Неисповедимые пути социальной стабильности
Европейский Союз предпринимает активные, энергичные, эшелонированные меры по выходу из кризиса суверенной задолженности. Многие – и политики, и эксперты, и государственные деятели сетуют, что несколько запоздалые. Непоследовательные. Недостаточно эффективные. Но никто не смеет упрекнуть лидеров ЕС в том, что они ничего не делают.
Никто также не ожидает, что объявленные меры окажутся чудодейственными. Что они мгновенно дадут эффект и позволят всем, как внутри ЕС, так и за его пределами вздохнуть спокойно. Зато все в один голос предсказывают, что в краткосрочной перспективе они чреваты падением жизненного уровня населения, высокой безработицей, низкими темпами экономического роста.
Последствия хорошо известны – усиление протестных настроений в обществе, выступления трудящихся, студенчества, «синих» и «белых» воротничков, недовольство среднего класса. Словом, неминуемое повышение градуса социальной напряженности.
Как избежать этого недуга – по большому счету доподлинно никто не знает. Все предлагаемые рецепты грешат теми или иными недостатками. В то же время в каждом из них есть рациональное зерно. Прочтите ниже приведенную историю. Вдруг она послужит лидерам ЕС, экспертам, политикам и государственным деятелям желанной подсказкой. Или, напротив, предупреждением. Кто знает?
… История эта случилась в нашем с вами не таком отдаленном прошлом. Хотя началась несколько ранее. Ника Никский (Никанор Никанорович Никский, если по-нашему) всю жизнь прожил в одном и том же микрорайоне, в одном и том же дворе, в одном и том же доме административного округа «Фламинго» крупного, даже очень крупного мегаполиса. Да и зачем ему было менять свою жизнь, куда-то уезжать, что-то искать, если его все устраивало. Все было таким родным. Таким понятным. Привычным. Естественным. До самого последнего времени...
Никусеньке – такое обращение прилипло к нему с младенчества и так и закрепилось на всю жизнь (правда, родители называли его даже нежнее Никочкой и Никунчиком) – действительно нравился дом, в котором ему выпало жить. По сравнению с современными он казался низеньким и неказистым. Зато по качеству мог дать фору кому угодно. Дом был возведен руками немецких рабочих. Он был построен добротно. Основательно. На совесть. И на века. В соответствии со всеми строительными канонами, явно превосходящими нынешние технические стандарты. Пусть те и слыли международными, наднациональными и утверждались теперь в высших инстанциях. С хорошей звукоизоляцией и герметикой. Высокими потолками. Надежными крышей и перекрытиями. И без инкубатора для комаров в подвальных и технических помещениях.
Квартира, правда, была маленькой. Можно даже сказать крохотной. Но и ему, и его родителям вполне хватало. На большее они не претендовали. Ведь вокруг все жили так же. Или хуже. В гораздо более стесненных условиях. Он был единственным ребенком в семье, и родители сумели выделить ему собственный уголок. Так что он сызмальства знал, что такое «прайваси» и мог им пользоваться.
Зато двор у него был просто роскошный. Большущий, как парк. Остальные здания были расставлены широким квадратом, чтобы не сложиться друг на друга в случае бомбардировки или ракетно-ядерной атаки. С огромными, чуть ли не исполинскими деревьями, развесистая крона которых создавала атмосферу покоя и благополучия. Утопающий в цветах и зелени. Со щедро и удобно расставленными скамеечками для стариков и старушек. Беседками. Богато и продуманно оборудованными детскими площадками.
Еще одно достоинство его жилья заключалось в том, что за пределы его маленькой родины ему и выходить было не к чему. Ясли, детский сад, школа, клуб, гастроном – все располагалось по соседству. Или в ближайших дворах. Через дом-два. Так что нужды куда-то ездить он не испытывал. Потом и вуз, в который поступил, и работу в конторе средней руки, вполне отвечающую его запросам, он подобрал по тому же принципу. Чтобы было близко, удобно и необременительно.
Естественно, что при таком образе жизни и таких запросах Никусенька очень ценил традиции. Любил их. Обожал. Боготворил. Ничего важнее, чем повторяемость событий, их неминуемость и предсказуемость для него не существовало. Ничего нового, неожиданного, все равно – плохого или хорошего – он в своей жизни не хотел. Зачем, если и так хорошо. От добра добра не ищут. Даже если потому, что не знают другого.
Так, Никусеньке страшно нравился ритуал, когда из года в год, по окончании зимы, появлялись бригады маляров и начинали красить заборчики и красивую низенькую воздушную оградку, которая обрамляла детские площадки, избранные кусочки дворика, что-то там еще. Они заменяли скворцов, которые давно уже перестали появляться в его краях, и напоминали, правда без радостного галдежа пернатых, что весна пришла. Красили всегда одинаково бестолково. По струпьям досок и ржавчине палисадников. Криво. Косо. Глупо. Но ему и это нравилось. Можно было в свое удовольствие чертыхаться по поводу бездарности и близорукости властей, их неспособности хоть раз сделать все по-человечески и высказывать про себя предположение о том, что тут не обошлось без воровства. И при этом испытывать острое чувство превосходства, сладко растекающееся по всему телу, ничего не предпринимая и ничего не делая, чтобы исправить положение. Зачем вмешиваться не в свое дело? На это другие есть. Но голова-то у всех должна быть на плечах.
И точно так же он с младых ногтей привык к другому ритуалу. Ближе к концу лета приходили ремонтники с отбойными молотками и вскрывали асфальт, тщательно положенный всего лишь год назад. Они долго сосредоточено возились, выкапывая, укладывая, сваривая и заставляя всех жильцов месить грязь только для того, чтобы порадовать их своим появлением ровно в то же время где-то месяцев через девять-десять. По ним Никусенька с уверенностью мог судить о том, что, увы, лето подходит к концу, и наступает промозглая дождливая тоскливая пора, особенно неуютная из-за того, что в наступающие холода приходилось сидеть без отопления. Его включали намного позже. Так что о том, что сие есть «очей очарованье», вспоминалось через силу. Но Никусеньку и это радовало. Ведь так было всегда.
И таких черточек стабильности, постоянства, преемственности было еще много. После того, как стает снег и двор высохнет, газоны засыпали свежепривезенной землей, видимо, отменного качества: жирной, черной, с особо устойчивыми к нашему климату семенами. Землю смывало дождями. Семена выклевывал мелкий птичий народ. На растрескавшихся газонах все равно ничего не росло. Но было приятно. О народе, о тебе лично заботятся. Не забывают. Каждый год проявляют внимание. И так из десятилетия в десятилетие. И крылечки регулярно ремонтировали. Однако они тут же снова становились щербатыми и неприглядными. И двери в доме чинили, хотя они все равно отказывались то открываться, то закрываться. И косметический ремонт устраивали, но такой, что уже через пару дней никто с уверенностью не мог сказать, делали его или нет.
О том, что наступили новые времена, Никусеньке никто не рассказывал. Газеты всегда приносили с таким опозданием, что он перестал их выписывать. Да и зачем их читать, когда там сплошная чернуха. Только с души воротит. Радио включал, только чтобы послушать записи классики, насладиться инсценировками романов и спектаклей, порадоваться мастерству чтецов, голоса которых ему были столь же дороги, как ежегодные ритуалы. По телевизору же смотрел только передачи о природе, «А ну-ка, девушки!» и «Спокойной ночи, малыши» (если, чтобы было понятнее, использовать отечественные аналоги названий).
Их приход он ощутил всей кожей. Всем своим существом. Подсознанием. По нескольким, может, для кого-то мелким, но для него знаковым новшествам. Только отнюдь не по обилию откуда-то взявшихся автомобилей. Он ими никогда не интересовался. Они были из другого мира. Или разнообразию шмотья на прилавках углового магазина. Во-первых, духовное он всегда ставил выше материального. А во-вторых, в его районе никто никогда плохо не одевался.
Первым признаком перемен стали массивные стальные двери. Таких он отродясь не видел. Сначала они появились у одного-двух соседей. Потом повсюду заменили привычные дерево и дерматин. Еще через некоторое время закрыли собой коридоры на этажах, так что стало непривычно скучно и тревожно. Больше не было видно, чем живут люди, что они выставляют наружу, на каких велосипедах ездят и вообще... Последним штрихом стало появление массивных стальных дверей при входе в его собственный дом и дома всех его знакомых. Это повальное сумасшествие его от них отрезало. Телефоном он не пользовался. Номера знакомых у него записаны не были. Для чего, когда можно было просто постучать и зайти в выходные или после работы. А на посиделки во дворике они по неизвестным для него причинам ходить перестали. Правда, Никусенька особенно не переживал. В гости он хаживал редко, у себя же никого не принимал. Так сложилось.
Вторым признаком – огораживание. Медленно, но верно и его двор, и все соседние обнесли чугунной оградой. В несколько рядов. Не менее монументальной нежели стальные двери в домах и квартирах. Но с тем же эффектом. Раньше достаточно было сделать два шага, и ты приходил, куда тебе нужно. Теперь приходилось обходить бесконечные изваяния человеческой глупости, себялюбия и пренебрежения к другим. Это было вдвойне противно. С одной стороны, из-за того, что он все время забывал о преградах. Ему приходилось возвращаться. В результате он тратил на коротенький переход непропорционально много времени. С другой – из-за чувства гадливости, которое возбуждали эти новоявленные лабазы. Конечно, решетки, которыми оказались обнесены дворы, неприступные ворота, висячие замки и все такое не вызывали ассоциаций с колючей проволокой, концлагерями и т.д., но все же.
С некоторым трудом, но ко всем этим «милым» штучкам новой жизни Никусенька кое-как привык. Болезненно, с зубовным скрежетом, но привык. Однако когда подули еще более новомодные ветры, он почувствовал, что готов взорваться. Фасады домов оставались такими же обшарпанными, как и прежде. Воду то включали, то отключали. Тарифы за все, что угодно, росли с умопомрачительной быстротой. Площадки под газоны были теперь заставлены огромными грязными вонючими внедорожниками, пронизывающими время от времени ночную тишину и спокойствие удивительно мерзкими и затейливыми сиренами. В подъезд домов было не зайти. А вместо того, чтобы заниматься всем этим, проявлять заботу, хоть как-то улучшать и налаживать быт, те, кому положено, занялись совсем другим.
В общем-то не очень старые ажурные чугунные ограждения начали сносить и ставить новые. Еще более тяжелые. Массивные. Вызывающе уродливые. По всей видимости, колоссальной стоимости. А потом и их вытаскивать из земли и устанавливать другие. Потом третьи. И так без конца.
Никусенька глядел на эту фантасмагорию, и сердце у него кровью обливалось. Это что же такое творится, – думал он. – Неужели они не видят, что делается? Это как же так? Вокруг ничего дельного. Ничего стоящего и ничего для нас, для людей. А эти мерзавцы в заборы, изгороди и решетки играют. Да чтоб у них руки заржавели и уши позеленели. Да чтоб они сами жили за колючей проволокой. Когда же ходить-то и дышать сможем снова свободно? Или те времена никогда больше не вернутся? А, может, это я зря? Может, они не знают? Может, это кто другой? Так тогда надо им глаза открыть. Надо куда-то идти. Стучаться во все двери. Что-то делать. Надо к кому-то присоединяться.
Однако, слава Богу, Никусенька недолго оставался в расхристанных чувствах. В одно прекрасное утро он проснулся, вышел на улицу и увидел: стаи маляров-скворцов прилетели, и столь же бездарно якобы красят чугунные ограждения. Как раньше. Бригады родных и таких любимых ремонтников взламывают свежеположенный асфальт. На самосвалы грузят старую землю, чтобы завезти совершенно такую же. И он враз успокоился. Тьфу ты, видимо, привиделось. Ведь все хорошо. Все так, как прежде. Все чтут традиции. Значит, беспокоиться не о чем. Можно жить тихой спокойной жизнью, той, которой он всегда жил, и ни о чем не печалиться. Ведь заведенный порядок, преемственность, стабильность сохраняются. Признаки же новой жизни – это все глупости. Наносное. Преходящее. На это не стоит обращать внимание.
Все было снова как всегда. Никусенька был счастлив. Больше ему ничего не было нужно…
© Н.И. ТНЭЛМ