выражению колумниста либеральной газеты «Гардиан» Тома Кибаси, Британии и Евросоюзу, всё еще находящимся в матримониальной связи, предписано почивать в раздельных спальнях, если только не применить образ «под навесом в саду» (“It is the marital equivalent of being sent to sleep in the spare bedroom, if not quite the garden shed”). В перспективе, по мнению, мистера Кибаси, наличествует только два сценария: проведение либо досрочных всеобщих выборов, либо повторного референдума. Но, поскольку ни новый премьер, ни слепленный им кабинет едва ли будут обладать более весомыми рычагами для воздействия на атомизированный и фрагментированный политический класс и парламентские фракции, то предпочтительнее смотрится плебисцит. Правда, обозреватель сам себе противоречит, признавая, что замена Терезы Мэй на нового лидера партии, который автоматически станет во главе правительства, не изменит «парламентскую арифметику (“The parliamentary arithmetic will be unaltered”). Тогда что, перевыборы? Но захотят ли тори рисковать своим положением правящей партии, чтобы уже при правлении лейбористов снова попытать счастье (или несчастье) на референдуме по «Брекзиту»? Но с одним тезисом Кибаси можно безоговорочно согласиться: «В истории будет записано, что британцы только тогда стали ценить тот вес (влияние), которым они обладали в Европе, когда они его потеряли» (“History will recall that Britons did not value their power in Europe until they lost it”). Владимир МИХЕЕВ

Лидер Христианско-демократического союза Аннегрет Крамп-Карренбауэр слишком давно в политике, чтобы удивляться переменам в настроении электората, даже если они неожиданные и резкие. Но уж и обрадовать её они вряд ли могут, тем более что затрагивают самым непосредственным образом. Опрос населения, проведенный авторитетным германским институтом «Форса», показал, что поддержка избирателями госпожи Крамп-Карренбауэр упала. Нет, пока совсем некритично, до 36%, и до трагедии ещё далеко. Но снижение-то произошло уж больно резко – на целых 12 процентных пунктов. Поскольку ни для кого не секрет, что лидер ХДС – во всяком случае, пока – считается основным кандидатом от этой партии на следующих выборах в бундестаг (до них ещё осталось три года), то её поддержку все время соизмеряют с той, на которую могут рассчитывать её главные соперники. Социал-демократы пока не определились, кто из них будет участвовать в схватке – Андреа Налес или Олаф Шольц – но обоих из них Крамп-Карренбауэр обгоняет. И всё равно потеря 12% поддержки – это весьма серьёзно. Беспокойство вызывает и то, что особенно сильно симпатии к ней утратили молодые избиратели и – представьте себе! – приверженцы ХДС. В группе от 18 до 29 лет по сравнению с данными на декабрь прошлого года Крамп-Карренбауэр потеряла аж 19 процентных пунктов, скатившись с 37% до 18%. А среди электората ХДС она лишилась 15 процентных пунктов, и её поддержка снизилась с 78% до 63%. Электорат ХСС относится к ней несколько лучше: здесь ей отдают предпочтение 66%. Если взять данные за одну неделю, то лидер ХДС по сравнению с соперницей из СДПГ потеряла на 5 процентных пунктов больше, а по сравнению с Олафом Шольцем так и вовсе шесть. Таким образом, схватка Крамп-Карренбауэр – Налес завершилась бы с результатом 36:15, а дуэль с Шольцем – со счётом 31:24. Но вот особенно сильно нового председателя ХДС должно огорчить то, что она уступает своей предшественнице на этом посту – Ангеле Меркель. Ветеран германской политики пользуется большей поддержкой среди всех групп избирателей, включая сторонников Альтернативы для Германии (АдГ). Глава «Форса» Манфред Гюльнер объясняет это так: «Сейчас Крамп-Карренбауэр пытается успокоить консервативное крыло функционеров ХДС, а это разочаровывает многих сторонников и потенциальных избирателей ХДС, относящихся к либеральному центру». Рассмотрение ситуации в партийном разрезе не фиксирует особых изменений политических предпочтений избирателей, если не считать незначительного сдвига влево. СДПГ, Зелёные и Левые прибавили по одному процентному пункту, ХДС/ХСС, СвДП и АдГ столько же потеряли. Ответ на классический вопрос, начинающийся словами «Если бы выборы были сегодня…» выглядит так. На первом месте ХДС с 30%, серебро у Зелёных с их 20%, СДПГ придётся удовольствоваться бронзой с 16%. Для АдГ прогнозируется солидный результат в 11%, СвДП придется удовольствоваться 9%, а на долю Левых выделяется 8%. Репрезентативные опросы населения предусматривают определённую погрешность и с высокой степенью вероятности можно утверждать, что они отличаются от действительных показателей на величину от 1 до 3 процентных пунктов, причём, возможно, как в большую, так и в меньшую сторону. И всё же, когда изменение составляет 12 процентных пунктов, то оно в любом случае далеко выходит за рамки погрешности. И это не может наводить на самые серьёзные размышления. До реальных выборов еще очень и очень далеко, и бить тревогу нет никакого смысла. Но вот вносить в направление действий определённые коррективы лидеру ХДС несомненно придется, чтобы опасный скачок популярности не стал неприемлемой тенденцией. Сергей ПЛЯСУНОВ

Европейский Союз и Страна восходящего солнца должны стать ближе: в феврале вступили в силу важные соглашения, направленные на развитие двусторонних отношений. Речь идёт об экономической ассоциации, а также о стратегической ассоциации. Переговоры оказались нелёгкими, они начались в 2013-м, и завершились только в 2018-м году. Формальные отношения Японии с этим интеграционным объединением ведут отсчёт с 1954 года, когда при Европейском Сообществе угля и стали был аккредитован посол Токио в ранге «постоянного наблюдателя». В 1970-е был создан Центр промышленного сотрудничества ЕЭС-Япония, открылись японское представительство в Брюсселе и представительство Еврокомиссии в Токио. С 1991 года регулярно проводятся двусторонние саммиты, действуют многочисленные программы сотрудничества. Однако они сконцентрированы на вопросах экономики и торговли, причём последняя нередко вызывает разногласия. Теперь, как надеются обе стороны, партнёрство будет включать и другие области, в том числе политику. Так, соглашение об экономической ассоциации выходит за рамки свободной торговли, предусматривая взаимодействие предпринимателей, обеспечение устойчивого развития, гарантию интеллектуальной собственности и прозрачности. Будут снижены или отменены пошлины на импорт многих видов европейской сельскохозяйственной продукции. Значительно облегчается сертификация товаров промышленного производства, включая автомобили, на довольно закрытом японском рынке, где они станут более конкурентоспособными. Планируется расширить возможности работы средних и мелких предприятий в ЕС и Стране восходящего солнца. Что касается соглашения о стратегической ассоциации, то оно затрагивает деликатные вопросы взаимодействия, такие как концепция демократии, принципы правового государства, права человека и основные свободы. Согласование этих тем потребовало немалых усилий обеих сторон. Гораздо легче оказалось сблизить позиции по таким проблемам, как борьба с терроризмом и кибер-преступлениями, оказание помощи в ликвидации последствий стихийных бедствий, развитие сотрудничества в области энергетики, науки и техники, просвещения, охраны окружающей среды. В Брюсселе и Токио придают важное значение достигнутым договорённостям, считая их адекватным ответом на усиление протекционистской политики США.

В конце предпоследней недели марта германские социал-демократы собрались в Берлине на конференцию (по-немецки она носит звучное название «партайконвент»), дабы обсудить программу, с которой они хотят выйти на выборы в Европейский Парламент. При этом ни председатель СДПГ Андреа Налес, ни ведущий кандидат от этой партии и пока еще министр юстиции ФРГ Катарина Барли не упустили возможности для самых недвусмысленных нападок на европейских консерваторов и лидера ХДС Аннегрет Крамп-Карренбауэр. Конечно-конечно, в выступлении госпожи Налес нашлось место и для высокой патетики. «Мы не позволим заболтать до смерти эту Европу. Ненавистники и вечно вчерашние не пройдут», – восклицала она. По её мнению, Европе угрожают не только ненавистники и правые радикалы, но и «остывшие», сиречь равнодушные. Вот к ним-то она и относит лидера ХДС, которая, по её мнению, не нашла ничего своевременнее, чем предложить отказаться от Страсбурга как второй штаб-квартиры Европейского Парламента. Что и говорить, прегрешение со стороны госпожи Крамп-Карренбауэр – серьёзнее не придумаешь. В целом неангажированные наблюдатели оценили риторику фрау Налес как рутинную и потому обвинения в адрес политической оппонентки смотрелись неубедительно. Катарина Барли прошлась по адресу главы ХСС заметно жёстче. Та, якобы, говорит «нет!» Европе граждан, «нет!» социально ориентированной Европе, а нужна ей только «Европа банков» и авианосец за 13 миллиардов евро». Досталось и основному сопернику – главному кандидату от Европейской народной партии Манфреду Веберу. Его госпожа Барли назвала «флюгером» и объявила, что «нашим представлениям о Европе это не соответствует». А что соответствует? Ответ прозвучал так: «Наша Европа едина, целостна и служит всем». Убедительно, не правда ли? Вообще кандидаты, выступающие против всего плохого и за всё хорошее, всегда выглядят очень притягательно. Тем более, что госпожа Барли нашла возможным неназойливо оттенить свою готовность к принесению жертв во имя общих интересов, подав себя как «первого кандидата, готового оставить министерский пост, чтобы пойти в Европу». Что и говорить, мужество незаурядное… Но помимо отважной госпожи Барли у социал-демократов есть и ещё один ведущий сокандидат – Удо Бульман. Это матёрый евродепутат, заседающий в Европейском Парламенте аж с 1999 года и занимавший пост заместителя главы фракции, а с марта 2018 года и вовсе возглавлявший её. Сказать, что он в своём выступлении блеснул новизной, было бы сильным преувеличением. Бесспорно, собравшимся было приятно послушать, что СДПГ обуздала капитализм и сделала его человечным, а потому необходимо, чтобы во главе перемен опять стояла европейская социал-демократия. Ну, в том, что это необходимо верхушке партии и так никто не сомневается, но почему это необходимо избирателям? У Удо Бульмана готов ответ: мы те, кто разговаривает с людьми, не обращаясь к ним сверху вниз, а стоя с ними вровень. Так вот, оказывается, в чём сила европейских парламентариев от СДПГ – в близости к народу. Что же, приятно узнать. А еще козыри социал-демократов – это искренность и открытость. Удо Бульман пообещал, что он, как глава фракции, после выборов не допустит никаких закулисных сделок, не то, что основные соперники из Европейской народной партии, которые, оказывается, «плетут заговоры с целью захвата власти» и стремятся только к одному-единственному – к захвату как можно большего числа руководящих постов. После таких оглушительных и блещущих новизной разоблачений только и остаётся, что голосовать за социал-демократов, как за единственную честную и принципиальную политическую силу на всём парламентском небосклоне. После всех этих зажигательных речей двум сотням делегатов конференции была предоставлена возможность обсудить трехсотстраничный перечень предложений к предвыборной программе, непритязательно озаглавленный «Идем с нами и сделаем Европу сильной». В числе многих прочих там содержались требования о формировании единого европейского бюджета, европейского фонда социальных услуг и о повышении взносов Германии в общеевропейскую копилку. Обсуждения вопроса о том, какие расходы ФРГ придётся уменьшить, чтобы увеличить дотации на Единую Европу, почему-то не последовало. Тем более, что руководство партии выглядело в финансовом вопросе несколько, как бы это повежливее сформулировать, непоследовательно. С одной стороны, звучали громкие оценки, объявлявшие предстоящую кампанию «важнейшими европейскими выборами всех времён». А с другой – эту важность принижал тот факт, что расходы на кампанию СДПГ предусмотрела всего в сумме 11 миллионов евро. А это, заметим, меньше половины того, что получила партия от государства в качестве компенсации расходов на предыдущие выборы в Европейский Парламент. Оставшиеся 15 миллионов предполагается израсходовать на другие, видимо, еще более важные цели. Представители германских СМИ не упустили из виду и то, что больше половины мест, предназначенных для прессы, были заняты сотрудниками собственной социал-демократической «Соушиал медиа тим» и теми интернет-блогерами, которые также находятся на содержании у партии. Профессионалам не составило труда увидеть за этим стремление СДПГ самой определить то, как будет освещаться в СМИ и формироваться в обществе отношение к событию. И в заключение небольшой курьёз. Среди участников конвента отсутствовал Мартин Шульц, многолетний депутат Европейского Парламента, затем его председатель, а позднее – лидер СДПГ на последних выборах в бундестаг. Оказалось, что организаторы попросту упустили момент своевременно направить ему приглашение, и на эти дни он связал себя другими договорённостями. В целом вся эта ситуация выглядела комично, буквально на грани приличий. Тем более, что у всех еще не изгладилась из памяти весьма темпераментная и искренне проевропейская речь, которую Шульц за несколько дней до начала конвента произнёс в бундестаге. По мнению наблюдателей, она разительно отличалась в лучшую сторону от полупротокольного бубнёжа, с которым выступила госпожа Налес. Но, так или иначе, а мероприятие состоялось и теперь можно понаблюдать за тем, как социал-демократы, вооружившись ценными указаниями своего начальства, проведут предвыборную кампанию. Марина СМИРНОВА

Власти Европейского Союза решили всерьёз заняться измерением качества демократии в той или иной стране интеграционного объединения. С инициативой выступили Германия и Бельгия, а подтолкнул к этому шагу «крен в сторону авторитаризма» в Венгрии и Польше. Теперь чиновникам и экспертам предстоит разработать план принятия «Пакта демократического качества», наподобие «Пакта стабильности и развития» в бюджетной сфере, то есть, соблюдения единой дисциплины в строго обозначенных параметрах. Наряду с этим предусматривается, что договорённость о строгой приверженности демократическим свободам распространится также на проявления антисемитизма и антиисламизма, меры по предотвращению убийств журналистов (как это случилось на Мальте и в Словакии), на сомнительное обращение с беженцами и иммигрантами в Италии и Хорватии. Однако в отличие от «Пакта стабильности и развития», экономические санкции к нарушителям применяться не будут. Впрочем, отказ властей той или иной недисциплинированной страны следовать соответствующим рекомендациям может повлечь вызов в Европейский суд или даже позволит Брюсселю задействовать одну из статей Договора о создании ЕС, лишающую такого партнёра права голоса в Европейском Совете. Новый контрольный механизм должен основываться на периодическом пересмотре необходимых параметров, прежде всего, касающихся независимости судебных органов. При этом германо-бельгийская инициатива предусматривает взаимную проверку положения с обеспечением прав человека странами-членами Евросоюза. Как заявили авторы плана, их предложение поддерживают уже 20 государств. Этот механизм предусматривает добровольное к нему подключение, но Берлин и Брюссель рассчитывают на участие всех 27 стран ЕС после выхода Великобритании. В соответствии с регулярным докладом о проблемах в области демократии, планируется проводить межправительственный политический диалог с руководством стран, нарушающих фундаментальные ценности «Большой Европы». Финляндия взяла обязательство развивать эту инициативу во время следующего шестимесячного председательства в Европейском Союзе – с 1 июля 2019 года. Со своей стороны, Европейская Комиссия намерена выступить с собственным планом, направленным на ужесточение надзора за соблюдением основных демократических свобод. После проведения консультаций она обязуется принять свой документ в июне или июле. До сих пор исполнительный орган ЕС остаётся лишённым возможности эффективно следить за нарушениями и влиять на соблюдение дисциплины в сфере демократии во всех странах-членах, если не считать использования механизма, специально созданного для надзора за ситуацией в Румынии и Болгарии. В отношении этих государств ежегодно проводится мониторинг продвижения борьбы с коррупцией и обеспечения независимости судебной системы. Александр СОКОЛОВ

По инициативе президента Франции Эмманюэля Макрона в Париже проведена беспрецедентная встреча руководителей секретных служб 30 стран Европы. Как пояснили источники в Елисейском дворце, главной целью мероприятия было учреждение некой совместной коллегии или форума для обмена опытом разведок и контрразведок, чтобы «эффективнее противостоять джихадизму, растущей агрессивности Кремля, неудержимому наступлению Китая» и другим вызовам. В совещании участвовали около 300 представителей спецслужб 28 стран Евросоюза, а также Норвегии и Швейцарии. Принято решение о создании в Париже «небольшого общего секретариата», который, однако, не планируется превращать в штаб единой шпионской сети ЕС. Функции секретариата будут ограничены регулярным проведением совещаний и выработкой общей стратегии. Отклонено и предложение Э.Макрона создать единую разведывательную академию для подготовки профессионалов. В Западной Европе с начала 1970-х годов действует неформальный форум спецслужб – «Бернский клуб». Он периодически проводит встречи для обмена опытом. После терактов в США 11 сентября 2001 года в ЕС была создана «Контртеррористическая группа», а при ней – центр обмена оперативной информацией в Гааге. Кроме того, существуют «клубы» секретных агентств европейских стран Средиземноморья, которые сотрудничают с разведками и контрразведками североафриканских государств. Одной из особенностей создаваемой в Париже шпионской структуры станет независимость её деятельности от Европейской Комиссии, с которой руководители соответствующих ведомств обещают лишь сотрудничать.

Испанская полиция и Национальный центр разведки, расследующие нападение на посольство КНДР в Мадриде 22 февраля 2019 года, связывают этот инцидент с действиями агентов ЦРУ США. Установлено, что, по меньшей мере, двое из десяти напавших на дипломатическую миссию, избивших и допросивших восьмерых её сотрудников, связаны с американским шпионским ведомством. Его руководство отрицает причастность, однако в Испании считают приведённые аргументы неубедительными. Если выводы испанских органов безопасности подтвердятся, это может вызвать серьёзный дипломатический скандал между странами-союзницами по НАТО, поскольку американцы действовали не только без разрешения местных властей, но даже не сочли нужным поставить их в известность, не говоря уже о грубом нарушении международных конвенций, защищающих дипмиссии во всём мире. Во время избиения и допроса неизвестными (вероятно, это были вооружённые люди) сотрудников посольства, одной из женщин удалось выпрыгнуть из окна второго этажа здания и вызвать полицию. По прибытии стражей порядка группа скрылась на посольских автомобилях, которые затем бросила в одном из кварталов Мадрида. По мнению экспертов, налёт был организован профессионально, поэтому речь не может идти об уголовных преступниках. К тому же похищенными оказались только архивы посольства и мобильные телефоны дипломатов. После изучения записей видеокамер испанские спецслужбы идентифицировали двоих вероятных агентов ЦРУ. Остальные участники имели восточную внешность, поэтому эксперты полагают, что американцы помогли осуществить нападение своим южнокорейским коллегам. Не случайно особенно пристрастному допросу был подвергнут временный поверенный в делах КНДР в Испании, который хорошо знаком с главой северокорейской делегации на переговорах с США о проблеме ядерного арсенала Пхеньяна. Инцидент в Мадриде случился накануне второй встречи лидеров США и КНДР в Ханое, которая завершилась провалом для Дональда Трампа. Одну из главных ролей в подготовке саммита и на переговорах играл бывший северокорейский посол в Испании, объявленный этой страной персоной нон грата в сентябре 2017 года. Он считается ярым защитником атомной программы своей страны.

Почти три четверти века минуло со дня окончания Второй мировой войны, но свыше двух тысяч жителей нашей планеты всё ещё получают пенсии, заработанные при нацистском режиме Германии. Это число включает и добровольно сотрудничавших с бесчеловечным режимом, и вынужденных в прошлом служить ему в силу разных обстоятельств. Подавляющее большинство бенефициаров – европейцы. Такие пенсии выплачиваются в соответствии с законом ФРГ от 1951 года, который предусматривает предоставление компенсаций немцам, пострадавшим во время войны. Возмещение касается также бывших нацистов и иностранных приспешников Адольфа Гитлера, признало министерство труда Германии. При этом каждая пенсия не превышает 1300 евро в месяц. Одно из главных условий получения подобной материальной помощи – отсутствие приговора за военные преступления и прошлой службы в войсках СС. Однако, как признают историки, в 1950-е годы было очень трудно проводить тщательные расследования в отношении деятельности такого большого количества людей в годы войны. С 2008 года закон позволяет местным властям германских земель прекращать выплату этого вида пенсий, но они не воспользовались своим правом. В Бельгии, по данным газеты «Морген», немецкой финансовой поддержкой продолжают пользоваться более 20 бывших нацистов – «за верность Гитлеру». Публикация вызвала дискуссию среди представителей различных партий, некоторые запросили Германию предоставить точные сведения о бенефициарах. А депутаты бельгийского парламента потребовали от своего правительства запретить такие пенсии.

Почему балканские страны ждут в НАТО, но не ждут в ЕС Европейская интеграция… Как заманчив образ процветающей, благополучной, мирной Европы для вечно пульсирующих Балкан. Сербия была и остается не исключением: «идти (возвращаться, утверждаться), кроме как в ЕС, некуда». По большому счету, до недавнего времени это было правдой. Потому идея евроинтеграции и стала ключевой и для политических элит, и для измученного бесперспективностью общества. Сегодня же, к большому сожалению, на деле она превратилась в мантру, которую твердят все, но с разными интонациями: устало - Евросоюз, по-пионерски задорно - политики на Балканах, с угасающей надеждой – сами балканцы. С реальностью она связана мало. Парадоксально, но за последние пятнадцать лет практически все страны региона, идя по пути «демократизации», в результате необходимости проведения жестких и не всегда приемлемых для общества действий и реформ, стали более авторитарны. Так, в Черногории власть сохраняется в одних и тех же руках, тем или иным образом, на протяжении трех десятилетий, а в Сербии последней пятилетки налицо проблема со свободой медиа. Ставка Европейского Союза на техническое сближение (приведение в соответствие с ЕСовским национального законодательства), а еще больше - на технические переговоры по Косову, которые велись на протяжении почти девяти лет, а в конце 2018 года вернулись де-факто на стартовые позиции, оказалась очевидно ошибочной. В итоге европейская интеграция забуксовала с обеих сторон, с предъявлением взаимных обвинений. Со стороны Брюсселя – в нежелании подчиняться правилам. Со стороны балканских стран – в отказе ЕС принять регион в свои ряды под любыми предлогами. Нарастают и страхи. Чего боится Европейский Союз? Во-первых, обнаружить, что и здесь его внешнеполитическая служба оказалось неуспешной. За последние пятнадцать лет ЕС потерпел неудачи в Северной Африке, на Ближнем Востоке, переживает очень сложное время внутренних перемен и перестройки. Признать несостоятельность проводимой в своем мягком подбрюшье политики было бы невероятно больно, и сильно ударило по имиджу Брюсселя. Во-вторых, реальной дестабилизации. Балканы рассматриваются им как фор-пост для миграционных потоков и транспортный перекресток. Эскалация ситуации здесь еще сильнее раскачает интеграционную лодку. В-третьих, создав образ врага (в первую очередь, России) для внутренней консолидации, в какой-то момент брюссельская бюрократия поверила в его реальное существование. На Балканах это Россия и Китай, с подозрением относятся и к Турции, а отчасти и к США. Это приводит к неверной оценке собственной политики, попытке все неудачи свалить на «тлетворное» влияние конкурентов. В результате ситуация в регионе действительно дестабилизируется. Причин много: хотя бы из-за склонности всех без исключения балканских народов верить в то, что они «главное поле геополитической борьбы на протяжении веков». В чем выражаются опасения балканских стран? Получив независимость друг от друга в 1990-ые годы, они тут же пожертвовали ей во имя, как казалось, лучшей жизни, «подарив» свою национальную государственность Европе западной. Нельзя сказать, что подарок оценили. Скорее, приняли как должное. В случае с сербами подарок был сверхдорогим: выданы все «военные преступники», допущен выход Черногории из содружества, де-факто утрачено Косово. Однако Армагеддон не наступил. Естественно, это вызывает и искреннее разочарование, и страх – а что дальше? И обратного пути нет, и свет в конце туннеля все тускнеет. Как и ЕС, на Балканах также напуганы возможностью нового, пусть и малой интенсивности, конфликта. Кроме того, на волне противоречий между Россией и Западом на Балканах сначала вспомнили прописную истину времен «холодной войны»: демонстративная близость с Москвой – самый короткий путь к получению уступок со стороны Запада. Несколько лет балканские столицы использовали это исключительно в демонстративных целях. Теперь, когда на Балканы плотно зашли Китай и арабские страны, баланс на чаше весов может сместиться к «незападному миру». Это и притягивает, и пугает Юго-Восточную Европу одновременно. Что же до собственно европейской интеграции, то в реальности для Балкан сегодня осталась интеграция только евро-атлантическая, т.е. членство в НАТО. Сербия, Босния и Герцеговина, Албания вряд ли в обозримой перспективе станут членами ЕС. Нужно ли первым двум членство в НАТО? Вопрос, ответ на который явно не однозначен. И даже не из соображений исторической памяти. Конструкция «условной биполярности», когда часть балканских государств является членами НАТО, а часть – нет – наиболее устойчивая. Именно она позволяет удерживать ситуацию от скатывания в открытый конфликт по тем же причинам, что были и полвека назад. Окажись Сербия и Босния и Герцеговина в Альянсе, эта скрепа наверняка сломается. Членство Греции и Турции в НАТО в свое время не удержало от решения кипрского вопроса силовым путем. Кто даст гарантии от подобных, пусть и теоретических сценариев, на Балканах? Екатерина ЭНТИНА, к.полит.н., автор портала www.balkanist.ru, доцент НИУ ВШЭ, старший научный сотрудник Института Европы РАН специально для ИА REGNUM

Главная политическая тенденция в эволюции политических настроений в обществах стран Евросоюза – рост влияния сил, которых одни пренебрежительно называют популистскими, а другие используют для этого чуть более точную формулировку – альтернативные. Суть явления, принимающего в разных странах совершенно разный облик, предельно проста. Все больше людей (они же – избиратели) разочаровываются в способностях традиционных политиков решать возникающие новые проблемы и соответствовать вызовам быстро меняющегося мира. Рост спроса на что-нибудь другое рождает альтернативное политическое предложение. Не будем оценивать, насколько эти альтернативы реалистичны или демагогичны. Главное четко понимать природу этого массового феномена. Реакция традиционного политического класса на происходящее тоже разная. Одни пытаются дискредитировать новых соперников (Германия), другие частично используют их риторику (Нидерланды), третьи с помощью политтехнологий виртуозно меняют старых лидеров на новых, симулируя перемены (Франция)… Сейчас такие политики фокусируются на предстоящих в мае 2019 года выборах в Европарламент, которые впервые за десятилетия существования этого не слишком влиятельного и авторитетного органа приобретают реальный политический смысл. Вопрос стоит так: смогут ли альтернативщики (они же правые, левые, националистические и прочие популисты) завоевать треть мест и договориться между собой, чтобы получить реальный шанс влиять хотя бы на назначения в руководящих органах ЕС, вмешавшись в привычный закулисный договорняк традиционных политических семей? По мере приближения к голосованию поиски политической альтернативы проявляются во все новых странах, во все новых видах. Приведу несколько примеров, даже не называя партии и имена – это вторично. Вот прошли парламентские выборы в Эстонии. Официальная ведущая правящая партия поменялась местами с официальной оппозиционной, произошли мелкие изменения соотношения сил у их младших партнеров, начался традиционный торг на предмет будущей правительственной коалиции. Это привычно и обычно, но самым главным итогом голосования и блеклой предвыборной кампании стало другое. Крайне правые удвоили число полученных голосов, собрав почти 18%, и сформировали третью по численности фракцию в парламенте. Они требовали сокращения налогообложения, выступали с резко антииммигрантских позиций, призывали к выходу из Евросоюза, а заодно и за рост военных расходов и решительное противостояние России. Совершенно иной природы эволюция наблюдается в Румынии, где правящая партия стала потихоньку брать на вооружение аргументацию евроскептиков, хотя большинство граждан этой страны придерживаются положительного мнения о Евросоюзе (52%, один из самых высоких показателей в объединении). Такие события, надо полагать, не случайны, коль скоро силы, находящиеся в Бухаресте у руля, решили сделать ставку на некоторую смену вех, полагая, что именно это обеспечит их политическое будущее. Крен в сторону от брюссельской генеральной линии вызвал брожение в рядах объединения, обостренное личным соперничеством и прочими внутренними раскладами, и даже спровоцировал раскол. Один из исключенных из партии лидеров образовал новую организацию, которая позиционирует себя как решительно проевропейская. Тем не менее, весьма примечателен сам факт проявления таких изменений в настроениях верхов не самой маленькой по численности населения страны Евросоюза. В Польше, которую относят к числу застрельщиков критики официального курса Брюсселя, наблюдаются процессы совершенно иного порядка. В условиях фактически сложившейся двухпартийной системы, маргинализировавшей остальных конкурентов, там возникло движение, сделавшее ставку на новое лицо на политической арене. Идея состоит в повторении успеха французского президента Эмманюэля Макрона, вроде бы явившегося ниоткуда и за счет этого победившего политиков из прежней обоймы. При этом его польский подражатель делает ставку на левоцентристскую риторику, фактически оставшуюся бесхозной в стране, на поддержку сексуальных меньшинств и некоторых тезисов либеральной направленности при решительной критике обеих ведущих партий. Промежуточная задача – получить 10% на предстоящих европейских выборах. Окажутся ли эти опыты удачными? Рискну предположить, что даже это не очень важно, повторив известную фразу одного из основоположников европейской социал-демократии: «Цель – ничто, движение – все». Просто в Европе меняется политическая мода, поскольку меняются политические вызовы. Валерий ВАСИЛЬЕВСКИЙ

Are we doomed to 'live in interesting times' (Chinese curse)? The panic notes that suppressed the proverbial nonchalant attitude of the Davos forum mainstays troubled the grace year of 2019 already in January. This posh and a bit snobby get-together of heavyweight politicians, financial moguls, captains and colonels of industry, high-tech corporate wizards and articulate pundits once again attempted to pull wool over the eyes of the unsophisticated headlines swallowers. This time, however, the odds were against the Davos show of complacency. There were hardly any visible displays of self-righteousness and beefed up artificial optimism. No blarney or bragging. No pretense of knowing why the global trade and economy are in grips of resurged protectionism. Or why relationships between nations are perfidiously distorted by convulses of national egoism. And, more importantly, how these negative developments correlate with the forceful dismantling of international law pillars, including the Paris agreement on climate change, denigration of transnational institutions like the UN, WTO, EU, NATO, etc. and rejection cum humiliation of moral principles in foreign policy. In contrast, the wrongfully termed “populist” movements on the left and the right side of the spectrum know for certain that the political and economic elites running modern societies, as it was spelled out by John F. Harris from POLITICO in his dispatch from the Swiss reclusive resort, “…know what they are doing. What they are doing is often bad – greedy, exploitative, short-sighted…” Despite distancing himself from the “populists”, Harris admits: “…in key Western capitals, governance is failing” while “prospects for economic downturn are rumbling.” The verdict passed by this onlooker is telling: “Little wonder that, instead of triumphant optimism about the forces of globalization sometimes associated with Davos, some voices here made it sound like modern life is on a toboggan ride to hell.” To back up this unnerving observation, Harris quotes Tiger Tyagarajan, CEO of professional services firm Genpact, who described the mood of the high-flown gathering as “more somber.” The CEO with a reference to uncertainty due to political factors made another symbolic admission: “I don't think that any of them [Davos attendees like himself] are masters of their destinies; I don't think they control their own situations.” There was another emblematic hallmark of Davos-2019: the immense popularity of a discussion at Davos spearheaded by Yale University professors who though it expedient, and were correct in their assumption, to advise the assembly of the rulers of earth's realm on such an intricate subject as managing stress and “the neuroscience of happiness.” Next month, in February, the highly intellectual German daily Handelsblatt, referring to the results of the traditional three-day 53rd edition of the Munich Security Conference, noted the growing awareness of the new abnormalities turned dire realities. Amid heightened competition for welfare and zone of influence, Europe has no longer allies since the US under Trump views Europe as an opponent, not as a partner, Handelsblatt opined, not without any justification for such a verdict. The German newspaper quoted an unnamed source close to decision-making bodies in Washington who made no bones about the allegedly hidden agenda behind Trump‘s harsh rhetoric towards the Europeans: “Trump hates you. He hates you more than he hates the Chinese.” Similar disturbing revelations already created a diplomatic and conceptual havoc in the shaping of trans-Atlantic long-term strategies for the Europeans. Some still prefer to treat recent developments pushing towards gradual disengagement of the two pillars of the “Collective West” as an aberration. Regrettable but temporary retreat. Some assess the unfriendly moves by Trump, the self-proclaimed “nationalist”, as a turning point. “The U.S. will not simply be seen as an uncertain ally, but it would cease to be seen as an ally,” Francois Heisbourg, senior fellow at the International Institute for Strategic Studies in Paris, claimed. “That's the risk.” Dramatic overtones crown predictions of some even more skeptical observers. For instance, Jorg Lau, Foreign Editor of another influential German daily, Die Zeit, takes a truly pessimistic view of the recent twists and curves in the US foreign policy. “Who says that Trump is the end?” Lau questions and provides an answer: “He could be the beginning.”   Anger with a capital A Definitely, Herr Lau has a point. The tidal wave that swept Trump to the top was triggered off by deep, basic, fundamental dysfunctionality of the American economic and social model. David Maraniss and Robert Samuels made a remarkable observation in their piece published in The Washington Post on March 17, 2016, having discovered “so much anger out there in America.” The two of them frankly detailed what exactly they meant: “Anger at Wall Street… Anger at Muslims… Anger at trade deals… Anger at Washington... Anger at police shootings of young black men… Anger at President Obama… Anger at Republican obstructionists... Anger about political correctness... Anger about the role of big money in campaigns… Anger about the poisoned water of Flint, Michigan… Anger about deportations... Anger about undocumented immigrants... Anger about a career that didn't go as expected... Anger about a lost way of life… Specific anger and undefined anger, and even anger about anger...” Probably, this is in no way extraordinary, weird or bizarre. Not only for the United States but also for the overwhelming majority of countries around the globe. Some old-timers might even sagely remark, “It was always thus” and play down the alarmistic fidgeting of ultra-sensitive personalities. Yet, a study by Lloyds Insurers dated the same year as the publication in Wash Post established a worrying trend gaining momentum since 1960. The publication revealed an increasing frequency in “pandemics” of “political violence contagion” taking form of regional and transnational outbreaks of civil unrest within and among states. Militarization of domestic and foreign policies coupled with “neoliberal austerity at home” could well provoke “contagions” of violence, the report claimed. Three years down the road, there are hardly any soothing and consoling trends while Anger with a capital A is steadily going one level up in most regions and states. To find prove it is sufficient to scan through the headlines in national dailies from Detroit to Caracas, from Islamabad to New Delhi, from Lagos to Kabul, from Paris to Warsaw, etc. A witty person sardonically summed up the simplistic views of the outside world nurtured by the Hollywood-groomed US President Ronald Reagan; it is “us versus them”. Regrettably, the black-and-white schematization and selective stigmatization of ‘foreigners', ‘aliens', and ‘others' have come into the vogue for those who do politics from a position of power. The call of the wild or rather the call of the wild instinct is becoming the unspoken motivation of the decision-makers and influencers.   Disintegration. Name of Doomsday Game? Things will never be the same. As always. But this time the fast and jerky evolution of the societies we live in and the global politics we play with is highly likely to happen in a most brutal and unsavory manner. The 2008 subprime mortgage crunch in the United States turned out to be an iceberg. It capsized revealing the plethora of accumulated structural deficiencies that have defused and contaminated the tissue and texture of the neoliberal market. With the fundamentals of the market economy and liberal world order not stirred but shaken, uncertainties multiply. In the previous decades of relatively sustainable growth, the everlasting disparity between the rich and the poor were overcome “by distributing a bit of the gains of the tremendous increase of the fruits of the global division of labour to the richer working classes in these nations,” opined Professor Gerhard Hanappi. The new would-be prophet interprets the recent developments inside nations and in international affairs as solid proof of his assumption that Western world is getting engulfed in the whirlwind of “disintegrating capitalism” and precipitating into the twilight zone of multiplied conflicts. Professor Hanappi is no academic freak with a taste for doomsday sensationalism. He is Jean Monnet Chair for Political Economy of European Integration at the Institute for Mathematical Models in Economics at the Vienna University of Technology. On top of it, professor Hannapi is member of the management committee of the Systemic Risks expert group in the European Cooperation in Science and Technology research network, another think-tank funded by the European Union. Professor Hanappi is no academic freak with a taste for doomsday sensationalism. He is Jean Monnet Chair for Political Economy of European Integration??at the Institute for Mathematical Models in Economics at the Vienna University of Technology. On top of it, professor Hannapi is member of the management committee of the Systemic Risks expert group in the European Cooperation in Science and Technology research network, another think-tank funded by the European Union. Professor Hannapi points out to the double risk we all face. Firstly, the overwhelmingly financialized free market system no longer supports an adequate prosperity distribution. This immediately resulted in the thinning out of the middle class, deterioration of the well-being of the working class, and concentration of wealth in the hands of the selected few. Inevitably, it erodes the silent “social contract” and challenges internal stability. Secondly, competition and rivalry on the global arena used to be regulated by a multi-layer and multi-functional agreements based on delicately balanced national interests of state actors. No longer the case. As professor Hannapi concludes, “formerly sacrosanct international trade agreements are being torn to shreds. This has fueled a reversion to nationalism in which global and transnational structures have been rejected, and ‘foreigners' have been demonized.” All in all, several key factors defined by Hannapi have put the brave old world “on a slippery slope to a global war”, as phrased by Dr. Nafeez Ahmed, founding editor of investigative journalism project INSURGE intelligence. These are the factors leading to Apocalypses: the inexorable growth of military spending; democracies transitioning into increasingly authoritarian police states; heightening geopolitical tensions between great powers; the resurgence of populism across the left and right; the breakdown and weakening of established global institutions that govern transnational capitalism; and the relentless widening of global inequalities. The dreary and dismal forecast Hanappi makes amounts to three possible scenarios of the looming conflicts. The first scenario deals with the clash between three formidable military powers, the US, China and Russia. Referring to an unidentified estimation, in case of an all-out war China has the highest probability of survival at 52%, followed by the US at 30%, and Russia at 18%. Ergo, China could be regarded as the “most inclined to escalate direct hostile military activities that challenge its rivals”, as Dr. Nafeez Ahmed transcribes Prof. Hanappi's conclusions. If you stretch this logic just on inch further, one might get the impression that Chinese leadership could be infected with the illusion of being capable of ‘winning' a global war, even if it acquires nuclear overtones. The assumption sounds and looks highly improbable but nevertheless scary. At least, China has been careful not to appear taking a belligerent posture and would reiterate each time that the nation with roots in the 5,000 year old civilizational hearth is a nation of status quo and not a trouble-shooter. The second scenario of “small civil wars in many countries” is even scarier since it is less hypothetical being supported by the high and low intensity conflicts within failed states and troubled societies. Libya and Syria could serve as an explicit example but they only top the list. The other daredevil supposition by professor Hanappi within the framework of “small civil wars” is more intriguing than outwardly frightening. He argues there is a potential for outbreaks of national civil war between emerging paramilitary branches of right-wing and left-wing populist movements. Is it a tacit and covert reference to the “cultural wars” in the United States? After all, there is suspicion that it is a projection of the rise to prominence of both the Alt-right and the Alt-left fundamentalists. The third scenario is drawn by professor Hanappi around the continuing for the last three decades and surging inadequacies in the distribution of income and wealth. The accumulating wrath of the destitute and depressed masses, and we are talking about three billion people – almost half of the earth's population, amounts to a transboundary explosive potential. Dr. Nafeez Ahmed reminds us that the 2016 study by Lloyds Insurers also professed a series of “super strain pandemics” in the form of “anti-imperialist” and “independence movements”, “mass pro-reform protests against national government”, and “armed insurrection” or “insurgency” associated with two particular ideologies, “Marxism” and “Islamism.” Are these schematic extrapolations of today's abnormalities groundless or, on the contrary, quite plausible in mid-term? Are we blindly playing a doomsday game in geopolitics and neglecting the urgency to manage the accelerating decline of the ‘free' globalized marketplace and disintegration of the pillars of the liberal world order? In any case, the most worrying prophesy made by professor Hanappi is that a combination of his three scenarios is a more likely to occur than just one of them.   Destination “Uninhabitable Earth” Symptomatically, the concept “disintegrating capitalism”, which is propelled by professor Hanappi, resonates with the interpretation of the “back loop”, a phase of systemic decline of the old and older order, as it is spelled out by American geographer Dr. Stephanie Wakefield. This scholar is no less captivated by the radical metamorphosis of today's nonlinear ‘post-truth' world of fragmentation, while coming up with the notion that exacerbated environmental crises are somewhat correlated, although not necessarily synchronized, with all types of disruptions, fractures and transfiguration in the political and geopolitical dimensions. Here is the final conclusion Dr. Wakefield arrived at: “The list of anthropogenic-induced tipping points crossed or neared grows: fisheries collapse; biodiversity loss; the melting of the ice caps and rising seas; 350 ppm and now 400 ppm CO2; anthropogenic nitrogen inputs; ocean acidification and coral reef bleaching; deforestation… But equally and together with these processes, since 2011 we are also in an era of riots, revolutions, local experiments and social movements from left to right that, to the front loop mind, may look insane, but that are very real.” The aggregated weight of the ecological stress on the planet is no longer underestimated. The dreadful warning penned by David Wallace-Wells in his book “The Uninhabitable Earth: Life After Warming” makes all other predictions pale in comparison of what sad lot awaits us. “The earth has experienced five mass extinctions before the one we are living through now, each so complete a wiping of the fossil record that it functioned as an evolutionary reset, the planet's phylogenetic tree first expanding, then collapsing, at intervals, like a lung: 86 percent of all species dead, 450 million years ago; 70 million years later, 75 percent; 125 million years later, 96 percent; 50 million years later, 80 percent; 135 million years after that, 75 percent again,” seemingly unpassionately remarks Wallace-Wells. The hideous murderer were not the notorious asteroids. The serial killer was the greenhouse gas. Some 250 million years ago carbon dioxide “warmed the planet by five degrees Celsius, accelerated when that warming triggered the release of methane, another greenhouse gas, and ended with all but a sliver of life on Earth dead”, writes Wallace-Wells before sounding the alarm bell: “We are currently adding carbon to the atmosphere at a considerably faster rate; by most estimates, at least ten times faster.” Could it be worse? A certain impressed reviewer of the book under the nick Radiantflux commented on the revelations about the “uninhabitable Earth” in a telling manner: “Wallace-Wells shows in stunning detail just how bad the global neo-liberal consumption=happiness after-party is going to be, and just how soon the lights are going to come on.” Sic! As for the correlation between climatic collapse and man-made violence suggested by Dr. Wakefield, her sticking out epithet “insane” referred to “riots, revolutions, local experiments…”reflects the deep-seated bewilderment of the academic community, predestined to explain to the ordinary folk “what's going on'' and “what the hell”, and provide consoling solutions. Disappointingly, clear-cut, convincing and “consoling” solutions are in short supply unlike pretentious recommendations, which are usually either simple or complicated, appealing and fundamentally… wrong.   Ideological crusade of capitalism-bashers Doomsday prophecies were always abundant. Yet, today its renaissance heyday for all sorts of oracles who examine the entrails and tealeaves to foretell the dismal immediate future while lambasting the no less murky present. On 7 January 2019, the arrival of the “smartphone age” and the availability of technological gadgets would invariably produce “a whole new set of geopolitical players”, Ian Bremmer, President of Eurasia Group and GZERO Media, declared. He props up his claim with reference to the still untold true story of the 9/11 tragedy, “where a handful of terrorists were able to change the course of world history by hijacking and crashing planes into the Twin Towers and the Pentagon.” Bremmer concludes by saying that “as technology continues to progress, the world will have more and more stakeholders capable of driving geopolitical developments, and many won't be national governments.” This he finds genuinely worrisome. Verdict: “If you think the geopolitics of 2019 will be chaotic, just wait for 2069.” Notably, Bremmer is the author of a NYT bestseller called “Us vs. Them: The Failure of Globalism.” Within this picturesque realm of doomsayers, Umair Haque, alias The Vampire as he terms himself, could be considered as the uncrowned sovereign ruler. He seems to be at the forefront of the unabashed and unapologetic critics of the Old Order. It might be sufficient to uphold Haque's credentials as the prophet of the already unravelling decline of capitalism in its “neoliberal” phase of decadence to list some of his essays appearing with monotonous regularity on the aggregating platforms in the worldwide web. Here they are, to name a few: “Why the World is Going Insane” (April 2018) “Why Individualism, Materialism, and Competition Won't Create the Future” (May 2018) “The Origins of America's Unique and Spectacular Cruelty” (June 2018) “American Collapse isn't Just Economic and Political – It's Moral and Ethical, Too” (June 2018) “How American Collapse is Powered by Modern History's Most Backwards Ideas” (June 2018) “Why the Civilized World Breaking Up With America Was Inevitable” (June 2018) “Three Hard Truths About American Collapse” (August 2018) “The Spectacular Failure of American Morality” (August 2018) “The Ethical Collapse at the End of Predatory Capitalism” (August 2018) “Why Predatory Capitalism is Exploding into Fascism, in Every Corner of the Globe” (August 2018) “How American Collapse is Becoming American Implosion” (October 2018) “America's Collapsing Into Fascism Because Americans Still Don't Understand Fascism” (October 2018) “How Capitalism Addicted Us to Hate” (October 2018) “Six Myths About Capitalism Everyone Should Know” (November 2018) The dominant message of all these selected 14 diatribes aimed at condemning and vilifying “predatory capitalism”, which is essentially equal to the prevailing Liberal World Order, like it or not, boils down to the admittance: We are nearing the bottom line or the expiry date of the previous economic, social and institutional model. Meaning, the model of governance, societal mechanisms, social contracts' arrangements and rules of international law regulating inter-state relations. The self-proclaimed “vampire” deserves to be properly quoted to support his credentials of a credible and no-nonsense critic of the dire realities. “… beginning in the 1980s, through the 2000s, industries like news, healthcare, media, finance, and so on, were massively deregulated. Nobody seemed to care very much about the central question: but the beneficial nature of these things is vital to the functioning of a working society, and capitalists are hardly likely to police themselves towards that end.” “Bang! Capitalism implodes into fascism just this way: it shatters democratic values, the foundation of modernity, by feeding people a diet of garbage, mentally, emotionally, spiritually, until they are nothing but fear, spite, venom, rage, whimpering fools who see monsters in little children, and are ready to shoot, imprison, or exterminate them.” “We might preach kindness and gentleness in church – and even desperately believe it – but the daily reality of American economic, social, and cultural life is that an absolutist, totalizing, atomizing self-interest has prevailed, isn't it? We're instructed, maybe indoctrinated, to believe that to be aggressively self-interested is what is good – not just for us, but, strangely, for everyone. Economics teaches it, psychology teaches it, business practices it, culture celebrates it, politics institutionalizes it – America is built on it.” “People crowdfunding healthcare. “Active shooter drills.” Kids buying bulletproof backpacks. Elderly people who'll never retire. Young people saddled with life-crippling debt just for getting an education. These are just some of the self-evident failures of morality as aggressive, naked self-interest.” “Hate of others, hate of the self, hate of the world, hate of the future, hate of truth – on and on, into oblivion. What is it that unifies all this stuff – YouTube algorithms, Twitter, Facebook, Kelly, cable news? Capitalism needs to sell more and more distilled, extreme, ultra-pure forms of hate – the equivalent of crack, meth, and fentanyl – to keep on surviving.” However, the most troubling prediction by this mind-boggler came out in April 2018. Titled “Why The World is Ripping Itself Apart. Five Ways History's Repeating Itself”, the prophecy revoke some of the most disturbing analogues in contemporary chronicles of human perfidiousness. After drawing a causal nexus, starting with stagnation that breeds authoritarianism, then instability, then hostility, which in turn produces chaos and war, Umar Haque claims that history tends to repeat itself. He suggests that the main culprit who generated “a linked chain, a vicious cycle” were those politicians who chose to rupture the “social contract.” In his parlance, “Broken social contracts produce stagnation”, and this has become evident after the 2008 subprime mortgage crisis triggered off an avalanche of insolvencies. After concluding, “the greatest financial crisis since the great depression is what ultimately sparked this doom loop”, the self-styled prophet took the liberty and the trouble of retelling the innocent and short-minded readers what actually happened. “Banks failed, saddled with bad debts, as a result of foolish loans and malinvestments. Societies from America to Britain to Germany chose to “bail them out” in a particularly toxic way – society assumed the debts, and the banks essentially got off scot-free, with no real costs to shareholders, executives, or even their own incomes.” Basically, the ruling elites chose to protect themselves from the financial crunch at the cost of crippling the societies. They proclaimed “austerity” as the silver bullet for laying to rest the enraged beast of economics mismanagement, which was fully and solely their own deed. It was none other's but their own sinful sin that forced living standards to dwindle and, taking United States as a sample, life expectancy to decline. The convincing logic pursued by Umar Haque, unintentionally underpinned by a Marxist reasoning, is worth a full quote: “Austerity following the last financial crisis produced stagnation, that sparked authoritarianism, which led to instability, that is creating aggressive global hostility. And all that is the story of the 1930s, too. In 1929, a great financial crisis wrecked the globe. Governments responded in exactly the wrong way – cutting investment, wrecking social contracts, raising tariffs. All this caused stagnation, which led to authoritarianism, instability, hostility, and ultimately, world war. We are on the fatal trajectory of the 1930s today – exactly and precisely.” The regularly drawn historical parallels with the Weimar Republic as the predecessor of the Nazi Germany are customarily twisted to serve a purpose. They are usually overblown and overstated. This time, however, Umar Haque's analogue is ominously relevant. Instinctively we do feel the current evolution cycle is over, do we not? As a Soviet humorist once put it, “The actual tertiary period of the Cenozoic era is over. Now – intermission.”   'May you live in interesting times' Enough scaremongering? Probably, it is enough. The overarching message of a plethora of publications bent on clairvoyance comes out loud and clear. Time to dispense with the old “modes of thinking” and embrace the ugly unpalatable truth. Like it or not, the world will never be the same. It might remain round and rotating, with no concessions made to the Flat Earth Society. Yet, symptoms of decay are as obsessive and intrusive as they are omnipresent in the news flow and daily routine. And these symptoms are… The “disintegrating capitalism”. Cultural, or rather moral truths wars in the USA and in the West, as we know it today. The unstoppable upsurge of religious and ethnic extremism in the lagging behind backward societies, not ready for modernity and discriminated by opponents that are more powerful. The crumbling of previous pillars of stability like family values, spiritual ethics, protective rituals, traditional codes of behavior, etc. The pandemic of DDD – Depression, Dementia and Delirium fuming out anger and hate (remember Umar Haque's vitriol). It all points out to the conclusion that we have irrevocably entered the phase of cardinal metamorphoses. The oft-quoted Chinese curse 'May you live in interesting times' implies the dramatic downside of any meaningful changes we are destined to go through and possibly survive. Now that the unsavory realities linked to the neo-liberal order are definitely expiring, complacency is in short supply. There would be no posthumous comfort for anyone. There is a worrying suspicion that the brave old world would not be easy to lay down to rest in peace. It would pass away in a savage and brutal manner. It will fight back to the very end, and most probably, it would become totally and finally extinct only after it is slain, ungraved, bones burnt and ashes cast into the ocean… Or is it just another fake prophecy? Vladimir MIKHEEV April 2019

Новая фаза «холодной войны», предстоящий выход Британии из Европейского Союза и приближающиеся выборы в Европарламент – эти важные проблемы полностью поглощали до недавней поры внимание руководителей ЕС. Теперь к перечисленным вызовам добавился не менее серьёзный – перспектива политических, экономических и стратегических взаимоотношений с Китаем. В Брюсселе с опозданием осознали, что именно от азиатского гиганта всё больше зависит геополитическая ситуация в мире. «Единой Европе» придётся это учитывать и приспосабливаться к новым, не слишком приятным и удобным реалиям. Изменение стратегического подхода Европейской Комиссии к КНР уже началось. По сообщениям бельгийских СМИ, в одном из своих официальных документов исполнительный орган ЕС теперь называет Китай «системным соперником», обвиняя его в недобросовестной конкуренции (якобы китайские власти закрывают свои рынки для «чужих» товаров, тогда как их предприниматели свободно орудуют в Европе, пользуясь государственными субсидиями). Кроме того, Пекин будто бы способствует росту невыносимой задолженности стран-соседей Евросоюза, чтобы установить контроль над их активами в стратегических отраслях, и включился-де в гонку вооружений, представляющую угрозу интеграционному объединению. В подтверждение своих выводов Брюссель ссылается на впечатляющую статистику: если за 2008-й год суммарные инвестиции Китая в Европе составили 707 миллионов евро, то за 2016-й они достигли 42 миллиардов. Всё более мощное присутствие азиатского колосса в экономике Старого Света начинает проявляться и в других сферах. Так, европейцы неожиданно обнаружили, что без активного содействия одной китайской высокотехнологичной компании они не способны самостоятельно перейти на мобильную связь пятого поколения. А ведь ещё недавно Европа считалась лидером в этой области. Да и может ли она конкурировать с КНР, если Германия намерена вложить, например, в создание искусственного интеллекта 3 миллиарда евро к 2025 году, а Пекин – 130 миллиардов евро к 2030-му? В торгово-экономических отношениях между странами ЕС и Китаем возникает всё больше трений. Они отчётливо проявились в 2016 году из-за, на первый взгляд, пустяковой проблемы, когда голландский концерн «Филипс» продал своё подразделение по производству осветительных приборов китайскому инвестиционному фонду. Если в Брюсселе на эту коммерческую операцию не обратили внимания, то Вашингтон наложил вето как на способную представлять угрозу безопасности США. Вскоре немецкая компания «Осрам», производящая аналогичную продукцию, попыталась продать Китаю своё подразделение по выпуску диодов. Против этой сделки дружно «восстали» политики и профсоюзы Германии, и от неё пришлось отказаться. После того, как в ближайшее время Еврокомиссия возьмёт в свои руки контроль над инвестиционной политикой, подобные сенсационные запреты могут стать рутинными. Брюссель исходит из того, что при вполне сопоставимом объёме капиталовложений Старого Света в Поднебесной и китайских – в ЕС, имеются серьёзные различия в их целях. Если европейские компании инвестируют в промышленность, то китайцы якобы стремятся завладеть, прежде всего, стратегическими, высокотехнологичными активами. Явную озабоченность властей Евросоюза вызывает и то обстоятельство, что 60% капиталовложений приходится на государственные компании Китая. Не менее серьёзное опасение выражают и по поводу растущей зависимости южных стран ЕС от китайского капитала, что может навредить единству Союза. Не поэтому ли Брюссель форсирует развитие отношений с Токио? (см. «Евросоюз-Япония: важные договорённости», №4(139), 2019). На этом фоне холодным душем для исполнительного органа Евросоюза стало решение Италии присоединиться к сверхмасштабному проекту Китая – созданию Нового шёлкового пути, инфраструктура которого должна связать экономики ведущих стран Азии, Европы и Ближнего Востока. Озабочен перспективой такого итало-китайского партнёрства и Вашингтон, поскольку Рим фактически проигнорировал стратегию «Группы семи», в которую входит Италия. Однако итальянское правительство стремится привлекать всё больше внешних инвестиций, включая китайские, для улучшения экономического положения в стране. И заявляет, что договорённость с Пекином отвечает национальным интересам, не является политической, а предоставление в будущем морских портов Генуи и Триеста Новому шёлковому пути не означает взятия на себя роли Троянского коня Китая в Европе. Игорь ЧЕРНЫШОВ

Но потенциал острова задействован недостаточно В сицилийской Катании 12 апреля состоялся XI Российско-итальянский бизнес-форум. Его участники проанализировали развитие торгово-экономических отношений между Италией и РФ, в частности, Сицилией и Россией, разработку и внедрение инновационных решений, а также сотрудничество в таких областях, как медицина, фармацевтика, культура и туризм. Встречу организовали Ассоциация «Познаём Евразию», фонд «Росконгресс», Петербургский международный экономический форум при поддержке Банка Интеза, банковской группы Интеза Санпаоло и аэропорта Катании. Открывая встречу, президент Ассоциации «Познаём Евразию», председатель Совета директоров Банка Интеза, профессор Антонио Фаллико проанализировал международный контекст, в котором развиваются двусторонние отношения. Отметив сохранение монополярного и гегемонистского видения важнейших проблем странами Североатлантического альянса, он сделал вывод, что сохраняемые в течение 5 лет антироссийские санкции не будут отменены в ближайшем будущем. В этих условиях итальянские и российские компании должны изменить стратегию взаимодействия. Необходимо также добиваться большей привлекательности продукции Италии, в том числе, сицилийской, поскольку российское правительство приняло весьма значительные планы реструктуризации экономики и инвестиций. Это открывает новые возможности для бизнеса обеих стран. Подчеркнув, что итальянская и российская экономики являются взаимодополняющими, причем не с теоретической, а с конкретной точки зрения, А.Фаллико указал на необходимость восстановить утраченные квоты на рынке России, что особенно важно, поскольку эта страна идеально служит связующим звеном между Евразийским Экономическим Союзом и всей Большой Азией, вплоть до Китая. По его словам, Россия адаптировалась к санкциям, что подтверждают крупные перемены в рамках структурной реформы, которая постепенно обеспечивает ей независимость от европейского импорта даже в таких отраслях, как сельскохозяйственная и пищевая. Более того, в Российской Федерации происходит важный процесс инновации, охватывающий предпринимательство и исследования, и означающий скачок в сфере конкурентоспособности и привлекательности для бизнеса. В качестве доказательства А.Фаллико привёл несколько фактов. Россия вышла на 39-е место в мире, опередив Италию, в области цифровизации экономики. В стране действуют такие успешные высокотехнологичные компании, как «Яндекс», входящий в список 25 крупнейших в мире в этом секторе; «Лаборатория Касперского» по обеспечению кибернетической безопасности, имеющая более 400 миллионов клиентов по всей планете. А по числу пользователей Всемирной сетью – 90 миллионов – РФ занимает шестое место в мире. Коснувшись экономических показателей, банкир отметил, что в 2018 году российский ВВП вырос на 2,3%, при этом инфляция стабилизировалась на уровне 4,3%. Положительное сальдо торгового баланса превысило 194 миллиарда долларов; поступления в бюджет на 2,7% превысили его расходы. Эти данные, по мнению А.Фаллико, позволяют утверждать, что спустя пять лет после введения первых санкций финансово-экономическое положение России продолжает укрепляться. Согласно прогнозам британского банка «Стандард Чартред», уже в ближайшем будущем по важнейшим показателям не только Китай опередит США, но и Россия превзойдет Германию. Наступил момент, требующий считать Россию не только опорным партнером в области глобальной безопасности, но и центральным игроком на геоэкономической шахматной доске, отметил он. Далее А.Фаллико остановился на несомненном вреде антироссийских санкций для ведения нормального бизнеса, на целесообразности перехода к новой его модели. Торговые барьеры сильно повлияли на уверенность и доверие предпринимателей, и именно этим можно объяснить сокращение итальянского экспорта в Россию в прошлом году. Причем это коснулось и секторов, не затронутых мерами международных санкций. Так, по свидетельству статистического ведомства Италии «Истат», итальянские поставки в Россию в 2018 году уменьшились на 4,5%, составив 7,6 миллиарда евро. Несмотря на это, двусторонний торговый оборот увеличился за минувший год на 5,5%, превысив 21,4 миллиарда евро, за счёт импорта из РФ в объёме 13,8 миллиарда евро (+12%). Антонио Фаллико высказался за возобновление широкого диалога между компаниями, нашими странами в целом, а также между ЕС и Евразийским Экономическим Союзом. С этой целью Ассоциация «Познаём Евразию» провела в Брюсселе 15 марта первый форум-дискуссию на тему «Соединяя Евразийский Диалог – от Атлантики до Тихого океана», который прошёл с большим успехом, превзошедшим ожидания. На дебатах между генеральными директорами Европейской Комиссии и их евроазиатскими коллегами присутствовали главы более 300 компаний, в основном, из Бельгии, Германии и Франции. Эта встреча подтвердила необходимость постоянного диалога между ЕС и Евроазиатским Экономическим Союзом, подчеркнул он. На семинаре в Катании прозвучали данные, согласно которым в торговле Италии с Россией Сицилия занимает второе место после Ломбардии: двусторонний товарооборот между РФ и этим островом, традиционно привлекающим много российских туристов, превысил в прошлом году 2 миллиарда евро. Участники встречи подчеркнули необходимость полнее использовать большой потенциал Сицилии для наращивания разнообразных поставок на российский рынок, в том числе, расширяя промышленное взаимодействие на основе инноваций.

Страны зоны евро застопорились на пути к созданию Европейского банковского союза, решение о формировании которого было принято в 2012 году. До сих пор нет движения в деле формирования конкретных банковских инструментов, которые должны позволить наполнить эту идею реальным содержанием. В частности, речь идет о механизмах, которые позволили бы владельцам банковских вкладов во всех 19 странах, перешедших на евро, иметь одинаковые гарантии сохранности своих сбережений. Самым серьезным препятствием служит также политика национальных правительств в деле поддержки своих банков, попавших в тяжелое положение, – их продолжают спасать за счет средств налогоплательщиков. При этом примечательно, что среди отличившихся в этом деле оказались правительства Германии и Италии, которых принято считать приверженцами разных моделей финансового и бюджетного поведения. Видимо, когда речь заходит о судьбе собственных финансовых учреждений, принципиальные соображения уходят на второй план, а действующие в земле Нижняя Саксония кредитное учреждение «Норд ЛБ» и итальянская «Банка Каридже» выручаются на бюджетные средства, что противоречит принятым нормам и целям банковского союза… Противоречит чистым рыночным принципам и курс некоторых национальных правительств на поощрение формирования все более крупных банковских групп, призванных обладать большей ликвидностью и конкурентоспособностью. Например, Берлин подталкивает к слиянию двух крупнейших банков страны – «Дойче банка» и «Коммерцбанка». Критики этого плана подчеркивают, что новое объединение попадет в категорию «слишком больших, чтобы разориться» (следовательно, в случае проблем его опять-таки будут спасать за счет государственных денег) и что тем самым будет осложнена трансграничная конкуренция. Происходящие в финансовой сфере Евросоюза процессы показывают отсутствие особого желания формировать работающий банковский союз из-за противоречия между национальными финансовыми интересами и интеграционными процессами на наднациональном уровне. Андрей СЕМИРЕНКО

Греция, Италия и Кипр испытывают серьезную разбалансированность в экономике, что связано с высоким уровнем задолженности и плохих кредитов. Об этом предупреждает Европейская Комиссия, которая опубликовала доклад с обзором положения во всех странах Евросоюза. Она считает особенно тревожным положение на Апеннинском полуострове, где правительство намерено провести налоговую реформу и ввести дополнительные социальные выплаты в условиях, когда государственная задолженность составляет 132% ВВП. В Греции разбалансировка финансовых показателей остается чрезмерной, считают в Брюсселе, несмотря на завершение в августе 2018 года программы финансовой помощи этой стране. Ее госдолг достигает 180% ВВП. Что касается Кипра, то островное государство страдает, прежде всего, от большого количества плохих долгов, накопившихся в национальной банковской системе. Авторы документа обращают также внимание на тревожность экономических показателей в ряде других стран Евросоюза, хотя они представляются менее серьезными. Такие явления отмечены в Болгарии, Германии, Ирландии, Испании, Нидерландах, Португалии, Румынии, Франции, Хорватии и Швеции. Это положение в определенной мере объясняет сохранение низких темпов экономического роста Евросоюза, считают в Брюсселе. Светлана ФИРСОВА

Кто он, подлинный Джек-Потрошитель, печально знаменитый серийный убийца незнакомых женщин в Лондоне? Эта загадка вот уже 130 лет не даёт покоя многим сыщикам, историкам, писателям и обывателям не только в Великобритании. За это время под подозрение попали не менее 300 человек, в том числе, женского пола, поскольку Потрошитель оказался неуловимым. Он сеял смерть в одном из бедняцких кварталов Лондона в 1888-1891 годах. И вот теперь исследователи из Ливерпульского университета объявили, что им удалось с помощью ДНК-анализа установить личность злодея. Его генетические следы были оставлены и сохранились на шёлковой шали четвёртой по счёту жертвы – Кэтрин Эддоус – и сопоставлены с данными нынешних его потомков по материнской линии. Учёные утверждают, что убийцей был 23-летний польский парикмахер Аарон Косминский. Кстати, ещё за несколько лет до проведения генетического анализа нынешний владелец шёлкового платка Рассел Эдвардс возлагал вину за ужасные преступления именно на этого польского иммигранта. Долгие годы, несмотря на сходство тех громких убийств, «Скотланд Ярд» предполагал, что орудовали несколько извергов. Сыщики задерживали и допрашивали в том числе А.Косминского, которого считали «вероятным параноиком», однако доказать его причастность к преступлениям не смогли. Он завершил свою жизнь в 53-летнем возрасте в психиатрической лечебнице... Сенсационное открытие учёных из Ливерпуля немедленно вызвало недоверие и компетентную критику. Сразу несколько экспертов обратили внимание на недоказанность того факта, что шаль была на жертве в момент убийства, поэтому свои генетические следы могли оставить родственники этой жертвы. А ряд генетиков заявляют о несостоятельности ссылки на точность анализа, поскольку митохондриальная ДНК наследуется по материнской линии и не подходит для сопоставления генетического материала преступников мужского пола с их потомками. Таким образом, и сегодня нельзя считать, что в идентификации подлинного Джека-Потрошителя поставлена точка. А значит, появится ещё немало леденящих душу книг и кинофильмов-ужастиков.

Европейский Парламент постановил отказаться от постоянной смены зимнего и летнего времени, когда дважды в год жители стран-участниц Евросоюза передвигают стрелки часов то на час вперед, то на час назад. Согласно принятой евродепутатами резолюции, в последний раз это произойдет в 2021 году. При этом те страны, которые захотят установить у себя так называемое декретное время, должны будут передвинуть стрелки в последнее воскресенье марта 2021 года. Те, кто предпочтут застыть в поясном времени, проведут эту нехитрую операцию в том же году, но в последнее воскресенье октября. С этого момента никаких перестановок больше не должно быть. Ассамблея, по сути, поддержала инициативу Еврокомиссии, однако перенесла отказ от смены времени каждые 6 месяцев с 2019 на 2021 год. Теперь ожидается начало переговоров с участием представителей обеих органов власти ЕС относительно окончательной формулировки новой нормы. Главная цель – найти такое решение, которое не нанесло бы ущерб функционированию единого внутреннего рынка Евросоюза. В настоящее время там действуют три часовых пояса. Большинство стран живут по среднеевропейскому времени (-2 часа зимой по сравнению с московским), Великобритания, Ирландия и Португалия отстают от него на один час, а Греция, Румыния и Финляндия на час опережают. Судьба этой инициативы довольно любопытна, поскольку она относится к той редкой категории, которая пользуется одобрением большинства граждан. Год назад Европарламент обратился к Еврокомиссии с просьбой провести оценку идеи отказа от перехода с летнего времени на зимнее и наоборот. В организованном зондаже мнений приняли участие 4,6 миллиона человек, из которых 84% высказались за отказ. Евросоюз перешел на ныне действующую систему в 1980 году, когда обсуждались различные технические меры для гармонизации установления времени в странах-участницах. Светлана ФИРСОВА

Второй год подряд столица Австрии – Вена признается лучшим городом мира по качеству жизни. Таков результат исследования, которое ежегодно проводит специализированное агентство «Мерсер», оценивающее этот показатель в 231 городе мира по 39 различным критериям – от работы общественного транспорта до системы переработки мусора. Результаты за 2018 год опубликованы в марте. В топ-10, если верить этому рейтингу, входят несколько других европейских городов. Вторую строчку занял швейцарский Цюрих, третье место разделили Мюнхен (Германия), Ванкувер (Канада) и Окленд (Новая Зеландия). На 6-м и 7-м местах находятся еще два германских города – соответственно Дюссельдорф и Франкфурт, затем следует датская столица Копенгаген, а замыкают десятку швейцарские Женева и Базель. Последнюю строчку рейтинга отвели Багдаду, предпоследнее место – столице Центральноафриканской республики Банги, строчкой выше столица Йемена – Сана. Москва находится на 167-м месте, Санкт-Петербург – на 173-м. По сравнению с 2017 годом, все города США потеряли позиции, за исключением Нью-Йорка, отыгравшего одну строчку (44-е место). Лучшим городом Латинской Америки по качеству жизни считается столица Уругвая – Монтевидео (78-е место). Лидером рейтинга в Азии остается Сингапур (48-е место), за которым сразу следует Токио и еще 4 японских города. Столицы азиатских гигантов Китая и Индии – Пекин и Дели – занимают соответственно 120-е и 162-е места, прежде всего, из-за экологических проблем. Вторая часть рейтинга состоит преимущественно из крупных городов Ближнего Востока и Африки, которые расцениваются как средоточие проблем, в том числе, связанных с обеспечением безопасности. Алексей СТРАШЕВ