Россия и ЕС: взгляд в завтрашний день

Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда – проект №09-03-00513а
«Совершенствование правовой системы Российской Федерации и опыт Европейского Союза,
создание благоприятного политического и информационного имиджа в целях партнерства и сотрудничества».

Такое нарочитое пренебрежение ко дню сегодняшнему и событиям, наложившим на него столь существенный отпечаток, вряд ли можно объяснить отсутствием научного интереса или какими-то политическими табу. Научный интерес, несомненно, имеется, подтверждением чему служат нынешняя конференция и развернувшаяся на ней горячая полемика. Тем более что весомая часть российской политической элиты и экспертного сообщества тесно увязывают характер построения отношений между Россией и ЕС с внутренним выбором той или иной модели социально-экономического развития страны, т.е. с проблемами, имеющими для Российской Федерации жизненно важное значение. О наличии же табу в наше время вообще смешно было бы говорить. Значит, дело заключается совсем в другом. По всей видимости, отсутствие соответствующих исторических изысканий в какой-то степени связано с традиционной закрытостью внешнеполитических ведомств и почти полным отсутствием архивных материалов. В какой-то – с парадоксами, присущими исторической науке. Ее гораздо больше занимает прошлое. И чем дальше оно отстоит от дня сегодняшнего, тем легче и спокойнее в нем все раскладывать по полочкам. Тем проще высказывать самые разные точки зрения и подбирать в их оправдание необходимую аргументацию. Тем больше имеется живых свидетельств, в том числе мемуарного характера, на которые можно ссылаться, и других источников, попавших в научный оборот.

Тем не менее, рискну слегка приподнять вуаль над тем периодом истории, который, скорее, относится к сегодняшнему дню отношений РФ-ЕС, хотя и последовал почти сразу же за вступлением в силу торгового соглашения между Советским Союзом и Европейским Экономическим Сообществом. Хотелось бы также, пускай и предельно кратко, поразмышлять на тему ведущихся переговоров по новому базовому документу обязывающего характера.

 

Интрига вокруг Соглашения о партнерстве и сотрудничестве

Соглашение между Советским Союзом и ЕЭС действовало очень недолго. СССР распался. ЕЭС, напротив, удалось совершить колоссальный рывок вперед. На международной арене появился принципиально новый и непонятный игрок – Европейский Союз. Естественно, возник вопрос о том, как будут регулироваться отношения межу Россией и ЕС.

Конечно, вначале Москве было не до него. Надо было определяться со своим собственным статусом на международной арене. Поэтому временно он был снят. Вернее, отодвинут на потом. Причем, весьма элегантно. Найденному решению не надо искать основания в действовавшем на тот момент международном праве и международной практике. Оно четко реагировало на сложившуюся ситуацию. Оказалось хотя и неожиданным, но хорошо просчитанным. Снимало многочисленные проблемы. И, что самое главное, устроило всех ведущих мировых игроков.

По согласованию с ними, а также странами, образовавшимися на территории бывшего СССР, и пользуясь гибкостями национального законодательства, Москва была признана государством-продолжателем Советского Союза. Не правопреемником, а именно продолжателем. Это был действительно сильный ход. Москва по умолчанию сохраняла за собой членство в международных организациях с тем же объемом прав, которыми владел СССР, и участие в его международных конвенциях и договорах. Вновь вступать куда-то или присоединяться ей не требовалось. В силу статуса продолжателя она ни откуда не исчезала. Во всех международных организациях российские делегации и/или представители просто заменили табличку «Советский Союз» на «Российская Федерация». В том, что касается международных конвенций и договоров СССР, никакого правопреемства оформлять она также не стала. Они органически превратились в международные соглашения Российской Федерации. По аналогии найденное решение сработало и применительно к регулированию отношений между Россией и ЕЭС.

Однако довольно быстро оно исчерпало себя. И в формальном, и в содержательном плане. По целому ряду причин для их развития старого торгового соглашения между Советским Союзом и ЕЭС стало недостаточно. Как с той, так и с другой стороны субъекты соглашения очень изменились. К тому же полномочия ЕС сильно разрослись. Государства-члены уступили ему еще большую часть своего суверенитета. В результате резко увеличилась предметная сфера взаимодействия, которую надо было переводить на новую юридическую базу. Но и это не все. Произошла качественная трансформация отношений между Россией и ЕС. Во всяком случае, Москва и Брюссель к ней всячески стремились. Насколько им удалось достичь поставленных тогда целей – несколько другая тема. Во всяком случае, с середины 1992 года они приступили к обсуждению того, какой документ должен прийти на смену старому соглашению, когда и как его надо будет заменить и какие новации стоило бы в него включить.

Предварительные консультации вело тогдашнее министерство торговли Российской Федерации. Никаких трудностей с подготовкой к ним, несмотря на изменившиеся обстоятельства, оно не испытывало. В консультациях были задействованы чиновники и специалисты, имевшие опыт работы над предшествующим соглашением. Поэтому их участники сравнительно быстро пришли к выводу о том, что проще всего будет заключить соглашение такого же типа, которое было у ЕЭС и СССР. Для этого ничего особенного не потребуется. Согласовать документ можно будет в рекордные сроки.

В таком виде предложение, перед тем, как поступить в правительство, было направлено на согласование в другие профильные министерства и ведомства. В таком виде пришло оно и в министерство иностранных дел Российской Федерации. Его суть сводилась к тому, чтобы фактически переоформить старый договор на новый, обойдясь минимумом поправок и уточнений. Предполагалось, что сидевший в тот момент «на хозяйстве», т.е. временно исполнявший обязанности министра, заместитель Козырева г-н Колоколов просто «подмахнет» (завизирует) записку, и она спокойненько уйдет наверх.

Этого, однако, не случилось. В плане эффективности произошедшая узурпация власти и крах советского режима на функционировании министерства иностранных дел почти не отразились. Были ликвидированы или развалились другие государственные и квазигосударственные органы, но не МИД. Поменялись люди. Были отброшены коммунистическая идеология и доктрины противоборства двух систем и ядерного сдерживания. Совершенно иной стала политика, проводимая на международной арене. Но т.н. «штабную дисциплину» и качество проработки инициативных (как, впрочем, и любых других) материалов удалось сохранить на прежнем уровне. Последствия первоначального шока, вызванного тем, что союзное ведомство было поглощено министерством иностранных дел России, удалось преодолеть очень быстро, где-то даже безболезненно и почти без потерь.

Соответственно по получении записки, несмотря на предпринимавшиеся попытки отреагировать на нее в ускоренном, упрощенном порядке, в обход стандартной процедуры, она была все же передана на экспертизу в Управление по безопасности и сотрудничеству в Европе. Сейчас это Департамент общеевропейского сотрудничества – переименование объяснялось стремлением показать партнерам, что мы делаем акцент не на противостояние, а на взаимодействие. Первоначально данное подразделение МИД было создано выдающимся отечественным дипломатом, прекрасно владевшим высоким искусством ведения переговоров и тонко разбиравшимся в многосторонней дипломатии, Юрием Степановичем Дерябиным под обслуживание Хельсинского процесса. Он какое-то время занимал пост заместителя министра союзного МИДа. Потом уехал послом России в Финляндию, с которой была связана значительная часть его профессиональной карьеры. Много сделал для успеха Хельсинки-II. По возвращении работал в Совете Безопасности, затем в Институте Европы РАН.

В Управлении он собрал лучших специалистов, владевших европейской проблематикой. Приоритетным направлением деятельности подразделения вплоть до середины 1990-х годов оставалась работа в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Отсюда и стремление сделать ставку на ОБСЕ в качестве центральной организации безопасности в Европе, институализировать ее, превратить в зонтичную структуру, утверждающую мандат на конкретные силовые и иные акции любых других органов и организаций в евро-атлантическом регионе, противопоставить неотвратимо набиравшему силу «НАТО-центризму». Затем центр тяжести в его деятельности стал смещаться в пользу каждодневных контактов с Европейским
Союзом, Североатлантическим Альянсом, Советом Европы, субрегиональными инициативами. Но указанной проблематикой он владел изначально. Просто для нашей дипломатии еще пару десятилетий назад она имела периферийное значение.

Руководство Управления сразу увидело, что давать «добро» на предложение дружественного министерства не следует. Перевод стремительно развивающихся связей России с Европейским Союзом в колею подготовки элементарного, морально несостоятельного (устаревшего) и мало что дающего торгового соглашения потенциально понизит статус наших отношений. Он будет не столько способствовать, сколько сдерживать их развитие. Ситуация в Европе стремительно меняется. ЕС набирает силу. Он подминает под себя государства-члены. Интеграционные процессы здесь и дальше будут углубляться. Поэтому под отношения с ЕС надо подводить максимально широкую юридическую базу, закладывая в будущий договор все, что только можно, все, что только получится. Торговый договор ничего этого не даст. В этом плане инициатива не только не нужна, она крайне опасна. В среднесрочной перспективе она чревата обратным эффектом – ограничением присутствия России в Европе, вытеснением ее из Европы, ослаблением влияния, исключением из общеевропейского интеграционного проекта. Но инициатива крайне нужна и своевременна, если ею воспользоваться для того, чтобы запустить переговоры принципиально иного характера – о заключении детального, обстоятельного, широкоформатного договора, направленного на установление партнерских отношений и регламентацию в соответствующем духе всех, какие только реально, аспектов совместной деятельности. Подчеркиваю: не сотрудничества, понимаемого как мостик между двумя различными общностями, а деятельности на основе общих правовых предписаний на территории друг друга, превращающей территорию друг друга в общее гомогенное пространство.

К встречным предложениям Управления, более того, принципиально новой концепции будущих переговоров г-н Колоколов абсолютно не был готов. Его кредо состояло в здоровом консерватизме и стремлении (вполне понятном, законном и естественном) избегать межведомственных конфликтов и противоречий. К позиции подчиненных он отнесся довольно скептически и настороженно. Но тогда было время смелых неортодоксальных решений. После двух- или трехходовой комбинации с участием различных действующих лиц, в подробности которой я сейчас вдаваться не буду, он дал себя убедить и поддержал обосновываемое Управлением стратегическое видение будущих переговоров РФ-ЕС.

В результате МИД Росси предложил правительству, коллегам из дружественного министерства и Брюсселю отказаться от достигнутых ранее предварительных договоренностей (иначе говоря, дезавуировать их), пересмотреть все те подходы, которые господствовали раньше, и заключить с ЕС договор нового поколения. На практике речь шла о том, чтобы получить от Брюсселя такой же договор – по своему охвату, объему регулируемых отношений и степени детализации, – какой ЕС заключал тогда со странами Центральной и Восточной Европы, пытаясь нормативно-правовыми методами разорвать их традиционные связи с пространством бывшего СССР. Задача состояла в том, чтобы адаптировать к потребностям регулирования отношений между Россией и ЕС положения европейских договоров и договоров об ассоциации и перелицевать их стандартные положения с учетом потребностей страны. В нем должны были найти отражение как значение Москвы и Брюсселя друг для друга, так и специфика того сложного экономического положения, в котором Россия оказалась в первые годы построения чуждой для себя рыночной экономики и нового политического строя.

С встречной концепцией МИДа все на удивление быстро согласились. Даже с энтузиазмом. Никакого отторжения или злопыхательства она не вызвала. Более того, о том, что рассматривались какие-то иные варианты, вскоре забылось. Преимущество подходов, на которых настояло российское внешнеполитическое ведомство, было безусловным. Выгоды, которые они сулили, не вызывали сомнений.

 

Неоднозначный результат

Просчитываемые выгоды и преимущества были многочисленны. Однако выбор в пользу заключения широкоформатного договора их лишь создавал. Все они носили потенциальный характер. Ими еще надо было воспользоваться. Вот с освоением открывающихся возможностей в отношениях между Россией и ЕС всегда было на порядок сложнее, чем с их созданием. В дальнейшем Москва и Брюссель критически большое количество возможностей упустили. Не захотели или не смогли ими воспользоваться. Очень многие ожидания, в силу того, что стороны делали не то, что нужно, а прямо противоположное, не оправдались. Тем не менее, колоссальное количество упущенных возможностей и несбывшихся ожиданий не должно заслонять от нас того непреложного факта, что сближение России и ЕС крайне выгодно партнерам. У него нет альтернативы. Из понимания этого исходили, по большому счету, все те, кто поддержал разработку и обеспечил заключение Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и ЕС и его государствами-членами 1994 года.

При подготовке СПС не нужно было изобретать велосипед. Хорошие заготовки, которыми могли воспользоваться переговорщики, уже имелись. В основу документа легли положения, обкатанные ранее ЕС при написании европейских соглашений и соглашений об ассоциации. Это не означало, однако, ни того, что стороны просто занимались заимствованиями, ни того, что они легко обо всем договаривались. Отнюдь нет. Каждое положение десятки раз выверялось. Проводилась дотошная экспертиза на их соответствие реальным условиям, возможностям и потребностям будущих партнеров. И противоречий по конкретным формулировкам между Москвой и Брюсселем было предостаточно. По отдельным моментам так и не удалось договориться. По другим не получилось выйти на компромисс. Еще какие-то были навязаны в качестве обязательных элементов общего пакета. Но в целом баланс интересов был соблюден. На его достижение стороны затратили 1993 и значительную часть 1994 года. Остальные соглашения о партнерстве и сотрудничестве со странами СНГ пеклись впоследствии как пирожки. Образцом служило СПС между Россией и ЕС и его государствами-членами. В частности Киеву и Брюсселю на доводку проекта своего двустороннего договора понадобилось всего три недели.

Переговоры велись по двум трекам. Ответственность за согласование правовых режимов взаимной торговли, экономической деятельности, учреждения компаний, найма и передвижения рабочей силы и т.д. была возложена на экономический блок правительства при координирующей роли министерства торговли. Политические и институциональные вопросы остались за министерством иностранных дел.

Отличительной особенностью того, о чем договорились по экономической проблематике, стали более или менее длительные переходные периоды. На них стороны брали на себя разный объем обязательств: ЕС – чуть больший, Россия – чуть меньший. Ассиметричные обязательства нужны были для того, чтобы позволить России защитить национального производителя и внутренний рынок на период, необходимый для преодоления экономического спада, структурной перестройки и адаптации к новым условиям хозяйствования. ЕС соглашался на то, чтобы нести больший груз обязательств и предоставлять российским государственным и коммерческим организациям определенные льготы с тем, чтобы несколько компенсировать России ее экономическую слабость и неопытность нарождающегося российского бизнеса, еще только привыкающего к конкуренции по рыночным правилам.

Согласованный тогда институциональный механизм в части, касающейся высших этажей и межпарламентского взаимодействия, работает до настоящего времени. В остальном его пришлось перестраивать. Необходимые институциональные решения принимались саммитами Россия-ЕС без внесения в Соглашение о партнерстве и сотрудничество формальных поправок. Российским переговорщикам не удалось настоять на внесении в текст СПС положения о перспективе возможного членства России в ЕС, хотя такая задача и ставилась. Вместо него в преамбулу договора вошло лишь смутное упоминание о том, что стороны приступят к переговорам о создании зоны свободной торговли, к чему Москва не готова и по сию пору.

Особые сложности вызвало стремление Брюсселя увязать имплементацию договора с требованием о соблюдении сторонами обязательств, определяемых в качестве его основного содержания. В том, что касается обусловленности имплементации СПС соблюдением прав человека, Брюссель стоял насмерть. Москве это крайне не нравилось. Она опасалась подвоха. К тому же было очевидно, что Брюссель навязывает механизм санкций, состоящий в правомерности отступления от взятых на себя по СПС обязательств в случае нарушения другой стороной особенно важных его положений, имея в виду вовсе не самого себя. Тем не менее, в конечном итоге, с учетом поданной заявки на вступление в Совет Европы и прокламированного Конституцией 1993 года выбора в пользу правового демократического государства, Кремль все-таки сдался. Правда об этом он потом очень и очень сожалел. Причем неоднократно.

Чрезмерная настойчивость, проявленная Брюсселем, несмотря на все стоявшие за ней, казалось бы, добрые намерения, и ему вышла боком. После нескольких случаев злоупотребления положениями СПС со стороны и самого ЕС, и отдельных его государств-членов российский истеблишмент стал относиться к договору с растущей настороженностью. В результате договор так и не смог превратиться в настоящий фундамент отношений между Россией и ЕС, прочность которого никем бы ни ставилась под сомнение. Он не оправдал и этих, и многих других ожиданий. Он не стал тем инструментом строительства ровных доброжелательных равноправных связей, в котором обе стороны так нуждались. Он не выполнил своего главного предназначения – послужить моральному, политическому и экономическому воссоединения двух половинок разделенной Европы. Таким, увы, наш континент остается и более двух десятилетий спустя после падения Берлинской стены. И обречен оставаться, по всей видимости, еще долгое время.

 

Нереализованные возможности

А ведь СПС писалось тогда, когда Москва и Брюссель были особенно расположены друг к другу. Может быть, они и не питали дружеские чувства в отношении потенциального партнера, но считали их вполне возможными и желательными. Элита России и ЕС все еще смотрели друг на друга через «розовые очки». Наши страны не испытали всех тех многочисленных разочарований, которые накопились к настоящему моменту. Их сознание не было обременено тяжким грузом взаимного недоверия и многолетних кампаний по взаимной дискредитации друг друга в средствах массовой информации. СПС было подготовлено на пике взаимоотношений между Россией и ЕС, когда стороны разделяли представление о том, что они будут двигаться по пути конвергенции, что сближение между ними будет идти линейно или почти линейно. И как следствие этого, они заложили в нем правовые предпосылки осуществления интеграционного проекта, которые в дальнейшем, к сожалению, так и не были реализованы.

Уже почти два десятилетия Россия безуспешно вступает во Всемирную торговую организацию. По этому поводу сломано безмерное количество копий. Ожесточенные споры до сих пор продолжаются. При этом напрочь забывается о том, что торговые отношения между Россией и ЕС строятся на нормах ГАТТ – сейчас ГАТТ/ВТО. Соответствующие договоренности составляют стержень Соглашения о партнерстве и сотрудничестве. Таким образом, по нормам ГАТТ/ВТО Россия и ЕС и хозяйствующие субъекты обеих сторон в своих взаимоотношениях живут уже с 1994 года. Я не оговорился. Соглашение вступило в силу только в конце 1997 года, и с этой даты ведется отсчет его действия. Но большинство его положений, включая те, которые касаются ГАТТ/ВТО, реально действуют гораздо дольше. По всем вопросам, покрываемым исключительной компетенцией ЕС, Москва и Брюссель договорились о временном применении, что и закрепили в стандартном двустороннем договоре, не нуждающемся ни в какой ратификации. То есть, по большому счету в наших взаимоотношениях проблемы неучастия России в ВТО практически нет. Это надуманная проблема. В правовом плане мы регулируем свое экономическое взаимодействие так, как это предписывает ВТО. Поэтому-то и в контексте новых переговоров – о заключении нового базового соглашения усиленно продвигаются идеи создания зоны свободной торговли, продвинутой зоны свободной торговли, ЗСТ плюс, ВТО плюс и т.д. Ведь заново повторять азы правового регулирования, установленного ВТО, бессмысленно. Более того, с вступлением России в ВТО чуть ли ни треть всех нынешних положений СПС утратят свое значение.

Как много было с самого начала заложено в этом договоре, демонстрирует преюдициальное заключение Суда Европейского Союза по знаменитому делу Симутенкова, вынесенное в 2005 году. В нем Люксембургский Суд подтвердил, что Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между Россией и ЕС и его государствами-членами, будучи интегральной частью внутреннего права Европейского Союза (тогда – Европейского Сообщества), может иметь прямое действие во внутреннем праве всех его государств-членов. Правовое значение и правовые последствия юридической квалификации, данной им СПС, в нашей стране до сих пор недооценивают или недопонимают. Фактически Суд предписал всем институтам ЕС, всем судебным и административным органам государств-членов применять отдельные положения СПС как имеющие преимущественную силу по сравнению с противоречащими им предписаниями национального права. Всем субъектам внутреннего права, всем физическим и юридическим лицам, находящимся под юрисдикцией ЕС и его государств-членов он разрешил строить свои правоотношения с субъектами внутреннего права Российской Федерации на их основании без оглядки на национальное законодательство.

Конкретно в деле разбирались правовые характеристики ст. 23 СПС. Она запрещает какую-либо дискриминацию в отношении трудящихся, в законном порядке получивших работу и работающих на территории друг друга. Иначе говоря, она вводит национальный режим обращения с такого рода лицами, состоящими в гражданстве перекрестно России или ЕС. Прямое действие статьи и, соответственно, то, что она должна превалировать над противоречащими ей предписаниями внутреннего права государств-членов, оспаривалось по целому ряду оснований. Утверждалось, что содержащаяся в ней норма недостаточно конкретна, что она носит всего лишь программный характер, поскольку стороны поручали создаваемым им органам совместного управления партнерством и сотрудничеством работать над последующим законодательством, идущим в ее развитие. А раз так, то она не может иметь прямого действия. Подчеркивалось, что само СПС имеет рамочную природу. Оно связывает лишь участвующие в нем стороны и, следовательно, не имеет во внутреннем праве непосредственных, автоматических правовых последствий и непосредственно не наделяет субъекты внутреннего права какими-либо дополнительными правами и т.д.

Суд ЕС опроверг все эти утверждения. Он показал, что ст. 23 сформулирована достаточно четко и определенно, и для своего действия во внутреннем праве ЕС и его государств-членов не нуждается в конкретизирующих ее имплементационных мерах. Но, что еще существеннее, он установил, что СПС является договором интеграционного типа, положения которого, отвечающие критериям четкости, определенности и реализуемости, подлежат прямому применению на территории договаривающихся сторон. Предложенное Судом ЕС толкование СПС дорогого стоит. Оно означает, что Соглашением закрепляется привилегированный статус отношений между Россией и ЕС. Соглашение создает правовую базу для формирования между Россией и ЕС отношений интеграционного уровня, предполагающих совместимость законодательства и в более широком смысле правовой среды экономической и иной деятельности. Оно в принципе содержит нормы прямого действия, занимающие во внутреннем праве партнеров иерархически наиболее высокое место. По аналогии не только ст. 23, но и любые другие положения СПС, отвечающие таким же характеристикам, обладают во внутреннем праве договаривающихся сторон преимущественной силой.

Правовая квалификация СПС и включенных него нормативных положений, обоснованная Судом ЕС, в первую очередь содержит разъяснения для судебных и административных органов государств-членов Европейского Союза. Но она столь же важна и для Российской Федерации. Ведь нормы СПС могут и должны применяться на территории сторон абсолютно одинаково. В этом смысл интеграционного проекта. И российская правовая система это как раз и предусматривает. Согласно ч. 4 ст. 15 Конституции 1993 г., СПС является частью внутреннего правового порядка страны, а устанавливаемые им предписания превалируют над противоречащим им национальным законодательством. Российская практика, зеркально отразившая подходы, освященные преюдициальным заключением Суда ЕС, не очень обильна. Но она имеется. Десятки решений арбитражных (т.е., по сути дела, государственных коммерческих) судов Российской Федерации исходят из такого же понимания СПС.

Как видим, изначально Соглашение обладало колоссальным потенциалом строительства отношений между Россией и ЕС на принципиально новой правовой основе. Однако этот потенциал не был реализован. В частности, хозяйствующие субъекты обеих сторон крайне редко, лишь в исключительных случаях прибегали к теоретически предоставляемой им правовой защите. СПС стало заложником всех тех политических проблем, которые раз за разом омрачали двустороннее сотрудничество. Оно очень пострадало из-за неоднократно предпринимавшихся попыток использовать его в односторонних целях или в качестве орудия принуждения. Вместо инструмента доверия и созидания оно в какой-то степени выродилось в источник недоверия и недопонимания между потенциальными партнерами.

Поэтому так важно правильно разобраться в полученных уроках и учесть их при подготовке нового базового соглашения.

 

Перспективы

В 2004-2005 гг. Россия пошла на резкое повышение ставок в игре меду Россией и ЕС для того, чтобы предотвратить очередной конфликт во взаимоотношениях тогда, когда пару лет спустя договор мог бы прекратить свое действие. Поскольку и такие варианты обсуждались. Одновременно ставилась задача превратить переговоры межу Россией и ЕС по новому базовому соглашению, по тому соглашению, которое бы отвечало новому статусу Российской Федерации, которое бы учитывало трансформацию Европейского Сообщества в Европейский Союз, в оптимальную площадку для глобального обсуждения всех вопросов сотрудничества между двумя сторонами. В инструмент, с помощью которого можно было бы попытаться очистить авгиевы конюшни в наших взаимоотношениях и пойти гораздо дальше по пути углубления взаимодействия, по пути сближения между Россией и ЕС.

Такой подход представлялся вполне естественным. Иные варианты развития, нежели реальная интеграция между Россией и ЕС, если мы говорим об интересах сторон, фактически просто не просматривались. Это было понятно специалистам еще в середине 2000-х годов. Это стало очевидным для всех к 2010 году, когда Россия и ЕС испытали на себе беспощадные, убийственные удары глобального финансово-экономического кризиса, сделавшие перспективы быстрого экономического роста и гармоничного развития без изменения стилистики и содержания взаимного общения более чем призрачными. В итоге лозунгом дня было провозглашено «партнерство ради модернизации».

Но поставить перед собой определенную задачу оказалось несколько проще, чем воплотить ее в практическую политику. Европейская Комиссия усиленно сопротивлялась. Она не видела никакой необходимости в запуске новых длительных и трудоемких переговоров. Ее официальная позиция состояла во всяческом восхвалении действующего СПС. Мол, это оптимальный документ. В нем есть все необходимое. Его потенциальные возможности далеко не исчерпаны. Если в каких-то своих частях СПС не применяется, надо договариваться о том, как исправить положение, а не о том, чтобы переписать договор.

На этом Европейская Комиссия и солидаризировавшиеся с ней государства-члены ЕС стояли довольно долго. Российские аргументы о том, что СПС морально устарел, стороны договора коренным образом изменились, реанимировать спящие или почти мертвые статьи документа не получится, нужно адаптировать его к принципиально новым потребностям и создать юридические предпосылки для стратегического партнерства, ими не воспринимались.

Тем не менее, российскому руководству и внешнеполитическому ведомству удалось «сломать» сопротивление Европейской Комиссии и государств-членов. В конечном итоге, они дали себя убедить. Причем, почему они пошли на уступки российской стороне, почему отказались от своей, казалось бы, железобетонной позиции, а впоследствии даже предпочли отстаивать идею заключения нового широкоформатного соглашении еще более рьяно, чем Москва, в какой-то степени остается загадкой. СПС писалось на пике отношений. Ожидать, что получится что-то большее или лучшее, на их взгляд, было бы наивным. К тому же имелись достаточно основательные опасения относительно возможности вообще выйти на что-то приемлемое с учетом заявлений целого ряда стран ЕС о том, что они не допустят последующей ратификации планируемого договора, если хоть что-то в нем не будет их устраивать. И все же в итоге Брюссель, совершив политическое сальто-мортале, стал настаивать не только на заключении нового обязывающего документа, но и включении в него нормативных положений, которые бы шли намного дальше, нежели уже действующие.

Объяснений может быть несколько. Похоже, вопреки разброду в стане ЕС по поводу того, какую политику проводить в отношении России, возобладала точка зрения о том, что после расширения другого не дано: сотрудничество с Москвой надо углублять и соответственно подводить под него актуализированную правовую базу. Не исключено также, что в ЕС уверовали в то, что до членства России в ВТО остается только шаг, что оно будет оформлено уже в ближайшее время, и тогда новое базовое соглашение понадобится в любом случае. В нем можно будет прописать создание зоны свободной торговли, ЗСТ+ или ВТО+, а, если так, то в модернизации двустороннего договора европейский бизнес очень даже заинтересован.

Как бы то ни было, взаимопонимание между Москвой и Брюсселем о начале переговоров к осени 2005 года было достигнуто. Сначала экспертные встречи, а чуть позже и межправительственные консультации были запущены. На какое-то время даже показалось, что отношения между Россией и ЕС вполне могут выйти на гораздо более обнадеживающую траекторию развития. Однако в очередной раз надежды не сбылись. И самым обидным, глупым и даже вульгарным образом. Обговорив все с Москвой, институты ЕС не смогли договориться между собой и с отдельными государствами-членами. По хорошо известным причинам Совет ЕС не дал мандат Европейской Комиссии на ведение переговоров. Еще до того, как начаться, они оказались замороженными. А стоило их все же разморозить спустя несколько лет в Ханты-Мансийске, как Брюссель немедленно воспользовался ими в качестве разменной монеты в споре по поводу военного конфликта в Закавказье и приостановил их в одностороннем порядке.

И хотя с конца 2008 года стороны их возобновили, они с тех пор ведутся как-то сонно, в замедленном темпе, без какой-либо убедительной позитивной динамки. Если брать подготовку документа в целом, а не отдельных его статей или разделов. Нет ни прорывов, ни свершений. Более того, порой даже возникает ощущение, что они превратились в полную противоположность тому, чего от них ждали, на что надеялись в 2004-2005 годах, тому, что и как тогда было задумано.

 

Можно ли повторить будущее

В середине 2000-х годов рассматривались несколько вариантов того, на какой конечный результат ведения переговоров стоило бы выйти. Наиболее реалистичный вариант состоял в том, чтобы ограничиться обновлением действующего СПС за счет внесения в него некоторого набора изменений и дополнений. Именно они стали бы тогда предметом переговоров. Максималистский подход заключался в том, чтобы прописать в нем правовые режимы регулирования экономического, гуманитарного и политического пространства России и ЕС как единого целого, предусмотрев поступательное поэтапное продвижение в указанном направлении. Согласно минималистскому подходу, предлагалось вообще не заключать никакого юридически обязывающего договора в связи с полной бесперспективностью достижения хоть чего-то приличного и ограничиться разработкой стратегически ориентированной политической декларации.

Преимуществом реалистичного варианта была его технологичность. Согласование договора о внесении изменений и дополнений в действующее СПС, скорее всего, не встретило бы ни особых трудностей, ни повышенного сопротивления со стороны отдельных стран ЕС. Оно велось бы в стилистике, хорошо знакомой и привычной для Европейского Союза, – актуализация всех его учредительных договоров проходила именно таким образом. Угроза провала при ведении таких переговоров полностью устранялась. Заведомо исключалась ситуация возникновения правового вакуума, ведь нынешний СПС продолжал бы действовать при любых обстоятельствах. И, самое главное, процедура внесения изменений и дополнений полностью предохраняла от опасности утраты тех крайне важных правовых завоеваний и наработок, которые удалось получить за целое десятилетие применения СПС. Пусть и непоследовательного и половинчатого. Речь идет о стандарте прямого действия положений Соглашения, освященном, в частности, разобранным выше преюдициальным заключением Суда ЕС. Слабость такого варианта, однако, заключалась в его сугубо кажущейся чрезмерной приземленности, т.е. недостаточной броскости и амбициозности. С точки зрения политиков и дипломатов. Мол, выдать его за крупнейшее внешнеполитическое достижение, историческую веху, точку отсчета и т.д. никто бы не смог. А без этого все усилия в глазах руководства России и ЕС утрачивали смысл. Соответственно наиболее проходной и реалистичный вариант оказался отвергнутым.

Такая же судьба постигла максималистский подход. Но по совершенно другим причинам. Его некому оказалось отстаивать – отечественный бизнес, который, по большому счету, был в нем кровно заинтересован, несмотря на робкие попытки РСПП и конкурирующего с ним на этом направлении Круглого стола европейского бизнеса, сорганизоваться так и не сумел и на определение переговорной позиции почти никакого влияния не оказывал. Некому оказалось также и брать его на вооружение. Сформировать под него мощную единую команду переговорщиков оказалось утопией. Чисто в структурном отношении российская исполнительная власть не видела в этом необходимости. Проблематика СПС-2 ей откровенно неудобна. Политическая составляющая Соглашения входит в компетенцию внешнеполитического ведомства. Все вопросы экономики курирует министерство экономического развития. А с той стороны им противостоит монолитная Европейская Комиссия. Ее переговорщики поднаторели в ведении комплексных, всеохватывающих переговоров. Они имеют колоссальный опыт навязывания своих предпочтений абсолютно всем странам и блокам государств на всех континентах. И, пожалуй, определяющий момент – ситуация неопределенности. Когда и на каких условиях Россия вступит в ВТО и вступит ли вообще, остается непонятным даже сейчас. А ведь это коренной вопрос. Без его решения замахиваться на согласование правовых режимов, идущих дальше того, что предусматривается правилами ВТО, как считают в Москве, просто нелепо: можно навредить самим себе и подставиться на переговорах об условиях членства во Всемирной торговой организации. Таким образом, никаких перспектив у максималистского подхода не оказалось. К мнению его сторонников даже не стали прислушиваться.

Наименее серьезным и проходным казался в тех условиях минималистский подход. О какой политической декларации, заменяющей полновесное Соглашение, на манер той, что есть у ЕС и Соединенных Штатов, могла идти речь, когда правовая среда в России и ЕС столь различна, а нужно создавать общие пространства. Снимать административные препятствия, мешающие бизнесу работать на территории друг друга. Осуществлять грандиозные многосторонние экономические проекты. Вводить безвизовый режим поездок. Кому мог понадобиться такой ни к чему не обязывающий документ, если стороны терпят колоссальный урон из-за недостаточности, а не избыточности правового регулирования их взаимозависимости и несовершенства правовых режимов, предоставляемых друг другу. Причем в самых болезненных областях. От свободы учреждения компаний и предоставления доступа к льготному субсидированию и государственным программам помощи своему бизнесу до обмена активами или даже элементарной транспортировки и торговли энергоносителями. Что он способен дать в действительности, если стороны выработали устойчивую привычку игнорировать даже договорные предписания, не то, что какие-то там никого ни к чему не обязывающие пожелания рекомендательного характера.

И все же у минималистского подхода оказалось одно колоссальное преимущество. Поначалу его недооценили. И напрасно. Оно может показаться мизерным, сугубо второстепенным или даже смешным. Но оно есть. И заключается в том, что такой подход проще и легче всего реализовать. Составить текст политической декларации под имеющийся заказ в какой-то степени элементарно. На то, чтобы его согласовать, достаточно положить всего несколько месяцев. И добро на него ни у каких парламентов выпрашивать не надо. Ни наднационального, ни государств-членов.

Время и обстоятельства показали, что с таким преимуществом нельзя не считаться. Да, предложение ограничиться принятием декларации о стратегическом партнерстве с презрением отвергли. Никто его всерьез даже не воспринял. И рассматривать его в двустороннем формате даже не удосужились. Стороны быстро условились, что приступят к разработке обязывающего международно-правового акта, а не политической декларации. Однако разлагающее влияние минималистского подхода оказалось очень сильным.

После того, как Брюссель фактически отказался от первоначально взятых на себя обязательств и достигнутых договоренностей, затянул чуть ли не на пару лет, долгих и мучительных, с запуском переговоров, а потом еще и попытался сделать вид, будто бы в новом соглашении заинтересована лишь российская сторона, у Москвы лопнуло терпение. И раньше по поводу перспектив переговорного процесса здесь иллюзий не испытывали. Но наплевательски безразличное и вызывающее поведение ЕС убедило всех, что о преувеличенных ожиданиях по поводу будущего договора следует забыть. Приходится быть реалистами. Поневоле. Реализм же требует ориентации на заключение по возможности облегченного коротенького документа, близкого по духу политической декларации. Такому документу можно будет придать рамочный характер, предусмотрев, что в дальнейшем он будет дополнен ворохом отраслевых соглашений.

 

Стоит ли игра свеч

Вот такую позицию российская сторона по сути дела и заняла. Так и тянет сказать, что на такую позицию Москва скатилась. Ведь от некогда большого замаха превратить переговоры над новым базовым соглашением в инструмент налаживания партнерских отношений и привилегированную площадку для системного обсуждения широчайшей повестки международных проблем и двустороннего сотрудничества почти ничего не осталось. Более того, переговоры в какой-то степени выродились в прямую противоположность тому, что некогда задумывалось. Из стимула к развитию отношений, они, по причине своей вязкости, противоречивости и непоследовательности, превратились в еще один раздражитель и повод для фрустрации.

Ставка на быстрый успех не оправдалась. Представления о том, что облегченный документ будет легче и проще согласовать, оказались ложными. Раунды переговоров проводятся один за другим, а ясности с перспективами заключения соглашения как не было, так и нет. Стороны пока даже не смогли договориться о том, каким должно быть будущее базовое соглашение, хоть и продолжают трудиться над конкретными его статьями и формулировками.

Предложения Москвы не перегружать соглашение, включить в него лишь весомые части по институциональным вопросам и политическому сотрудничеству, дать широкий перечень областей сотрудничества и отразить в юридической форме проблематику дорожных карт построения общих пространств, натолкнулись на непонимание и неуступчивость Брюсселя. Причем, вполне объяснимую. И ЕС, и государства-члены заинтересованы в заключении широкоформатного соглашения. Они хотели бы закрепить в нем все те моменты, которые считают критически важными, как с точки зрения принципиальных основ сотрудничества и обслуживания взаимодействия в экономической сфере, так и под углом зрения взаимного доступа на рынки друг друга и установления четких, стабильных и предсказуемых правил игры, которых обе стороны намерены придерживаться.

Парадокс ситуации заключается в том, что ровно в том же заинтересованы и российская сторона, российский бизнес, гражданское общество. И о том, что компромиссы пока не просматриваются, в плане форматирования будущего договора, можно только сожалеть. То, какой характер приобрели переговоры, служит лишь еще одним подтверждением тому, насколько далеко зашли взаимное неприятие и недоверие. Оно указывает на то, что стороны так и не научились работать друг с другом. Столь необходимая им культура взаимных компромиссов и ориентации на общий, а не «личный» интерес, так и не сложилась.

Но это лишь один из парадоксов. Второй из них заключается в том, что неудаче, постигшей планы по-быстрому заключить облегченное коротенькое соглашение, на самом деле огорчаться не следует. Вреда от такого документа было бы гораздо больше, нежели пользы. Оно могло бы перечеркнуть тот позитив, который накопился в результате применения СПС. Разрушило частично интеграционный характер правового регулирования отношений между Россией и ЕС. Отбросило бы правовую базу партнерства и сотрудничества на десятилетия назад, в далекое прошлое.

России и ЕС нужен совершенно иной договор. Его основные параметры были подробнейшим образом описаны видными представителями российской юридической общественности, российского экспертного сообщества. Москва и Брюссель заинтересованы в таком договоре, который бы снимал противоречия, объективно существующие между правовыми порядками сторон. Их пока еще слишком много, несмотря или вопреки усилиям по их гармонизации. Они испытывают очень большую потребность в документе, который мог бы выполнять функции моста между правовыми порядками, а по возможности их бы подменял. Иначе говоря, существует острая необходимость в максимально возможном количестве норм прямого действия и прямого применения, которые бы служили непосредственной основой правоотношений, в которые вступают субъекты внутреннего права. Таких норм, регулирующих отношения между Россией, ЕС и государствами-членами, которые стягивали бы правовое пространство друг друга, превращали их в единое целое. Которые бы создавали такую правовую среду, при которой хозяйствующие субъекты сторон и простые люди могли бы пользоваться одинаковыми правовыми режимами, обладали бы одинаковым правовым статусом, могли бы одинаково эффективно отстаивать свои права и интересы правовыми методами, где бы они ни находились. Тогда путь к созданию Большой Европы в составе ЕС, России и всех других европейских государств был бы открыт.

Затяжка с согласованием заведомо слабого договора, существенно отличающегося от того, который нужен сторонам, открывает перед Москвой и Брюсселем дополнительные возможности для маневра. Она дает им еще один шанс. Очень важно, чтобы они им воспользовались. Надежду на то, что ситуацию еще можно отыграть назад, возрождает новый поворот в отношениях между ними, связанный с провозглашением политического курса на реализацию «партнерства для модернизации».

 

Новые ожидания

В современном политическом лексиконе утвердились именно этот лозунг, это название – «партнерство для модернизации». Предпочел бы, чтобы получил популярность несколько другой – «партнерство ради модернизации» или «партнерство во имя модернизации». Ведь им обозначается целая гамма чрезвычайно важных для России и ЕС и перспективных понятий и явлений: новая концепция двусторонних отношений, новый политический курс и, наконец, надежда на новое качество партнерства и сотрудничества между Россией, Европейским Союзом и его государствами-членами. А раз так, то и тональности их выражения можно было бы придать чуть большую пафосность.

Питательной почвой для переосмысления содержания и характера двусторонних связей послужили глубокая неудовлетворенность тем, как они складываются, и испуг, вызванный глубиной и беспросветностью глобального финансово-экономического кризиса. Объективная необходимость и заинтересованность в сближении между Москвой и Брюсселем, в осуществлении того или иного совместного интеграционного проекта существовали всегда. Кризис заставил прозреть значительную часть политической элиты России, ЕС и государств-членов. Все как-то вдруг увидели, насколько уязвимы современные экономики и обслуживающие их социально-политические институты и установления, как много предстоит сделать для того, чтобы придать или вернуть им устойчивость, насколько много Москва и Брюссель теряют, предаваясь играм во взаимную демонизацию, конкурируя, вместо того, чтобы сотрудничать, и отказываясь от того, чтобы совместно работать в оптимальном режиме. Или хотя бы сколько-нибудь удовлетворительном.

Впервые политический посыл «партнерства ради модернизации» просочился в публичную сферу во второй половине 2009 года. Поскольку пока за ним ничего конкретного не стояло, в рабочих материалах и открытых публикациях обсуждались лишь возможность и необходимость переформатирования связей. Приводились аргументы в пользу более перспективных и конструктивных подходов, которые бы такое партнерство могло символизировать. Намечались его желательные ориентиры.

Легитимацию запуску работы над концепцией дал ноябрьский 2010 года саммит Россия-ЕС, состоявшийся в Стокгольме в рамках председательства Швеции в Европейском Союзе. Из-за острых противоречий и взаимного недовольства, накопившегося в отношениях между Россией и ЕС, ничего хорошего от него не ждали. Его проведение длительное время оставалось под вопросом. Однако саммит прошел на удивление конструктивно.

В преддверии столь важного международного события Стокгольм попытался разрядить обстановку. Он снял возражения против прокладки магистрального газопровода «Северный поток». Притушил критику внешней и внутренней политики Кремля. Поддержал настрой на позитив, который все отчетливее начал ощущаться к тому времени. Однако вехой в истории развития отношений между Россией, ЕС и его государствами-членами Стокгольмский саммит стал, прежде всего, потому, что на нем впервые были озвучены позиции сторон в поддержку нового партнерства, превращения модернизации в один из векторов, а, может быть, даже главный вектор углубления стратегического характера многосторонних связей.

Инициатива принадлежала Европейской Комиссии. Ее озвучил председатель «правительства» Европейского Союза Жозе Мануэл Баррозу. Но российская сторона оказалась хорошо подготовленной к ее обсуждению. В ответ на предложение об использовании партнерства для решения задач модернизации России, ранжировании приоритетов сотрудничества с их учетом и адаптации под них разветвленного механизма созданных к настоящему времени и доказавших свою состоятельность секторальных диалогов, Москва моментально указала на то, чем стоило бы заняться в первую очередь. Президент Российской Федерации Д.А.Медведев обозначил четыре таких приоритета: достижение совместимости технических регламентов (вплоть до прямого заимствования технических регламентов ЕС); технологическое развитие и взаимный обмен технологиями, включая «зеленую энергетику»; содействие вступлению России в ВТО; облегчение человеческих контактов и продвижение к безвизовому режиму.

Спустя несколько месяцев, к началу февраля 2010 года, Европейская Комиссия уточнила свое видение «партнерства ради модернизации». По мнению Брюсселя, изложенному в документе со статусом «пища для размышлений», новое партнерство могло бы стать продолжением работы над реализацией дорожных карт построения общих пространств Россия-ЕС. Только вести ее следовало бы несколько в другом ключе и с несколько иной идеологией, нацелив ее на достижение конкретного результата и в максимально сжатые сроки. Действие нового партнерства Европейская Комиссия считала целесообразным распространить на такие области сотрудничества, успех в которых оказал бы ощутимое положительное влияние на всю совокупность отношений между Россией, ЕС и его государствами-членами.

В разряд таких областей попали всего десять. Поэтому на какое-то время и сама инициатива Европейской Комиссии начала ассоциироваться с «10 пунктами партнерства для модернизации». Ими стали: 1. Укрепление верховенства закона. 2. Увеличение прямых зарубежных инвестиций. 3. Присоединение к глобальной экономики и укрепление торговли. 4. Дальнейшая интеграция рынков России и ЕС. 5. Создание диверсифицированной, конкурентоспособной и «более зеленой» экономики. 6. Укрепление сотрудничества в области науки и исследований. 7. Сбалансированное развитие. 8. Укрепление контактов между людьми. 9. Укрепление диалога с гражданским обществом. 10. Обеспечение надлежащего совместного финансирования Партнерства для модернизации.

Реакция на «Десять пунктов» оказалась смешанной. Государства-члены ЕС в целом высказались в их поддержку, предложив только усилить их «страновое измерение». В России же первоначально сочли, что только часть пунктов имеют непосредственное отношении к задачам модернизации. С настороженностью были встречены намерение подверстать под них тематику верховенства закона, укрепления диалога с гражданским обществом и укрепления контактов между людьми, ограниченность тематики партнерства и нотки мессианства, вновь зазвучавшие в документе. Велико было стремление просто замкнуть инициативу Европейской Комиссии и вообще связи с ЕС на нужды технологического развития России, как они сформулированы в обращениях президента страны и материалах отечественной Комиссии по модернизации. Однако желание свести все к формуле «технологии в обмен на ресурсы» довольно скоро удалось преодолеть. Ведь очевидно, что технологическое возрождение должно осуществляться в определенной правовой, институциональной, социокультурной среде. Без опоры на модернизацию общества чисто экономическая или технологическая модернизация невозможны. Они нереализуемы.

К работе над содержательным наполнением концепции подключились все структуры Европейского Союза, министерства и ведомства и бизнес сообщество Российской Федерации при координирующей роли Министерства иностранных дел и Министерства экономического развития. Все постарались внести в нее свой специфический вклад и повлиять, в той или иной степени, на ее идеологию. Так, Министерство промышленности и торговли настаивало, в том числе, на выработке долгосрочной индустриальной политики; стимулировании наиболее важных отраслей производства, включая снижение энергоемкости и повышение его экологической чистоты, разработке гармонизированных технических регламентов, стандартов и процедур соответствия и признания результатов оценки и их сближении. Министерство образования и науки ратовало за получение Российской Федерацией ассоциированного членства в Рамочной программе по научным исследованиям и технологическому развитию Европейского Союза, расширение межуниверситетских связей и академической мобильности. Торгово-промышленная палата рекомендовала заняться, среди прочего, задачами перенаправления прямых инвестиций в обрабатывающие отрасли экономики, открытия доступа отечественным предприятиям к «европейским патентам» и их фиалам – к государственной помощи ЕС и его государств-членов и т.д.

Получение и обобщение первых результатов позволило запустить механизм консультаций по линии шерп нового партнерства и их представителей разного уровня. По итогам консультаций, проводившихся в Москве и Брюсселе, наметились несколько обобщающих направлений сотрудничества или кластеров, по которым стороны хотели бы в дальнейшем приступить к практической реализации «партнерства ради модернизации». Чисто условно и схематично первый блок составила правовая проблематика, второй – все, связанное с вступлением в ВТО, интеграционными проектами разной геометрии и сближением технического регулирования, третий – присоединение к рамочной программе ЕС, исследования, внедрение, технологии. Их дополнили два отдельных трека – переход к безвизовому режиму поездок и сотрудничество в области внешней безопасности.

Под укреплением правовой среды для модернизации, включая совершенствование инвестиционного и социального климата, предлагалось иметь в виду совершенствование судебной системы, правоприменительных практик и правового инструментария содействия ускоренному развитию, прежде всего зеленой энергосберегающей открытой экономики, и, в том числе, защите интеллектуальной собственности, противодействию коррупции и отмыванию денег, снятию административных барьеров. Продвижение к упразднению визового режима рассматривалось как центральный элемент общего укрепления контактов между людьми и диалога с бизнес сообществом. Другими его элементами назывались либерализация режима трудовой миграции, университетская и профессиональная мобильность, подключение бизнеса к отраслевым диалогам.

Но стержень «партнерства ради модернизации», как настаивала российская сторона, должно было бы составить сотрудничество в разработке и внедрении новейших технологий, содействие в выпуске и продвижении на рынки высокотехнологичной продукции, поощрение инвестиций в технологии и производства, которые могли бы обеспечить технический и технологический прогресс общества. В ряду областей приложения капиталов, представляющих наибольший интерес, перечислялись медицинские и биотехнологии, фармацевтика, энергосбережение и энергоэффективность, ядерные технологии, новые виды топлива, космос, нанотехнологии, системы обработки и передачи данных, суперкомпьютеры, микроэлектроника, авиастроение, приборостроение и машиностроение, технологии добычи и транспортировки минеральных ресурсов, глубокая переработка нефти и газа и пр.

Очередной саммит Россия-ЕС, под который велась вся работа, состоявшийся в Ростове-на-Дону 31 мая – 1 июня 2010 года, систематизировал эти все же довольно разрозненные представления и запустил следующий этап, теперь уже осуществления «партнерства для модернизации».

Как представляется, важнейшим слагаемым его реализации должна стать переналадка переговоров над новым базовым соглашением между Россией, ЕС и его государствами-членами в свете тех приоритетов, которые провозглашаются новым партнерством, и насущных потребностей совместного правового регулирования наших общих пространств. А для этого – подключение к обсуждению переговорной тематики не только всех заинтересованных государственных структур, но и бизнеса и всего гражданского общества.

Новое базовое соглашение – это не какой-то там рядовой договор. Это основополагающий акт, который может на десятилетия вперед определить модель развития Российской Федерации, внести решающий вклад в модернизацию страны и послужить прологом к формированию Большой Европы в составе Европейского Союза, России и всех других европейских стран и народов.

© Марк ЭНТИН, д.ю.н., профессор,
директор Европейского учебного института
при МГИМО (У) МИД России

* Актуализированная журнальная версия выступления на Международной научной конференции Института истории РАН «Россия и ЕС: прошлое и настоящее» 9-10 ноября 2009 г., посвященной юбилею первого соглашения между Советским Союзом и Европейским Экономическим Сообществом.