Ослепление мечтой

Сколько себя помню, всегда был еврооптимистом. Только в более широком смысле, чем друзья-ЕСовцы. Всегда верил в Большую Европу, в просторный, удобный, гостеприимный и хлебосольный общий дом. Еще с тех пор, как вместе с М.С.Горбачевым оказался в конце 1980-х в Страсбурге. Помню, какой энтузиазм тогда все испытывали. Почему же отношения России с Евросоюзом никак не складываются? Почему брюссельцы постоянно смотрят то в землю, нам под ноги, то поверх наших голов?

Может, эта история кое-что объясняет.

… Яглунд Яглундович, среди своих Ягуягун, или, по-простецки, Ягугун, вырос очень честным и работящим. Ему так нравилось. Быть честным и работящим ему импонировало. Так его воспитали родители. Иного образа жизни ни для себя, ни для других, он просто не представлял.

Конечно, в свое время в его жизни все было, как положено. И веселые студенческие попойки, заканчивавшиеся пробуждением в Ленинграде, Риге или Ярославле. И безумные увлечения, когда в жертву прекрасной королеве приносились все фигуры на шахматной доске. Без исключения. И таинственные похождения, о рискованности которых порой нельзя было думать без содрогания.

Но все это осталось в прошлом. Ягогоша вырос, остепенился и оставил для себя только то, во что безоговорочно верил. Что считал главным. Что ставил превыше всего. Добропорядочность и трудолюбие не сделали его скучным. В занудстве его никто никогда бы не упрекнул. Он по-прежнему много читал. Был в курсе всего. За словом в карман не лез. Умел и пикироваться, и побалагурить.

Но срабатывал фактор времени. Его катастрофически не хватало. С годами работы и обязательств становилось все больше. А что-то делать спустя рукава Ягогоша считал ниже своего достоинства. Вот и получалось, что чем-то приходилось жертвовать. Чем – у него сомнений не вызывало.

Единственное развлечение, которое он себе оставил, помимо удовольствия быть честным и работящим, могло бы показаться детским и наивным. Как-то, когда он вышел туманным утром на балкон с сигарой в руках (курить он давно бросил, но огромный запас сигар, которые ему надарили, надо же было использовать), он увидел, как из подъезда соседнего дома выскользнула легкая женская фигурка в леггинсах и размеренной трусцой устремилась отмеривать круги по лежащему напротив старинному парку. С тех пор он всегда выходил утром, чтобы полюбоваться легкими воздушными движениями молодого, сильного, прекрасного тела. Это стало для него традицией. Наркотиком. Ритуалом. С этого начинался день. Что может быть как-то иначе, он себе уже даже не представлял.

Случалось, Ягогоша проводил за работой всю ночь напролет, не смыкая глаз. Иногда его валили с ног какая-нибудь препротивная простуда или другое легкое недомогание. Плевать! Все равно в урочный час, как офицер некоего только ему ведомого караула, он выходил на балкон, чтобы полюбоваться фигуркой. Чтобы насладиться ее образом. Вдохнуть аромат зелени, зимы, весны, лета – что там было на дворе. Чтобы убедиться: все так, все правильно, все хорошо устроено в этой жизни.

Фигурка казалась ему божественной. Она была так изящна. Так тонка. Так совершенна. Она двигалась с такой непосредственной грацией. В каждом жесте, в каждом повороте, наклоне головы, игре света и тени было столько женственного. Чудо. Сказка. Мираж. Благословение. Каждый раз он находил все новые и новые имена, которыми ее награждал, все новые и новые восторженные эпитеты.

Ему так хотелось, чтобы так было всегда. Он был уверен, что так будет всегда. Он уверовал, что не может быть иначе, уверовал настолько, что когда он как-то вышел в урочное время на балкон и не увидел ее, в нем все перевернулось. Во рту пересохло. В глазах потемнело. Сердце забилось с такой силой, что он еле удержал его в мгновенно усохшей исстрадавшейся груди.

Ничего не соображая, не разбирая дороги, ломая и опрокидывая все на своем пути, Ягогоша бросился вон из квартиры в подъезд соседнего неказистенького дома. Он стучал в двери. Ломился внутрь. Он орал. Ругался до неистовства. Богохульствовал. Ее нигде не было. Не было, и все тут. Он проверил все квартиры до одной. По десятку раз. Заглянул во все комнаты, туалеты и подсобные помещения. Ее нигде не было. И на его расспросы никто не смог ответить ничего вразумительного.

Мир перестал для него существовать. Краски померкли. Ничего хорошего в жизни больше не осталось. Он заперся в своей башне из слоновой кости и никогда больше из нее не выходил. Даже на балкон. Честность же и трудолюбие, которые он некогда так почитал, не приносили ему больше ни удовольствия, ни удовлетворения. Все сделалось ненужным и бессмысленным. Все-все. И навсегда.

А в это время та, фигуркой которой он так восторгался, сидела на колченогом табурете у себя в горнице, вся закутанная в шерстяное пончо, и горько, безутешно плакала. Она тоже давно заприметила его. Она видела и всей кожей ощущала те чувства, которые в нем возбуждала. И от его верности и неистовства сама заразилась ответным чувством.

Но она была вовсе не молода. И фигурка у нее была далеко не безупречной. И с мадонной Рафаэля ее вряд ли бы кто спутал. Но она была уверена, что Ягогоша восторгается именно ей. Что он каждое утро выходит на балкон, чтобы поприветствовать именно ее. Что он ждет ее, а не какой-то выдуманный образ, существующий только в его воспаленном воображении.

То, что он не узнал ее, что пронесся мимо с десяток раз, бранясь и отталкивая, не удосуживаясь даже взглянуть на нее и присмотреться к ней получше, разбило ее сердце. Оно рассыпалось на тысячи и тысячи мелких неровных осколков с острыми краями, которые уже было не собрать и не слепить вместе.

Но, как у всякой обыкновенной, разумной и современной женщины, у нее был запасной вариант. Другой продолжал ухаживать за ней, именно за ней, а не какой-то выдуманной юной богиней, ничего такого не подозревая. Она же попридерживала его, не отвергая, все время ожидая, когда же тот, с балкона, наконец, созреет, поверит в себя и к ней спустится. Ее ожидания оказались напрасными. Она могла теперь спокойно и буднично сказать «да» другому.

И она поспешила переодеться во все новое, чтобы поскорее выскочить в так полюбившийся ей старинный парк и там нежно и призывно положить руку на плечо твердо стоящего на пьедестале бронзового изваяния.

Черт возьми, неужели, такие истории – удел не только людей, ранимых, мечущихся созданий, блуждающих в выдуманных ими же реальностях? Неужели они столь же часто происходят и с теми, кто занимает так много места на большой, просторной карте нашей планеты?

© Н.И. ТНЭЛМ