Эмбрионы и власть, или Власть эмбрионов

(нравоучение для тугодумов)

Одной из характерных черт нулевого десятилетия стала дальнейшая девальвация ценностей. Началась она, к сожалению, ужасно давно. Но в нулевые годы продолжилась с головокружительной быстротой. Особенно в Европе и, в целом, во всем Евро-атлантическом регионе.

Перечислять даже не хочется. Достаточно бросить беглый взгляд вокруг, чтобы в этом убедиться.

Уже никто безоглядно не восхваляет историческую целесообразность, плоды и возможности глобализации.

На некогда многими столь любимых банкиров и финансистов плотно наклеена этикетка «зарвавшиеся».

Для спекулятивных игр, от которых еще недавно все были в восторге, нашли уничижительно обидное прозвище «казино-капитализм».

Вдруг, как-то неожиданно, не мил сделался постмодернизм с обязательным превозношением достоинств далеко идущей уступки национального суверенитета.

Из-под общества всеобщего благоденствия намеренно буднично, по-деловому, не спрашивая, одну за другой принялись выдергивать государственные подпорки.

Некогда открытый, внешне дружелюбный, либеральный мир сделался отнюдь не таким уж открытым, дружелюбным и либеральным.

Традиционной семье с ее вековыми устоями и традициями почитания взрослых, воспитания детей, сочетания полов, любви, солидарности и ответственности вообще разрешили загибаться.

Рутиной и обыденностью стали некогда протестные требования, которые могут окончательно стереть зыбкую грань между добром и злом, если им поддаться. В их числе – разрешить наркотики, запустить переговоры с террористами, дать всем по атомной бомбе, признать лидеров антигитлеровской коалиции виновными в военных преступлениях и преступлениях против мира и человечности, посадить в кутузку предложивших человечеству неограниченный доступ к информации, узаконить клонирование человеческой особи и проч., и проч., и проч.

Однако больше всего за нулевые годы досталось демократии. Как над ней только не измывались. Какие над ней только эксперименты не проделывали. Причем кто – ее самые преданные фанаты.

Насмешку над избирательным процессом в оккупированных странах объявляли справедливым и в меру демократическим.

Неугодные, но победившие на выборах партии пытались отлучить от власти и даже запрещали.

Практическими действиями показывали, что мнение народа, с всякими там плебисцитами и референдумами, – мишура. Оно никого не интересует и ничего не значит, когда речь идет о «серьезных» вещах.

Откровенных бандитов сажали на политический трон и поощряли провозглашать независимость, лишь бы своей цели добиться.

И все же гениальную максиму о том, что демократия страшно плоха и неэффективна, но человечеству ничего лучшего за многовековую историю так выдумать и не удалось, никто опровергнуть не смог. Заповеди демократии пока что сохраняют всю свою силу. Демократия сияет как град на холме. Только на нее уповать и остается. Несмотря ни на что. Вопреки всем эксцессам, предательству и несправедливостям.

Но констатация констатацией. А почему? Вот с объяснениями как-то хуже получается. Не берут они за душу. Не доходят. Какие-то они все вялые. Наукообразные – то бишь заумные. Казенные.

На этом фоне мне объяснения одного биолога знакомого страшно понравились. Или хирурга. Или патологоанатома. Точно не помню. Да это и не важно. Уж очень здорово он все по полочкам разложил. Может, и вам понравятся.

Любые науки о человеке начинаются с того, что людей делят на различные группы по самым различным, с потолка взятым, признакам. Вообще подразделять и классифицировать – любимое занятие ученых, сплетниц и дилетантов.

Людей делят на бедных и богатых, а чтобы прикрыть свой снобизм, также и на элиту, средний класс, интеллигенцию, образованных, работяг и т.д.

Еще говорят об интровертах и экстравертах, нормальных и ненормальных, индифферентных и влюбчивых, активных и пассивных, лидерах и стаде, интеллектуалах с высоким уровнем айкаю и дебилах. Юлиан Семенов крайне любил, чтобы в анкете героя обязательно было записано: «характер выдержанный, нордический». Это если психологический тип или интеллектуальный уровень человека описывать.

Максимальное раздолье с внешностью. Тут тебе брюнетки и блондинки. С пышными формами и худющие. Кареглазые и сероглазые. Некоторым, как мне, например, больше всего с томной кошачьей нежностью зеленых глаз нравятся.

Уж не говоря про ножки. Тут фантазия совсем разыгрывается. Особенно популярно деление на зажигательные (которые как спички), опьяняющие (бутылочки) и оглушающие (как удар окороком). Следующее по популярности – дам, не дам, дам да не вам.

У экономистов свои причуды. По отношению к деньгам они подразделяют людей на хапуг, кутил, расточителей, рационалистов, накопителей, скряг и т.д. Согласно одной из многочисленных, но все равно мало понятных директив ЕС, принятых за последнее время, перед тем как с вами дело иметь, служащие банков должны выяснить, склонны ли вы к риску или консервативны, и до какой степени, любите ли судиться и некоторые другие интимные подробности.

Так что пределов человеческой фантазии и типам классификации нет. Их под любую потребность и любой вздор подвести можно. А о главном различии между людьми, самом-самом главном наука и писатели с журналистами умалчивают…

Все люди начинают жизнь в материнской утробе абсолютно одинаково: скрючившись черти как, зажатые и спеленатые – ни повернуться тебе, ни распрямиться, ни как-то иначе воли себе дать. И это накладывает на всех нас неизгладимый отпечаток. Только по-разному. Очень и очень по-разному.

Одна часть людей так на всю жизнь с синдромом эмбриона и остаются. Они даже спать калачиком потом еще долго-долго предпочитают. И палец сосать (или галстук). Особенно в стрессовых ситуациях. Когда что-то неожиданное происходит, или решение принимать надо.

Они любят маленькие уютные помещения, будуары, спаленки и кухни-пеналы. Чтобы все рядом, под рукой было. Чтобы как бы продолжением себя служило.

И по жизни они куда-то в норку, в отведенную им небольшую социальную нишу забиться пытаются. Чтобы спокойно было. Чтобы не дергаться. Чтобы они не выступали, но и их не трогали.

Только тогда им комфортно. Они и сами себя хорошо чувствуют. И остальным в радость и удовольствие.

Однако не дай бог социальные роли сдвинуть или перепутать – тут все беды и несчастью сыпаться начинают. Спастись от них нет, ну, никакой возможности.

Вторая группа – мятежники духа и люди самостоятельные. Им еще в утробе невмоготу. Они уже там буянить, драться, стучаться и возмущаться начинают. Они не приемлют казематов, замкнутого пространства, посягательств на свои предпочтения. Им нужна экстремальная степень свободы. Чтобы била через край. Чтобы ей захлебнуться можно было. Но только для себя.

Когда они подрастают, то не мыслят себя в уединении, в маленьких, по чужому размеру сварганенных апартаментах, на скромных, тихих должностях. Им подавай хоромы и сногсшибательные карьеры. Чтобы все было большое, значимое, престижное. Чтобы уходило за горизонт и дух захватывало. Чтобы мчаться во весь опор и своим преследователям или последователям – что, в принципе, одно и то же – покрикивать: «Эй, вы там, не отставать! Разговорчики в строю! Догоняйте!»

Когда так устроен мир, им здорово. Им вольготно. У них все ладится. Жизнь бьет ключом. И им самим и всем другим – как тем, кто с ними, так и тем, кто не с ними – от них самих тепло и радостно. Ведь тем другим не нужно ни о чем думать. Не нужно ломать голову. Не нужно мучиться выбором. Можно только подражать и идти следом.

А теперь представьте себе, что те, для кого без буйства стихии, природной или антропогенной, без драйва и простора, жизнь не в жизнь, заперты в малюсеньких халупах, трудятся в подсобках и подвалах, упакованы в опостылевшие им семьи, лишены горизонта. Да они же самые несчастные в мире существа. Больные. Невротичные. Ужасные. Вымещающие на всех свою злобу, неудовлетворенность, раздражение, порождаемые загнанностью в эмбриональное состояние. На своих близких. На всех окружающих.

Несчастнее них могут быть только жаждущие такого состояния – ощущения покоя, отстраненности и защищенности – когда они волею судеб вынуждены жировать в огромных домах, неведомо как оказавшихся в их собственности, жить открытой публичной жизнью, возглавлять какие-то компании и кампании, распоряжаться, вести за собой. Да лучше повеситься, чем каждый день, каждую минуту, каждую секунду ломать себя и насиловать.

Но это все вообще. А представьте себе подмену ролей в политике! Несчастны те страны, те народы, во главе которых игрою случая или в силу обстоятельств оказались тянущиеся к эмбриональному существованию. Все смелое, неординарное, передовое вскоре у них оказывается в загоне. Отмирает как ненужное, вредное и опасное. Исчезает как класс. Все погружается в трясину и покрывается ряской.

Не менее жуткая судьба ждет соседние страны и народы, когда во главе малюсенькой, скромной, погруженной в себя державы оказываются лихачи, всей своей жизнью пытающиеся исправить ошибку природы, скрутившей их и запрятавшей, не снимая вериг каторжника, в утробу матери. Им нужны победы и почитание, добытые любой ценой. Упоминания в истории человечества. Перекройка границ. Захваты и завоевания. Взимание дани, контрибуций и репараций.

Вот для того чтобы защитить людей от постоянных ошибок с подбором лидеров, чреватых непередаваемыми кошмарами и катастрофами, от немаркированности тех, кто принадлежит к двум полностью противоположным типам личности, и нужна демократия. Она помогает решить все четыре задачи более-менее успешного самосохранения человечества.

Первую – не допустить абсолютизации власти. Вторую – создать систему сдержек и противовесов, при которой институты важнее личности. Третью – отработать и внедрить такие политические процедуры, при которых люди попадают на то место, которое нужно социуму, а не наоборот. Четвертую – обеспечить, в случае ошибки, сменяемость тех, кто роковым образом оказался во главе вопреки той роли, которая соответствует их психическому, психологическому и психосоциальному типажу.

Вроде бы, так несколько доходчивее. Надеюсь, что теперь вы, наконец-то, усвоили. Или хотя бы попробовали понять.

© Н.И. ТНЭЛМ

№1(51), 2011