Предательский самообман

или Что бывает, когда совсем задурили голову

Они примелькались. Сделались привычными. Получили прописку в повседневной жизни. Растворились в ней. Стали влиять на нее все в большей и большей степени. Немудрено, что психика человека не могла не откликнуться на столь «ненавязчивый» неотступный прессинг. И самым прискорбным образом.

Дориан Йерг вполне мог бы сойти за типичную «серую мышку». Ничем особенным от всех остальных он никогда не отличался. Ни задатками. Ни вкусами и пристрастиями. Ни поступками, помыслами и судьбой.

Родился. Учился. Где-то подвизался. Потом снова учился. Женился. В чем-то участвовал. Себя пробовал – без впечатляющего успеха. Даже пытался работать. И снова учился. Чему, даже сложно припомнить.

Также просто и естественно в семье появился сначала один ребенок. Затем второй. Но в поисках самого себя Дориан Йерг им большого внимания не уделял. Слишком уж он был погружен в свой собственный внутренний мир. Забота о них была доверена молодым бабушке и дедушке. С ними он поддерживал самые тесные отношения.

И всем он казался таким милым. Непритязательным. Отзывчивым. Естественным. Привычным. Заглянуть за фасад внешней видимости, вникнуть в то, что творилось в его душе, никому в голову не приходило. Ни знакомым – близких друзей у него не было. Ни родственникам.

А напрасно. К своему удивлению, они обнаружили бы немало странного и неожиданного. Если не сказать больше.

Дориан Йерг давно заметил за собой какие-то изысканные движения души, которые выделяли его из обыденного ряда. Он был иным. Немножко. В глубине. Более тонким. Возвышенным. Необычным. Находящимся в родстве с окружающим его миром живой и неживой природы. Рукотворным и нерукотворным. Ничуть не в меньшей степени, нежели с миром людей.

Он чувствовал притягательное тепло и отталкивающий холод камней. Ощущал, когда никого рядом не было, как у него легко и органично получается сливаться с деревьями, становясь одним из них. Воспринимал перешептывание ветра как напоминание о ритуальных словах, которым звери так хорошо обучили Маугли: «Мы с тобой одной крови – ты и я». Временами он был совершенно уверен, что у всех предметов, как и у людей, есть сердце. Только его биение нужно уметь слышать. Надо стараться, стремиться, прислушиваться и быть отзывчивым и внимательным. Всегда. Не прерывая своих усилий.

И тогда нарождающаяся от этого близость тысячами невидимых нитей объединит все вокруг. Перед ним откроются удивительные возможности. Другие о них даже не подозревают. Или они недостаточно возвышены, чтобы на них снизошло озарение. Или слишком закостенели и не в состоянии о них задумываться. Или вообще устроены как-то иначе – например, сделаны из иного материала.

Неопровержимое подтверждение своим ощущениям Дориан Йерг получил тогда, когда он в нем особенно нуждался. Ему должны были сделать пустяковую операцию. Что-то вырезать. Что-то подкорректировать. Рутинно. Планово. Пустяковую не в смысле здоровья – всё-таки, чтобы ее сделать, требовался общий наркоз, – а в том плане, что такие операции были поставлены на поток. В сотнях клиник по всему свету их делали ежедневно десятками и даже тысячами.

Но не все пошло так гладко, как ожидалось. В какой-то момент что-то не заладилось. Что-то там повисло на волоске. Но пострадал не Дориан Йерг. Его боль, его страх, его отчаяние взяли на себя приборы, установленные в операционной. Он почувствовал их ласковое благосклонное присутствие до того, как отключилось сознание, и успел установить с ними связь, которая должна объединять родственные души. Они взорвались один за другим. Но зато Дориану Йергу удалось выкарабкаться без потерь. Врачи сразу же восстановили контроль над ситуацией и завершили операцию вполне успешно.

Лежа в палате и понемногу накапливая силы, он раз за разом прокручивал в памяти произошедшее и переживал его вновь и вновь. Сомнений быть не могло. Он так живо чувствовал ту связь, которая установилась тогда в операционной между ним и приборами, и так остро переживал их самопожертвование, когда они принесли себя в жертву ради того, чтобы у него все прошло благополучно. А, может быть, даже для того, чтобы он жил.

С тех пор все окружавшие его предметы всегда приходили ему на помощь, чтобы с ним ни случилось. Верно и преданно. Он оступался и падал с лестницы. Но руки и ноги себе не ломал. Они оставались в целости и сохранности. Ломался то радиоприемник, вынесенный на террасу. То мобильник, утонувший в глубоких карманах куртки. И тот, и другой так, что не поддавались никакому ремонту.

Он сваливался с тяжелейшим воспалением легких или подхватывал какую-нибудь чуть ли не смертельную заразу. Но сгорали все люстры, все электроприборы в доме, сгорала целая подстанция. Он же в очередной раз выкарабкивался без каких-либо последствий.

Тем летом вместе с женой, родителями и детьми он затеял перестройку дома и благоустройство участка. Как это могло получиться, черт его знает. Это даже трудно себе представить. Он показывал тяжелогруженому грузовику, как заехать в узкие ворота и куда, что сбросить. Но зазевался – может, заслушался воркованьем птиц или побоялся прерывать откровения тумана – и не отскочил, просто не отошел в сторону. Грузовик задел его страшным образом. Он должен был раздробить и раздавить ему всё.

Но Дориан Йерг и на этот раз выжил. Сознание вернулось к нему через несколько дней. Или недель. Ему сложно было определить. Он лежал на белоснежной постели перед открытым окном. Его створки были широко распахнуты. Теплый душистый летний воздух наполнял комнату. Заглушая запах лекарств и буроватых повязок.

Дориан Йерг прислушался к себе. Окружавший его сад радостно приветствовал его. Но в адресованном ему приветствии он моментально различил нотки грусти. Сад скорбел по самым большим и раскидистым яблоням, украшавшим его когда-то. Яблони были удивительные. Они всегда обильно плодоносили. В отличие от всех остальных. Каким бы год ни выдавался – благоприятным или нет. Это они приняли на себя удар, который на него обрушился. Подошел их черед. Основные стволы яблонь безнадежно обломились. Да и оставшиеся стояли сиротливо, с молчаливым укором воздев к небу голые обнаженные ветви. Он закусил губу: «Ах, бедняжки. Спасибо, дорогие. Безмерно. Я вас так любил».

Но от общения с садом его оторвали люди. Он перевел взгляд на вошедших и не поверил своим глазам. А, может, просто, он давно на них не смотрел или их не видел, разговаривая в душе с камнями, деревьями, туманом, мобильниками и транзисторами.

Перед ним стояли согбенные старики, в которых после всего того, что с ним произошло и происходило, превратились его еще далеко не старые родители. Рядом с ними – незнакомая женщина, преждевременно поседевшая и высохшая, в которой он, напрягшись, с трудом узнал свою жену. И еще – слишком рано и резко повзрослевшие дети, на лицах которых читалось только одно чувство: всепоглощающая неизбывная тревога.

С глаз Дориана Йерга как будто спала пелена, закрывавшая их все эти долгие-долгие годы. Не отрываясь, он всматривался в эти почти чужие ему родные трагические лица. Он вновь, но, похоже, слишком поздно, открывал их для себя.

По его щекам, оставляя узкие соленые бороздки, текли слезы. Слезы раскаяния. Медленно, но неотвратимо в его мозг, вечно занятый другим, проникало понимание того, кто на самом деле принимал на себя все сваливавшиеся на него удары судьбы.

А он – Дориан Йерг – так подло, так по предательски все относил на счет своей необыкновенности и тех удивительных связей, которые, как он вообразил, он установил с живой и неживой природой. Как рукотворной, так и не рукотворной.

© Марк ЭНТИН, д.ю.н., профессор,
директор Европейского учебного института
при МГИМО (У) МИД России

№2(41), 2010