Гордость, гордыня и предрассудки

Сто лет назад разразилась Первая мировая война

Взгляд британцев на «битву народов» и империй – традиционно «особый». Расплетая спутавшиеся как лианы буйные побеги Первой мировой войны, изучая ее многоплановое и естественным образом противоречивое наследие, разгребатели (в хорошем смысле) хроник и архивов осмысливают все хорошее и плохое, что родилось на пиршестве деструктивных сил. Выборочный обзор публикаций британской прессы в какой-то мере дает представление об основных векторах мышления тех, для кого эти события относятся к «делам давно минувших дней» и для кого это повод через прошлое разобраться с сегодняшней злобой дня.

Пышноусый лорд и воинский призыв

Плакат с пышноусым суровым мужчиной в форменной фуражке стал своеобразной матрицей. Его копировали в вариациях. Его клонировали. Им вдохновлялись спустя десятилетия. На плакате британский госсекретарь лорд Китченер с лихо разметавшимися в разные стороны пышными усами указывает пальцем на любого, кто бы ни посмотрел на него, и призывает записаться добровольцем, чтобы защитить интересы империи. Желающих повоевать и даже умереть «За короля и отечество» – не будем забывать, в то время Британия правила морями и владела едва ли не третью всех лакомых колоний и заморских территорий – нашлось немало: более одного миллиона. Записывались в армию шумной ватагой: и друзья-товарищи, и соседи, живущие в одном квартале или деревушке, и из них формировали т.н. «приятельские» батальоны.

Но прожорливый Молох, семитское божество, требовавшее человеческих жертвоприношений, этот Молох войны оказался ненасытен. В январе 1916 года парламент принял закон о воинском призыве, то есть об обязательной службе для мужской части населения, точнее для всех одиноких (неженатых) мужчин в возрасте 18-41 года. Затем в мае эту обязанность распространили и на женатых мужчин, а в последние месяцы войны в 1918 году призывной возраст был поднят до 51 года.

Не всем пришелся по душе новый вид государственной «барщины». Случались протестные демонстрации: одна из их собрала 200 тысяч человек на Трафальгарской площади. Подняли голову пацифисты. Надо отметить, что власти проявили здравомыслие: отказники по убеждению имели возможность служить во вспомогательных частях, не прикасаясь к оружию.

Иприт горчит до сих пор

Короткое, как выстрел, название: Ипр! Здесь 22 апреля 1915 года у средневекового бельгийского городка Ипр германцами было применено против французов и англичан боевое отравляющее вещество (БОВ), имевшее в своей основе чистый хлор. Впоследствии этот горчичный газ, названный так из-за своего чесночно-горчичного запаха, вошел в историю как «иприт».

Немцы выпустили по позициям союзников 50 тысяч снарядов, содержавших 125 тонн иприта. Было выведено из строя, по разным данным, от 2500 до 3000 бойцов. Дело в том, что это газ кожно-нарывного действия, который только калечил (смерть наступала только в одном проценте случаев). Правда, на войне, когда проявляется циничный подход к «потерям в живой силе», изуродованный солдат был большей проблемой, чем мертвый.

Сегодня британские издания вспоминают о трагедии на Ипре как о примере бесчеловечности Германии, не забыв отметить, что эти варварские методы ведения войны были поставлены вне закона в 1925 году Женевской конвенцией. Умалчивается немаловажный факт: первыми в войне применили БОВ французы: еще в августе 1914 года они пустили в ход гранаты со слезоточивым газом (ксилил бромид); в ответ в октябре немцы выпустили по французским окопам у городка Нев-Шапель шрапнельные снаряды со слезоточивым газом. В январе 1915 года такие же германские снаряды рвались на позициях русских войск на реке Равка под Варшавой.

Статистика утверждает, что число изувеченных БОВ за годы войны достигло около миллиона бойцов, причем порядка 70 тысяч лишились жизни.

Погребальный звон по аристократии

Война стала катализатором важнейших изменений в социальной структуре британского общества: выбила из седла прежнего безусловного гегемона – наследственную аристократию, и вывела на авансцену средний класс. Джоанна Бурк, профессор истории из Бирбекского колледжа в Лондоне, напоминает, что отпрыски благородных, в стародавнем смысле, фамилий щедро усеяли своими костями поле брани. Нашли там свою смерть и сын премьер-министра, и сыновья многих членов кабинета.

Верхняя корочка британского общества истончилась. Правящие круги, которые ранее самовоспроизводились из числа родовитого дворянства и «верхних десяти тысяч», оказались неспособными генерировать управленческую элиту в том же количестве. Изменилось и электоральное поле: в июне 1917 года был принят Закон о народном представительстве, наделивший правом избирать и быть избранным 5 миллионов подданных-мужчин и 9 миллионов женщин.

Ранее переход на воинский призыв изменил социальный состав вооруженных сил: профессиональная армия превратилась в армию, укомплектованную выходцами из среднего класса, который начал требовать, чтобы приносимые им на алтарь победы жертвы не оказались напрасными и были вознаграждены по справедливости. Справедливость понималась как гарантия повышения статуса – положения в обществе, продвижение по иерархической лестнице, обеспечение исправности «социального лифта».

Такие же ожидания выносили в себе и ветераны из числа простолюдинов и выходцев из среднего класса. Вот как объясняет этот феномен профессор Джоанна Бурк: «Они вернулись домой, многие из них с медалями, – и они не собирались снова торговать в лавчонках». Война, как сформулировала это миссис Бурк, произвела «делигитимизацию» привилегированных классов.

Миф о высадке русских казаков в Англии

В конце августа 1914 года по всей Британии разнеслась духоподъемная молва: казаки тайно прибыли морем из России и сейчас переправляются на западный фронт бить германцев. Историк Дэвид Кларк, скрупулезно изучающий истоки этого слуха, имевшего внушительные последствия, собрал богатый урожай газетных вырезок и официальных документов того времени, что позволило частично восстановить канву событий.

Сперва в местной, а затем в национальной и международной прессе замелькали сообщения, что объявились свидетели того, как с севера на юг шли поезда с опущенными жалюзи, из-за которых выглядывали «свирепые бородатые мужчины в меховых шапках». Кто-то даже разглядел, что у них на сапогах еще оставались следы снега.

Слух обрастал подробностями. Казаков доставили из Архангельска. Численность – порядка одного миллиона. Поезда следуют только ночью. Кто-то слышал, как из вагонов громко кричали «Водка!» А еще видели 10 тысяч русских, марширующих по столичной набережной по направлению к станции Лондон Бридж. Их даже сфотографировали, да только газетный цензор запретил печатать снимки. В местечке Малверн якобы один из казаков соскочил на платформу и заказал 300 «корзин с едой». А в Дареме автомат по продаже шоколадных батончиков сломался, потому что некто, явно не местный, запихнул в щель… рубль.

Этот сочный слух подхватила «Нью-Йорк таймс», добавившая, видимо, от себя, что русских казаков уже перебрасывают на континент. В письмах британских солдат, находившихся Бельгии, также встречаются утверждения, что русские воинские части уже прибыли.

Действительно, дополнительная группа русских военных атташе прибыла в Англию в сопровождении, как водится, своих денщиков. Но то была горстка.

На самом деле, слух возник из полнейшего сора, но бурно пошел в рост. Приведу одну из версий его происхождения. Согласно Дэвиду Кларку, на одной из железнодорожных станций носильщик спросил, откуда взялись эти странно-говорящие парни в униформе. Это были бойцы Четвертого полка Сифортных горцев, изъяснявшиеся на гэлльском языке. В ответ прозвучало: «Рос-шир» (Ross Shire), что перекликалось со словом «Раша» (Russia), Россия.

Бытует мнение, вполне правдоподобное, что британские секретные службы осознали всю пользу от распространения этого домысла, и не только не стали рекомендовать военному руководству его опровергнуть, но и использовали свою агентурную сеть для придания ему достоверности. Тактика сработала. Кайзер и германский генштаб принял решение 7 сентября притормозить наступление, исходя из того, что 250 тысяч русских войск развернуто во Франции. Есть сведения, что две дивизии были отряжены на побережье Бельгии, чтобы остановить прибывающих из-за Ла-Манша казаков.

Как следствие, группировка германских войск была ослаблена перед битвой на Марне, что способствовало, скорее всего, победе союзников. Слух заставил германский генштаб совершить тактическую ошибку – такого мнения придерживаются британские военные эксперты. Дэвид Кларк резюмирует: «Этот слух был спонтанным, но превратился в масштабный обман. Власти просто позволили ему жить собственной жизнью, и он, похоже, сыграл определенную роль в войне».

«Чую с гибельным восторгом»

Признания самого прославленного воздушного аса, майора Джеймса Маккадена, заключенные в его письмах к девушке по имени Аделаида, иллюстрируют патриотический восторг, датированный декабрем 1914 года. «Я бы очень хотел выследить германский самолет и сбить его. Не подумай, что я кровожаден, просто это мой долг, если представится случай».

Любопытны и говорящие подробности сражений в воздухе той эпохи, относившейся все еще к заре аэронавтики. Германские зенитные пушки «Арчибальд» доставляли немало хлопот, рассказывает оставленной в Англии подруге майор Маккаден: нередко «от 40 до 50 дымовых разрывов может образоваться вокруг твоего самолета» – немцы использовали шрапнель, начиняя ею свои снаряды. По возвращении на аэродром в корпусе и крыльях обнаруживаются отверстия, причем иногда это следы от пуль – боевые машины часто летали совсем низко над землей, да и пилоты, бывало, палили друг в друга из «табельного оружия». Точность попадания была весьма низкой. Как честно отмечает Маккаден, попасть в летящий самолет противника – «это дело случая, а не результат умения».

Окопная правда

Создатели знаменательного в силу художественных и публицистических достоинств сериала Би-би-си под названием «Великая война» (The Great War) намеренно упустили многие детали из интервью седовласых ветеранов. На дворе были 1960-е годы, и немало еще живых свидетелей панъевропейской бойни сохраняли ясный ум и твердую память. Но главный замысел документального сериала сводился к воссозданию канвы событий. Панорама рисовалась широкими мазками. И только спустя полвека, когда многих очевидцев не осталось, их «окопная правда», во всей своей полноте и шокирующей откровенности, оказалась востребованной. На страницах британских газет ожили зарисовки с натуры, причем с обеих сторон фронта.

«Как только ты оказывался на бруствере окопа, страх покидал тебя, и наступало ощущение ужаса. Ты не смотришь, но всё видишь. Ты не прислушиваешься, но всё слышишь. Твой нос заполнен дымом и запахом смерти… Тебя загнали снова в джунгли. Налет цивилизованности спал с тебя». Так описывал свои ощущения Ричард Тобин, служивший в Королевской военно-морской дивизии.

Описание «пейзажа после битвы», длившейся целый день, находим у Эдварда Глендиннинга из отряда Шервудских егерей: «Посреди поля лежало словно стадо овец. Некоторые из солдат были еще живы, они плакали и просили воды. Они хватали нас за ноги, когда мы проходили мимо. Один из них обхватил обе мои ноги и пытался меня удержать». Глендиннинг был готов напоить раненого, но его окликнули товарищи (по оружию), и он зашагал прочь. Он признался журналистам Би-би-си: «Прошли годы, но образ этого просящего воды солдата меня не покидает».

Алан Брей из Уилтширского полка позволил себе достойную уважения откровенность. Его направили во взвод, которому приказали расстрелять четырех дезертиров из Ворсестерширского полка. Но Брей отказался. «Я подумал, что мне понятно, почему они дезертировали… Я понимал их чувства, и что заставило их пойти этот шаг».

Джон Палмер, наводчик из полка Королевской полевой артиллерии, представленный к медали за храбрость, признался, что в какой-то момент хотел кинуться под колеса упряжки со снарядами, чтобы полученные увечья позволили ему вернуться домой. Позднее его ранило, когда германский снаряд разорвался рядом. К нему подбежал другой боец, но Палмер сказал ему: «Не трогай меня. С меня довольно. Просто оставь меня». Позднее он вспоминал этот момент: «Я начал проседать в жидкую грязь. Но мне было все равно. Меня она не отвращала. Напротив, грязь казалась мне защитным покрывалом, и я подумал: если это моя смерть, то она не такая уж и плохая».

Авторы сериала Би-би-си расспросили и ветеранов, воевавших по другую сторону. Немец Штефан Вестман из 29 пехотной дивизии поведал страшную правду о том, как он пронзил штыком французского капрала. «Я оказался быстрее его. Я отбросил в сторону его винтовку и воткнул свой штык в его грудь… Меня чуть не стошнило. Мои коленки тряслись, и мне было, честно говоря, ужасно стыдно».

Затем последовало показательное признание Вестмана: «Как бы я хотел, чтобы он поднял вверх свои руки. Тогда бы я пожал ему руку, и мы могли бы стать лучшими друзьями». И далее: «Зачем мы, солдаты, резали друг друга, душили друг друга, кидались друга на друга, как бешеные собаки? Зачем мы сражались до смерти, хотя ничего лично не имели друг против друга? Мы были ведь, в конечном счете, цивилизованными людьми».

Война преподносила неожиданные сюрпризы, доказывающие правоту немца Вестмана. Так, австрийский ветеран Вильгельм Эйзенталь, служивший в артиллерии, вспомнил, что однажды русские солдаты забросили в их окопы нечто, что все приняли за гранату. Когда она не взорвалась, ее взяли в руки: этот предмет оказался… крашеным пасхальным яйцом.

«Гуманизация» войны

Невиданные по масштабу человеческие жертвы, вызванные не только остервенением воюющих империй, но и появлением все более изощренных методов убийства (в том числе – боевые газы как оружие массового уничтожения), заставили сторонников «вечного мира» умерить свои мечтания. Ранее пацифисты свято верили, что смогут убедить державы заключить своего рода «общественный договор», отменяющий войны как явление раз и навсегда. Тяжелое похмелье от итогов панъевропейской бойни заставило их ставить более скромную и более реалистичную цель: разоружение, укрепление доверия и взаимопонимания, примирение и гуманизация войны через запрет наиболее чудовищных методов ее ведения.

«Гуманизация» войны? Звучит как оскорбляющий здравый смысл оксюморон. То же самое, что регулировать температуру чана с кипящим маслом, в котором инквизитор заживо варит еретика…

В книге Сигрида Шульца под провокационным названием «Германия снова попытается это сделать» (Germany Will Try It Again), вышедшей в 1944 году в Нью-Йорке, в авторском предисловии я неожиданно обнаружил любопытный эпизод из его биографии. Американец Шульц, квартировавший в Берлине с 1919-го по 1941 год как глава центрально-европейского бюро газеты «Чикаго трибюн», принимал у себя в гостях президента Рейхстага, капитана Германа Геринга. Шульц пишет: «Он раскрыл для меня менталитет нацистов, когда описывал мне свой восторг в момент, когда (в Первую мировую. – Прим. авт.) он зарубил шашкой своего первого француза».

А вот австрийский художник, портретист, мастер стиля «венский модерн» Эгон Шиле обрёл твердые пацифистские убеждения после того, как командование отправило его охранять русских пленных. Шиле вспоминал позднее: «Их желание вечного мира было не меньше, чем у меня самого».

…Прошлое, принято повторять, не знает сослагательного наклонения. В отличие от учебников по истории. Когда и если всплывают новые, ранее неведомые подробности, меняющие или просто корректирующие оценку давних событий, возникает насущная необходимость переписать строки профессиональных хронографов. Сто лет спустя на одной из самых трагических страниц в европейской истории, пока еще только на полях, появляются судьбоносные ремарки. Не пора ли историкам взяться за перо?!

Владимир МИХЕЕВ

№7(89), 2014