И снова Эрика Штайнбах…
Сшибка произошла в здании рейхстага, где работает нижняя палата германского парламента, на закрытом – не особенно, как выяснилось плотно закрытом, раз подробнейшая информация о происшедшем тут же попала в прессу – заседании руководства парламентской фракции Христианско-демократического союза. Помимо депутатов там присутствовали члены правления партии, её министры и сама канцлер Ангела Меркель. Именно ее выступление и стало детонатором недовольства, которое госпожа Штайнбах не постеснялась продемонстрировать в полную силу.
Немного забегая вперед, хочется заметить, что по некоторым признакам вполне можно предположить: именно чего-то похожего от нее ждали заранее, если не сказать большего – взрыв был умело подготовлен.
Но – давайте по порядку. Госпожа Меркель высказалась на тему о том, почему она подвергла резкой публичной критике высказывания записного «плохиша» нынешней германской политики – Тило Саррацина, довольно уничижительно высказавшегося об умственных способностях иммигрантов, наплыв которых приводит к тому, что Германия «тупеет». Дав пояснения, канцлер завершила свою речь словами «Schluss, aus, Ende» – «На этом все. И точка!».
Предполагалось, что на сём тема закрыта. Возможно, для всех так оно и было. Но только не для Эрики Штайнбах, которую трудно заподозрить в особенно сердечных отношениях с главой правительства ФРГ.
Нарушив повисшую в зале почтительную тишину, она без обиняков заявила, что ей решительно все равно, что такое там говорил Саррацин насчет наследственности, но обошлись с ним «крайне скверно». По её мнению, человек высказывался о миграционной политике совершенно правильно, а ему просто затыкают рот. Повисло настороженное молчание…
Не придавая никакого значения тому, что её никто не поддержал, президент Союза изгнанных и член правления ХДС пошла напролом. Вторым под раздачу угодил Бернд Нойман, министр культуры, который, по мнению госпожи Штайнбах, не защитил двух функционеров её организации от нападок Центрального совета евреев. «Они оба члены ХДС и заслужили того, чтобы мы были с ними солидарны», – настаивала она. Министр был явно заранее готов к такому обороту и быстро попросил раздать присутствующим листочки с принадлежащими виновникам крамольными цитатами из «Поммерше цайтунг».
Но Эрику Штайнбах не остановило даже это: она пообещала, что будет защищать своих сотрудников и дальше. Однако аудитория была настроена не в ее пользу. Прозвучали слова о том, что «за такое исключают из партии». «Ну что ж, можете меня выгнать, если хотите», – парировала Штайнбах. И к этому добавила совсем уж крамольное: «Я не могу изменить того факта, что Польша провела мобилизацию уже в марте 1939 года».*1
Мало ей было Саррацина, так еще и дебаты о нацистском прошлом, от которых ХДС стремится держаться подальше. Тут уже в бой пошел глава парламентской фракции Фолькер Каудер, заявивший, что отрицания вины Германии в развязывании Второй мировой войны он не потерпит.*2 Целый ряд участников заседания его поддержал.
Канцлер сама слова не взяла, но деятельно аплодировала всем высказываниям, осуждавшим Эрику Штайнбах. Завершилась торжественная порка тем, что президент Союза изгнанных покинула заседание фракции еще до того, как оно завершилось. А на следующий день и вовсе в рейхстаге не появилась. Товарищи по партии решили лишить ее возможности выступить на пленарном заседании парламента, где она должна была получить слово как официальный представитель фракции по вопросам беженцев и правам человека. Многие ждали, что госпожа Штайнбах – олицетворение консервативного крыла ХДС – пойдет на попятный и попросит прощения.
Не тут-то было!
Она решила перехватить инициативу и объявила, что в ноябре не намерена больше выдвигать свою кандидатуру в правление ХДС. «Я выполняю только функцию прикрытия, что я больше делать не хочу. Я представляю там консерваторов, но все чаще оказываюсь в одиночестве. Мой ХДС пошел не по тому пути. Приспособленчество не привлечет к нам избирателей», – поясняет Эрика Штайнбах.
На состоявшейся несколько дней спустя закрытой конференции ХДС она тоже отмалчиваться не стала, и её выступление произвело фурор. Она резко критиковала односторонний подход, который все больше берет верх в партии, и даже намекала на возможность создания новой политической структуры справа от ХДС. «Я член Союза и пытаюсь убедить товарищей по партии, что изменение политического курса не было бы неверным решением. Когда я смотрю на Европу, то вынуждена сделать вывод, что граждане многих стран ищут альтернативы крупным христианско-демократическим партиям». А если кто-либо, обладающий достаточной харизмой, основал бы «подлинно консервативную партию», то, как считает госпожа Штайнбах, «она играючи перепрыгнула бы пятипроцентный барьер». «Вот от чего я хотела бы предостеречь ХДС», – заметила она.
Не был обойден и вопрос о Тило Саррацине, по отношению к которому, по мнению Э.Штайнбах, Союз совершил элементарную стратегическую ошибку, набросившись на него в одной компании с левыми. И теперь многие избиратели ХДС считают, что их партия просто отказывается признавать грубые ошибки в иммиграционной политике, сделанные в период её правления.
Досталось и всему политическому классу Германии, в котором господствует климат «латентной цензуры, в том числе и тогда, когда идет речь о фактах». «Я включаю сюда и свою партию», – горько заметила Э.Штайнбах, за плечами которой 36 лет партийного стажа.
Вовсе не стоит думать, что в этой партии у госпожи Штайнбах совсем нет единомышленников. Напротив. Парламентарий Вольфганг Босбах считает так: «Мы должны помешать тому, чтобы все больше консерваторов чувствовали себя в Союзе лишними». Ему вторит Йорг Шёнбом, бывший член земельного правительства Бранденбурга: консерваторы больше не играют в ХДС практически никакой роли, потенциалом для новой правой партии вполне могут стать те, кто больше не считает ХДС выразительницей своих интересов.
Бернд Поссельт из «сестринского» Христианско-социального союза не только считает возможным появление новой правой партии, но и видит в отказе Эрики Штайнбах баллотироваться в руководящий орган ХДС «первый признак дезинтеграции».
Александр ВАРВАРИН
16 октября 1925 года
На конференции в Локарно не удалось решить польско-германские пограничные вопросы.
3 февраля 1933 года
Новый рейхсканцлер Адольф Гитлер объявил генералам рейхсвера, что через 6-8 лет германские сухопутные войска будут осуществлять «активную внешнюю политику»: «Её цель, вероятно, будет на Востоке».
Март 1933 года
Польский «сильный человек» Юзеф Пилсудский зондировал в Париже вопрос о том, готова ли Франция к военной интервенции в Германии.
26 января 1934 года
Германия и Польша неожиданно заключили пакт о ненападении сроком на 10 лет
12 мая 1935 года
Юзеф Пилсудский умер. Гитлер принес официальные соболезнования и принял участие в траурном богослужении в Берлине.
24 октября 1938 года
Рейхсминистр иностранных дел Йоахим фон Риббентроп ультимативно потребовал от Польши уступок по данцигской проблеме.
Конец октября 1938 года
Около 17 тысяч польских евреев были депортированы из Германии на ничейную территорию на германско-польской границе. Там они провели многие дни, поскольку польские власти отказывались их принять назад как «лиц без гражданства».
7 ноября 1938 года
Покушение Гершеля Грюншпана на германского дипломата в Париже стало для нацистов предлогом для крупнейшего еврейского погрома ХХ столетия – так называемой «хрустальной ночи».
24 ноября 1938 года
Гитлер приказал Генеральному штабу вермахта разработать план освобождения Данцига военной силой.
23 марта 1939 года
Польша объявила о проведении частичной мобилизации своих вооруженных сил.
25 марта 1939 года
Гитлер заявил: «Польша должна быть разгромлена так, чтобы в последующие десятилетия её больше не надо было принимать в расчет как политический фактор».
3 апреля 1939 года
Гитлер отдал вермахту приказ быть готовым к удару по Польше, который может последовать «с 1 сентября 1939 года в любое время».
27 апреля 1939 года
Германия денонсировала пакт о ненападении, заключенный в 1934 году.
23 мая 1939 года
Генералитет вермахта получил от Гитлера конкретную постановку задачи на предстоящую войну: «Данциг – не тот объект, о котором идет речь. Для нас речь идет о расширении жизненного пространства на Востоке».
1 сентября 1939 года
В 4 часа 45 минут началось вторжение вермахта в Польшу.
Итак, Эрика Штайнбах была совершенно права, говоря о том, что Польша первой начала мобилизацию вооруженных сил. Значит ли это, что она несет хотя бы часть ответственности за развязывание Второй мировой войны? Или у ее правителей банально сдали нервы от многомесячных германских провокаций, и они просто сделали шаг, оказавшийся бессмысленным со всех точек зрения?
Вообще, отношения между Германией, лишившейся Позена (Познани по-польски) и Западной Пруссии, а также старинного ганзейского Данцига, превратившегося в «свободный город под защитой Лиги Наций», и Польшей, получившей эти земли на руинах германской империи, хорошими быть не могли по определению. Тем более, что демократическая – чего не отрицают даже самые отъявленные германофобы – веймарская Германия с большим трудом находила общий язык с сугубо авторитарной «санационной» Польшей.
И приход к власти Гитлера, разумеется, дело не поправил. Тем более, что уже в первых своих, еще не для широкой публики, речах рейхсканцлер не скрывал того, что «германизировать» население восточного пространства нет необходимости, «достаточно германизировать территорию».
И поэтому можно представить себе, каким сюрпризом стало подписание рейхсминистром иностранных дел Константином фон Нейратом и польским послом в Берлине Юзефом Липским пакта о ненападении. Так внешне миролюбиво выглядела политика, избранная Гитлером в отношении Польши после выходя из Лиги Наций. Это был лишь тактический маневр, хотя в пакте и был зафиксирован «отказ от применения силы для решения любых противоречий в двусторонних отношениях».
После смерти Пилсудского новым «сильным человеком» в Польше стал министр иностранных дел Юзеф Бек. После Мюнхенского соглашения отношения между Германией и Польшей накалились не на шутку. Тем более, что правительство Гитлера – путем самого неприкрытого шантажа – одного за другим принуждало своих соседей к территориальным уступкам.
В 1938 году Берлин ультимативно предложил Польше выполнить программу из 8 пунктов, согласиться на которую было бы величайшим унижением не только для «гоноровых польских панов». Достаточно сказать, что в соответствии с ней Данциг возвращался в состав рейха, через данцигский коридор прокладывалась экстерриториальная дорога, а Польша присоединялась к антикоминтерновскому пакту, превращаясь практически в сателлита Германии. Немудрено, что Бек отказался, а фон Риббентроп тогда изобразил дело так, что это было всего лишь некое «личное предложение».
В январе 1939 года дипломатические контакты между Берлином и Варшавой были часты и продолжительны как никогда. Но двусторонние отношения от этого только становились все хуже и хуже. После того, как вермахт в середине марта вошел в Прагу, а Британия и Франция дали Польше гарантии, Варшава и объявила мобилизацию большей части вооруженных сил и призвала резервистов многих возрастов. Это было подано как польская реакция на агрессию против Чехии. В умах тогдашнего варшавского правительства это прекрасно уживалось с тем, что в октябре 1938 года Польша без зазрения совести заняла тешинскую Силезию, получив кусок распадающейся Чехословакии.
После того, как Берлин весной 1939 года в одностороннем порядке разорвал пакт о ненападении с Варшавой, начало войны между ними стало лишь вопросом времени. Оно наступило 1 сентября 1939 года. До капитуляции Польши оставался один месяц.
№9(47), 2010