Европейский супрематизм: опыт реконструкции
Эпические сказания – одна из богатейших кладовых образного представления о мире, унаследованных всеми нами. Из нее с энтузиазмом черпали вдохновение все мировые цивилизации, не только европейская. Из нее выросла по большому счету нынешняя массовая культура. Многие хранящиеся в ней сокровища передавались и передаются из поколения в поколение, получают современную огранку и украшают нашу жизнь вновь и вновь. Делают ее симпатичнее, насыщенней, разнообразней. Чего стоят только карело-финская Калевала, гомеровская Илиада или индуистская Махабхарата.
На этом праздничном фоне старинные русские былины могут показаться не столь яркими и изощренными. Запасная скамейка героев – не такой длинной. Испытываемые ими чувства – чересчур обыденными. Будь то обида, гнев, ярость, ревность, взаимопомощь, презрение к славе и стяжательству. Проповедуемое ими чувство долга и защитника Родины – слишком уж прямолинейным. Философская рефлексия на происходящее – почти отсутствующей.
Это не так. Далеко не так. Просто очень многие истории дошли до нас в упрощенном, адаптированном виде. Иногда, даже чуть ли не схематичном. Мол, спал Илья Муромец на печи тридцать лет и три года, а потом волхвы отыскали его, силы вернули природные, на ноги поставили, и он всех басурманов победил, вдовам и сиротам свободу вернул. Или, дескать, заподозрил киевский князь богатырей в политических амбициях, кого из столицы удалил, кого в казематах запер, а в результате некому стало защищать Землю русскую. И, отойдя от обид, богатыри вновь за свою профессию «Родину защищать» взялись, только когда им объяснили, что не за князя, не за его прихвостней на ристалище идут – за людей.
В таком виде старинные былины все равно хороши. Все равно душу греют. Но похожи больше на детское переложение «Тысячи и одной ночи», отдаленно лишь эту сказку сказок для взрослых передающую. Хотите узнать, какими, наверное, были более полные версии былин, редуцированные временем? Тогда читайте.
I
… Не было в дружине княжеской никого храбрее и пригожее, чем Драгомир, Доброгляд и Владисвет. Никто не мог с ними тягаться ни силой, ни ловкостью, ни выучкой воинской. Одинаково споро рубились они на тяжеленных неповоротливых двуручных мечах и фехтовали легкими, быстрыми, острыми, как лезвие, клинками. В совершенстве владели метательной техникой. В их руках и жало тончайшей выделки, и простой сучок, и речная галька превращались в страшное оружие. Стрела, пущенная ими из лука из любого положения, неизменно попадала в цель. А возникни нужда, могли голыми руками льву пасть порвать и медведя заломить.
Стати богатыри были отменной. Не хочется, а залюбуешься. Молодые. Стройные. Улыбчивые. Ясноглазые. Ничего лишнего. И все при них. Как статуэтки Аполлона, выполненные лучшими античными мастерами. Только высеченные в полный рост. А, может, даже и краше. Это уж кому что или, вернее, кто нравится. Драго – крепыш кареглазый с развивающейся копной рыжих волос. Любой викинг бы обзавидовался. Добрынюшка – взрывного темперамента увалень, весь такой мягкий, кругленький, со сверкающими яркими голубыми звездными глазами и льняными, ниспадающими, пшеничного цвета волосами. Влад – весь точеный, рифленый, светящийся, берёзовый, с русой шелковой бородушкой, которую любая мечтала бы гладить, да пальчиками перебирать.
И судьба их до той поры складывалась одинаково, как будто кто их детские и молодые годы под копирку писал. Родились и выросли они в отдаленных уголках Земли нашей, куда тление и разложение декадентства просто не смогло добраться. Там же возмужали и свои первые подвиги богатырские совершили. А возмужав, решили к князю податься, чувствуя, что их сердце, их сила, их доблесть будут востребованы. Чтобы и Земле нашей послужить, и себя показать.
А там, в княжеской дружине, не раз приходилось им вместе в походы ходить, вместе время коротать, друг друга из беды вызволять. Так что сдружились они крепко-накрепко настоящей мужской дружбой. Той дружбой, что не поддается коррозии. Что выдерживает любые испытания. Смешав кровь, сделались они назваными братьями.
Вскоре же, как время подошло, тесно им стало в хоромах княжеских, скучно на долгих пиршествах – выросли они из одежки приспешников. Захотелось самим во главе какого-то дела славного встать. Себя еще в большей степени испытать. Поклонились они князю, обнялись с боевыми товарищами, вскочили на коней богатырских и отправились в путь.
Долго ли ехали, коротко ли, может и не один день, подъезжают к перекрестью дорог и видят – лежит в самом центре валун необъятный, а на том камне гранитном рукой неведомой выбито: направо поедешь – корону потеряешь, налево поедешь – богатство потеряешь, прямо поедешь – жену потеряешь, коли же назад – честь потеряешь. Соскочили богатыри с коней, сели у тракта на сыру землю и задумались. Задумались, не закручинились. В молодые годы любая головоломка разрешимой кажется.
Так и эдак богатыри прикинули и порешили промеж себя, что ни женами, ни властью, ни богатством они пока не разжились, честью же поступаться никак нельзя. Посему разделятся они теперь, и каждый по отдельности свою судьбу пытать будет, что кому уготовано, чтобы выпить полной чашей.
С тем, кому и куда путь держать, никакой заминки не случилось. Каждый себе выбрал то, к чему сердце лежит. Владисвет – власть. Драгомир – богатство. Красавчик Доброгляд – жену. Только прежде чем распрощаться, братья условились: встречаемся здесь же через три года, не получится – через пять лет, а там видно будет. Договорились так и поскакали в разные стороны.
II
Вот три года как один день пролетели. Пришло время им увидеться. Да не судьба. Ни один из братьев названых не объявился. И поделом. Все страшно так вокруг переменилось. Где ручейки чистые, хрустальные текли, болота да топи стали непролазные. Где ветер цветами луговыми раньше вольно играл, и нивы распаханные глаз радовали, из земли забытой, заброшенной такой подлесок злой, густой вытянулся – зверю не проскользнуть, человеку не пробраться. Где леса вековые прежде шатер из крон тенистых разбрасывали, пепелища одни, горькие, сиротливые, остались.
Вот и последний срок из двух отведенных почти прошел. О трактах когда-то широких, ухоженных, одни воспоминания остались. Сначала торговые караваны пропали. Потом и отдельные повозки редкостью сделались. А там и одиноким путешественникам, и скитальцам идти боязно стало. Засыпало дороги буреломом. Заросли они дикими колючками.
Однако в назначенный день в условленном месте Владисвет все же появился. Без коня, с лицом черным от усталости, весь израненный, исколотый, исцарапанный, в ссадинах кровоточащих и ранах не заживающих. Потоптался вокруг валуна – все вокруг сделалось иным, только он, нахохлившийся, насупившийся, предостерегающий, не изменился – потоптался и решил просторную поляну расчистить и на краю опушки скит поставить. Неизвестно ведь, как оно обернется. Может, сегодня-завтра братья пожалуют. А не ровен час, ни один месяц их дожидаться придется.
Хороший такой шалаш себе соорудил, низкий, просторный, основательный. Чтобы не ютиться, и воздуху было вдосталь, и жар из очага сберечь. По тому, как его рубил, сразу видно было: прежняя в нем сила и сноровка молодецкая – никуда не ушли.
Только закончил и за поляну принялся, как Драгомир объявился, из-за деревьев выглянул. Внешне – точная копия Владисвета: такой же мрачный и израненный. Переглянулись они и сразу друг друга поняли. Мол, расспросы и разговоры на потом оставим, до той поры, пока рубцы не посветлеют и сукровица выступать не перестанет. А там, даст Бог, и Доброгляд появится. Поэтому, не тратя времени на слова, сбил себе Драгомир второй скит по соседству, по образцу первого, и принялся брату названому подсоблять.
Так за работой неспешной их Доброгляд и застал. Излишне говорить, что обликом он от братьев не отличался. Если только чуть помрачнее выглядел. Сообразил он мгновенно, что к чему, что у каждого на душе, и вслед за братьями назваными ритуал, ими заведенный, выполнил. Поставил и он скит неподалеку на опушке – точную реплику двух предыдущих – и к ним присоединился.
Обустроили Влад, Драго и Добрынюшка для себя кусок леса с поляной так, чтобы им тепло, уютно было. Сделали все, как им хотелось, как они привыкли. А как закончили, к тому времени все их раны зажили, и сами они душой отошли, отогрелись. Вот и подоспела пора им у костерка сесть и по душам поговорить.
Выбрали они ночь самую звездную, самую лунную. У костра знатного устроились и стали свои истории рассказывать: что с кем за эти пять лет разных – добрых и недобрых – приключилось.
Кто в какой очередности к камню пришел, в той и сказывать стали. Первым свою Владисвет поведал. Да так, будто вновь то время, когда расстались они, вернулось, будто помолодели они на пять годочков...
III
… Повернул Владисвет гнедого направо и поскакал навстречу своей судьбе. И день скакал, и второй, и десятый, и привел его широкий тракт в совершенно другую страну. Не чужую, не враждебную, а просто другую. Иначе как-то в ней все устроено оказалось. Хорошо. Удобно. По-человечески. Хотя и без роскоши.
Дома вокруг ладные, каменные, в цветах утопают. Не только улица центральная, все улицы, все дороги булыжником вымощены. Даже ручьи и ручейки в камень заперты, чтобы ни грязи, ни сырости не было. Бегут они по желобам и колокольчиками малиновыми, чистыми, перезваниваются, веселье всему прибавляя. Зелени яркой, жгучей повсюду много. Каждый клочок земли как-то по-своему, но используется. А над всем крыши черепичные взлетели. И кажется, будто одна большая семья по разным домам расселилась да традиции единые сохранила.
Загляделся Владисвет по сторонам и не заметил, как вокруг повсюду люди высыпали. Радостные, довольные, красочно, добротно одетые – как с праздника или на праздник. Встречают его хлебом-солью, кричат что-то приветственное, подбадривающее.
Не все слова ему понятны, но главное уловить можно. Сегодня – рыцарский турнир, самый важный. Кто на нем над всеми победу одержит, того во главе рыцарского войска, города и всей страны поставят. Обычай у них такой. С незапамятных времен. Правителем самого достойного из когорты претендентов выбирают. Неважно своих или чужих. Того, кто себя славой стратега и победителя увенчает. А Владисвет уж очень импозантно на гнедом смотрится. Им как раз такого хотелось бы. И с этими словами вытолкнули его на арену.
Владисвет, понятное дело, не оплошал. Турнир, если читатель помнит, немножко на конкурс «А ну-ка девушки!» или «А ну-ка парни!» походил. Только в специфичной военной области. Победителю нужно было не просто конкурентов в спаррингах раскидать и силу да ловкость и сноровку продемонстрировать, но и доказать, что стратегии ему не чужды, и что в науке управления, военной и государственной, он преуспел.
О спаррингах можно не упоминать. В них Владисвету не было равных – куда там худосочным и узкогрудым местным рыцарям. Но и в проведении военно-штабных игр он был на голову выше соперников. Верхушка дружины им с особым удовольствием и упоением придавалась. А Владисвет в тех играх всегда верховодил.
Добавьте к этому, что молод он был и пригож – это тоже не осталось незамеченным, поскольку участвовал он в потешных боях без шлема и без доспехов – и вы поймете, почему по итогам турнира он был провозглашен новым Правителем. С восторгом и энтузиазмом.
Владисвет какое-то время попраздновал вместе со всеми – сановниками и простыми гражданами, но сколько нужно, не больше и не меньше, без перебора, скорее, чтобы с местными нравами и обычаями сродниться. А потом принялся за дело, засучив рукава. Он прекрасно понимал: отстоять и упрочить власть, доставшуюся ему так легко, будет в тысячи раз сложнее. Почивать на лаврах нельзя. «Корону», свалившуюся ему в руки как спелый плод, нужно будет в действительности долго и трудно завоевывать, приступив к борьбе за реальное влияние сразу же, без раскачки.
Поэтому первым делом Владисвет набрал команду учителей, которые начали его обучать официальному и повседневному языкам страны, а заодно и знанию ритуалов, обычаев, привычек, жаргону элиты и простолюдинов, и умению держаться на публике. Через месяц он знал достаточно много и говорил вполне сносно. Через три – владел всем в совершенстве.
Параллельно Владисвет отобрал амбициозную, неиспорченную, талантливую в военном отношении молодежь и стал учить её тому, что когда-то вдалбливали в него, с тем, чтобы опереться на них в предстоящей схватке с рыцарством. Он быстро убедился в том, что этого не избежать. Стране и ему лично нужна была регулярная профессиональная дружина, то бишь, армия, а не рыцарская бесшабашность и вольница, когда каждый именитый сноб имеет свое маленькое войско, послушное только ему, и ставит себя ничуть не ниже Правителя.
Следующее новшество – Владисвет реформировал судебную систему. Да так ловко и молниеносно, что знать и не сразу сообразила, что произошло. Раньше, вроде бы, Правитель тоже стоял во главе системы. Но чисто номинально. Отправление правосудия считалось синекурой, если по-нынешнему – то доходной деятельностью. Ею занимались местные судебные начальники. Но поскольку законов они не знали, их не читали, а интересовались только теми делами, которые им что-то сулили, при них состояли светочи. Они подсказывали, как справедливый суд вершить – в кавычках или без оных.
Так вот, Владисвет создал при себе из них коллегию, обязав судей – по желанию тяжущихся или преследуемых – за разъяснениями к коллегии обращаться и свято следовать полученным предписаниям. Под страхом отрешения от должности. В результате судебные начальники утратили власть и самостоятельность. Те к возглавляемой им коллегии отошли. И повсюду стала складываться вразумительная, понятная и логичная единообразная практика. Людьми самого разного статуса и положения – всем когда-нибудь да приходится судиться и от посягательств отбиваться – предпринятые им шаги были восприняты на ура.
Но самое главное – Владисвет созвал Конвент, обеспечил в нем преимущественное представительство тех, кто своим умом и руками добавочную стоимость создает, и провел через него Новое Уложение. По нему контроль за вновь создаваемыми и обновляемыми структурами власти и управления передавался в руки купцов, ремесленников и товарных сельхозпроизводителей. За Правителем же закреплялись функции гаранта порядка, законности и безопасности.
Немудрено, что его личная популярность возросла. Он оброс многочисленными сторонниками и приспешниками. А в стране начался экономический бум. Школы, общественные здания, дворцы и дома росли как на дрожжах. Всюду открывались новые мастерские и расширялись старые. Торговля процветала.
Через год его ожидаемая победа на рыцарском турнире сопровождалась нескончаемой овацией. Еще через год аплодисментов было тоже много. Однако к его искреннему недоумению аплодисментов ощутимо поубавилось.
Вроде бы, все, созданное им, работало, и неплохо. Бюрократия народ не давила. Нувориши своим богатством не кичились. Все жить стали лучше, зажиточнее. Не только избранные. Что благосостояние растет, было видно на каждом шагу. И на угрозы безопасности никто, понятное дело, не жаловался. А настроения и знати, и толпы заметно переменились.
Тогда Владисвет созвал приближенных и потребовал объяснений. Из них следовало, что Правитель должен меняться каждый год. Такова традиция. Предки завещали блюсти ее неукоснительно. Для него сделали исключение. Но теперь отведенный ему лимит времени исчерпан.
Владисвет, однако, такие объяснения не принял. Какие традиции? Он теперь устанавливает традиции. И не какие-то там дурацкие, архаичные, а разумные, рациональные, дающие серьезную отдачу. И потом, кто были правителями до него? Бестолочь и самодуры. Лентяи и неумехи. Он им не чета. Он пашет как вол на общее благо. Он знает, что делает. Он пробудил страну от спячки. Он так много всего придумал и внедрил. Плоды его труда видны повсюду.
Когда Владисвет выиграл и четвертый рыцарский турнир, а тщательно отобранное им жюри провозгласило его победу, трибуны безмолвствовали. И не просто безмолвствовали, а как-то гнетуще, напряженно, враждебно. Потом будто плотину прорвало. Элиты – заметьте, и старые и новые – начали бузить и возмущаться. Плебс вышел на улицы с какими-то дрянными транспарантами, скандируя обидные лозунги. Дальше – больше. Последовала череда дилетантских покушений и легко разгадываемых заговоров.
Ну да Владисвет не дремал. Кого надо из зачинщиков он схватил и упрятал в подземелье. Людей, что повлиятельнее, отправил с ответственными миссиями в дальние земли. Тех же, кто совсем на виду, заставил публично покаяться. А кого-то из крупняка – и вовсе перекупил, как ему показалось, интегрировав в верхушку власти.
Но сколько веревочке не виться…. После пятого избрания-переизбрания, несмотря на все предосторожности, ситуацию под контролем он все же не удержал. Наверное, и никто бы не удержал. Люди с трибун не уходили, забрасывая арену и жюри припасенным и только что закупленным провиантом. Рынок и магазины закрылись. Производство замерло. Экономика остановилась. Лояльные в прошлом войска и офицеры отказались присягать на верность. А чуть позже инсургенты ворвались в его дворцовую обитель, не встретив ни малейшего сопротивления.
Так бесславно все закончилось. Нанесенные ему физические раны значения не имели – от нападавших ему удалось без труда отбиться. А вот психологически он чувствовал себя надломленным. Раздавленным. Уничтоженным. Пересекая страну, для которой он так много сделал, он вынужден был скрываться, прятаться, уходить от погони. Почему? За что? В этом ему теперь хотелось разобраться. Здесь. Спрятавшись в глуши. Имея в наперсниках только названых братьев.
Но не только в этом. Скитаясь по стране, он узнал, что его законное место заняла хунта. Она отменила действие Нового Уложения и распустила все созданные им органы власти и управления. Сторонники проведенных им реформ, поддержанные самыми различными слоями общества, выступили «против». В стране началась гражданская война. Города пылали. Сельские районы наводнили бандиты и мародеры. Экономика окончательно развалилась. Страна оказалась отброшенной на десятилетия назад. Это тоже нужно было осмыслить. Еще в большей степени.
Владисвет закончил. Но братья молчали. Что-то обсуждать или комментировать было рано. Время не пришло. Тогда слово взял Драгомир. Он рассказывал также медленно, раздумчиво, сдержанно, стараясь произвести эффект присутствия.
IV
… Тракт, по которому он двигался тогда, пять лет назад, был хорошо освоен. В обе стороны по нему ходили большие караваны. На это указывали в избытке оставленные ими следы, размашисто устроенные биваки, основательные кострища. Один из таких караванов Драгомир, похоже, настигал. Но когда тот уже должен был показаться невдалеке, Драгомир вдруг насторожился. Вокруг что-то замышлялось. Нехорошее. Что-то происходило. Птицы как-то взволнованно перекликались. Вдоль дороги Драгомир заметил какое-то движение. Проснувшееся чувство опасности подсказало – на горле каравана затягивается петля. Тщательно спланированная разбойничья атака может последовать в любой момент. Важно не опоздать. И он слился со своим вороным в одно целое и устремился вперед.
Если бы не Драгомир, караван был бы разграблен подчистую – число нападавших намного превосходило по необходимости компактную охрану. К тому же они рассчитывали застать караван врасплох. Драгомир подоспел очень вовремя. Он как смерч ворвался в ряды бандитов, сея ужас и смерть.
За считанные минуты все было кончено. Караван спасен! Не купцы, караванщики и охрана, а тела грабителей остались лежать в придорожной пыли, привлекая воронье и коршунов на кощунственный пир.
Волей случая или провидения Драгомир оказался в нужное время в нужном месте. Благодарности купцов не было предела. Им не требовалось объяснять чудо спасения. Случившееся они оценили по достоинству. Драгомиру сходу были предложены десятая часть стоимости товаров, выплачиваемая по окончании похода, и пост Руководителя каравана. Бандиты ведь никуда не делись. Их полегла малая толика. То что они вернутся, чтобы отомстить и разграбить караван, вырезав на этот раз всех без остатка, ни у кого не вызывало сомнений.
Уже в новом качестве Драгомир задержал на день выход каравана с бивака, на который они чуть позже расположились. Этот день потребовался ему для того, чтобы переобучить охрану, организовать ее несколько иначе – лучше и профессиональнее, поставить «под ружье» всех способных носить оружие и объяснить каждому его маневр.
Проделанная работа не пропала даром. Караван, ведомый Драгомиром, отбил и вторую атаку, и третью. Причем потрепал бандитов настолько основательно, что народ решился на хорошо продуманную авантюру. Вместо того чтобы дожидаться очередного наскока, Драгомир сам провел ночную вылазку в стан противника. Незамеченные, Руководитель и его соратники пробрались к спящему лагерю неприятеля, огнем отогнали лошадей, а безлошадных, плохо соображающих разбойников почти всех положили. Успех был настолько сокрушительным, что Драгомир захватил даже сокровищницу грабителей. На «собранные» ими золото и бриллианты можно было снарядить десяток таких караванов, как тот, который возглавлял теперь Драгомир.
Однако реквизированные богатства купцы делить меж собой отказались. Это не укладывалось в культивируемый ими кодекс чести. Они предложили другой вариант. Добытое становится общим достоянием. На него снаряжаются корабли и караваны. Деньги даются в рост. Они начинают работать. Вместе с тем, забранное всегда возвращается. Сформированный таким образом Фонд помощи свободному купечеству превращается в несгораемую сумму. Тратиться может только то, что докладывается в него сверх. Главой-распорядителем Фонда становится Драгомир. Почему, легко объяснимо. Ему все доверяют – он делом заслужил доверие. Его все уважают, он пользуется непререкаемым авторитетом – все убедились в его способности быть лидером и принимать самостоятельные решения. Все уверены: они будут ради общего блага – он никого не бросит в беде.
Волею случая или по обоюдному согласию с гильдией купцов жизнь Драгомира сделала еще один резкий поворот. Он осел в крупнейшем торговом центре региона. Зарегистрировал Фонд. Получил все разрешения. Сделался доверенным лицом всего сословия. Установил добрые ровные отношения с властями. И занялся бизнесом.
За что бы он ни брался, все у него получалось. Все спорилось. Новые производства. Строительство. Кейтеринг. Переработка. Прибыль все приносило фантастическую: на один – двадцать. Первоначальное состояние он вскоре удесятерил. И наезжать на него, его людей, его партнеров и клиентов никто не смел – все знали, что у него самая быстрая на расправу и самая умелая безопасность.
То, что у него дела пошли в гору, – само собой. Он оказался прирожденным организатором, талантливым коммерсантом и неординарным психологом. Фокус – в другом. Одновременно бизнес пошел в гору у всех. Деловая активность неизмеримо возросла. В страну пришли благополучие и процветание. Все вокруг чувствовали себя на подъеме. Казалось, наступил «золотой век».
Но, увы…. Беда пришла, откуда не ждали. Драгомир недооценил, что торговый центр – не княжество и, тем более, не империя. Куда ему с ними тягаться. У него не было и по определению не могло быть большой дружины. Торговый люд был всегда силен только одним – тем, что в его преуспеянии были заинтересованы все соседи. Город служил для всех удобным перевалочным пунктом и поставщиком.
Однако зависть не имеет границ. Легенды о богатстве города и небылицы о хранящихся в нем сокровищах разошлись во все концы света. Они достигли самых отдаленных окраин. Последствия не заставили себя ждать. Тамошняя нищенствующая знать взалкала богатств города. И орды саранчи, вобравшие в себя завоевателей всех мастей, волнами устремились к нему.
Как только Драгомиру принесли донесения о численности и свирепости отрядов, накатывающих со всех сторон, он понял, что ни его военизированной охране, ни даже всему мужскому населению, если создавать ополчение, город не удержать. Он просчитался. Он допустил роковую ошибку. За нее теперь придется расплачиваться всем. Он не позаботился о заключении военных союзов с влиятельными соседями. Городу неоткуда было ждать помощи. Приходилось рассчитывать только на свои силы. А их то и не было. Ну, раскидай он сотню. Ну, тысячу. Ну, десять тысяч. А дальше…. Саранча ведь.
Посовещавшись с властями, Драгомир предупредил членов гильдии и их семьи, что нужно уходить, спасаться, забирая с собой, сколько можно унести. Если повезет, хоть что-нибудь удастся сохранить. Однако предупреждение пришло слишком поздно. Город подвергся тотальному разграблению. Захватчики искали в первую очередь золото и бриллианты. Но не брезговали ничем. Ни мебелью, ни домашней утварью, ни изразцами и настенной мозаикой. Хозяев нещадно пытали, выбивая признания о припрятанном, а потом вместе с домочадцами обращали в рабство и уводили. В поисках тайников стены разламывали, дома сносили, фундаменты разбирали, сады и огороды перепахивали.
Пожалуй, лишь самому Драгомиру повезло чуть больше других. Вот когда его богатырская сила пригодилась. На устроенный им схрон, в котором он укрыл казну гильдии, Драгомир накатил такой величины гранитный валун, что и несколько лошадиных упряжек с места бы не сдвинули. Но в рабство его увели вместе с другими. Сопротивляться в сложившейся ситуации значило бы обрекать себя на верную гибель.
Такова ухмылка судьбы. Ещё вчера он был богатейшим и почитаемым гражданином, а сегодня оказался ничтожным рабом, которому не принадлежало даже его собственное тело. Несть числа лишениям и мучениям, выпавшим на его долю. Пережить ему всякого довелось порядком. К нему придирались, его унижали, над ним насмехались с повышенным злорадством. За ним присматривали с особым рвением.
И, тем не менее, как-то ему все же удалось усыпить бдительность надсмотрщиков и сбежать, несмотря на все загодя умышленно нанесенные ему увечья и неподъемные кандалы, в которые его на всякий случай заковали, – обычный человек вообще испустил бы дух под их тяжестью. Пробраться потом тайными тропами к своим, хоронясь от всех и опасаясь своей собственной тени, было делом техники.
Над лагерем названых братьев вновь повисло глубокое молчанье. Даже костер перестал потрескивать, ожидая продолжения. Даже птицы примолкли, дабы не мешать переживаниям богатырей своими трелями. Паузу прервал Доброгляд.
V
… Его тракт оказался далеко не торным. Доброгляд отъехал от вещего валуна всего чуть-чуть, а тракт уже превратился в узкую дорожку. Но мысль о том, чтобы вернуться, он сразу же отбросил. Такой вариант братья исключили с самого начала.
Еще через несколько дней дорога стала забирать вверх, в горы. Ему не раз приходилось спешиваться, брать своего скакуна под уздцы и вести вперед. Может быть поэтому, а, может, потому, что он все время оглядывался на верхушки холмов, главенствующих над местностью, Доброгляд не распознал приготовленной для него ловушки. В результате он угодил в нее самым бездарным образом. Его тело окутала мелкоячеистая сеть. Она обернулась вокруг него несколько раз. Тугие веревки, ловко обхватив руки и ноги, подняли над землей. О том, чтобы дорого продать свою жизнь, не было и речи. Он был совершенно обездвижен, и не мог оказать ни малейшего сопротивления. Это он-то – богатырь из богатырей. Позорище!
Наверное, Доброгляд представлял собой потешное зрелище. В этом он к своему огорчению убедился, заслышав вскоре веселый переливчатый смех окруживших его воительниц. Позже, когда он немножко пообвык и начал разбираться в укладе жизни тех, к кому столь по-детски опрометчиво угодил в полон, он понял, отчего они именовали себя воительницами. Почему они так заразительно радовались своему новому приобретению, новой игрушке, которая сама попалась им в руки, без каких-либо усилий с их стороны.
Как получилось, что в их стране перевелись мужчины, доподлинно никто не знал. Письменных источников не сохранилось. А сказки да прибаутки все горазды рассказывать. Да кто ж им верит. Кто их всерьез воспринимает. Согласно одним сказаниям, мужское население ошиблось с выбором и присоединилось не к тому лагерю. В страшной кровопролитной мясорубке, в которую превратилась нескончаемая война между соседними племенами за недра, территорию, за обладание плодородными землями, они были истреблены. Если бы они ни к кому не примыкали, а просто установили непробиваемый заслон на всех тропах, ведущих в горы, все сложилось бы иначе.
Согласно другим, по какой-то непонятной причине женщины горной страны перестали рожать мальчиков. Или почти перестали. Их гены оказались более сильными, нежели мужские. Доминантными. Да, мальчики изредка появлялись, но в недостаточном количестве. В результате мужчины превратились в вымирающую особь.
Как бы то ни было, но женщинам пришлось приспосабливаться к той ситуации, в которой они невольно очутились. Внешний мир грозил смертельной опасностью – они отгородились от него. Мужчин не стало – они освоили мужские профессии и сделались воительницами. Мужчины все равно были нужны для продолжения рода – и тут они нашли выход из положения.
От вылазок в долину воительницы отказались. На столь смелый образ действий они не могли решиться. Духа не хватало. Лучше было не привлекать к себе внимания. Не напоминать о себе. Чтобы все о них забыли. Чтобы рассказы об амазонках вызывали лишь усмешку.
Зато любых забредавших в их края – по глупости, из фанаберии или в надежде спрямить путь из долины в долину – воительницы отлавливали и превращали в сексуальных рабов. Им нужны были наложники, и они их получали. Те становились достоянием того или иного клана. По очереди. Дабы не порождать ненужных склок, раздоров и междоусобиц.
Захваченных берегли. За ними ухаживали. Их пестовали. Им не давали никакой тяжелой работы. От них требовали только одного – ласк, обходительности, чарующих слов и поступков. И, вестимо, продолжения рода.
Любое неповиновение пресекалось железной рукой. Ведь все желаемое воительницы могли получить и насильно. Однако обычно необходимости в принуждении не возникало. Пленники быстро соображали, что к чему, и не проявляли излишней строптивости.
К тому же, о какой строптивости могла идти речь, когда на шее у каждого красовался самостягивающийся ошейник с эмблемой клана. Его ежедневно требовалось поправлять, чтобы невольники не задохнулись. Каждый из кланов обладал своей секретной технологией, неизвестной другим. Только хозяйки знали, как ослабить именно этот тип удавки.
Доброгляд оказался для воительниц подарком судьбы: такой мужик – лось, вепрь, лев, да еще к тому же красавчик. Его и на полк воительниц хватило б. И никто бы не остался внакладе. Но с ним предпочитали обращаться очень осторожно. Уважительно. Даже трепетно. Инстинктивно понимая, насколько опасно переборщить. Да, у него не получилось бы ослушаться. Но до этого и не следовало доводить. Веселее и приятнее было изображать, будто бы он их идол. Будто они борются за него. Добиваются предпочтения. Пытаются соблазнить. А не просто им повелевают.
Такого поворота судьбы Добрынюшка никак не ожидал. Не о том он с назваными братьями мечтал, выступая в поход. Вместе с тем, отсчет первого трехлетнего срока еще только пошел. Как-то там, в дальнейшем, будет складываться, кто его знает. Может, все и в другую колею перескочит.
Пока же он не считал свое положение безвыходным. Не находил свои обязанности такими уж обременительными. Экзотичными, пожалуй. Однако ничуть не унизительными, жалкими или противоестественными. Скорее, немножко эдакими, с изюминкой.
Ну, гарем как гарем, иногда думал он. Только с культом рабынь, а не господина. С почти полным подавлением его личности. Баб можно только пожалеть в такой ситуации. Все так сложилось не от хорошей жизни. Ведь равенство между воительницами нужно поддерживать хоть каким-то образом. Иначе – кранты. Кто же на дурнушек позарится, если выбор столь велик, и будь последнее слово за мужиком. Он, бедолага, и так на вес золота. Просто воительницы этого не осознают. Или не хотят себе в этом признаться. Ладно, еще не вечер. Разберемся.
Правда, было еще кое-что, настраивающее Добрынюшку на примирительный лад. До поры до времени он и сам себе в этом не признавался. Воительницы и вообще-то были не робкого десятка. Однако даже среди них одна выделялась своей удалью и бесшабашностью. К тому же ни умом, ни женственностью господь ее тоже не обделил. И надо же было такому случиться – втюрилась она в него хоть ты тресни. Он это по всему чувствовал, хотя внешне она ничем себя не выдавала, и ее соперницы ни о чем таком даже не догадывались. Да и он, будь на то его воля, только с ней бы и миловался.
Добрынюшка, трудно объяснить, правда, зачем, придирчиво искал в ней изъяны – в ее внешности, словах, поступках – и не находил. Наверное, потому, что относился к ней совсем необъективно. Поскольку, на самом деле, изъян был. И очень большой. Капитальный. Среди воительниц своего клана она была Главной.
Совсем иной Главной, чем мы привыкли. Чем следует из привычного значения этого слова. Но все же. Да, она не была начальницей, или каким-то там руководителем, или командиром. Сама ткань общества воительниц отвергала даже ничтожный отход от высшего принципа, на котором оно зиждилось, – от принципа тотального равенства. Отторгала малейшие поползновения к утверждению властной вертикали.
Все воительницы несли равную ответственность за дела рода. Все воительницы во главу угла мироздания ставили общественный интерес, а не личный. И все они, взамен, имели равный доступ ко всему тому, что имели другие, к благам, имуществу, мужчинам – общему достоянию.
Вместе с тем, Главная пользовалась особым статусом. С одной стороны, она служила для всех остальных моральным авторитетом. На нее смотрели как на эталон. Она выступала своего рода хранительницей традиций, обыкновений, устоявшегося порядка вещей. На нее ориентировались как на безусловный пример для подражания.
С другой – Главная обладала особым весом в обществе. Остальные наделили ее широкими возможностями влиять на происходящее. Отстаиваемая ею позиция автоматически разделялась всем кланом. Высказываемые ею суждения воспринимались как общее мнение. Спорить с ней считалось кощунственным. Обсуждать ее предложения, тем более, говорить что-то наперекор, было не принято.
И надо же такому случиться, именно она в него по уши влюбилась. Намертво. Безоглядно. Всеми фибрами. Так, что каждая клеточка ее естества кричала: «Он мой. Только мой. Абсолютно. Без обсуждений. Прочь, гадины. Прочь, потаскухи. Не подходить. Не смотреть. Если только издалека. Не прикасаться. Истопчу. Искусаю. На кусочки разорву. Сожгу и пепел по ветру развею. Чтоб вас….»
Но этот крики души оставался внутри. Его слышала только она сама. А в отношениях с другими волчицами она оставалась такой же ровной, предупредительной, обходительной, заботящейся о неукоснительном соблюдении вековечного порядка. Это означало, что она своими собственными руками отдавала возлюбленного в пользование тем, кого предпочла бы задушить ими. И делала это изо дня в день. В соответствии с установленной ею же самой очередностью. Каждую ночь. Или почти каждую. И в другое неурочное время. И по первой прихоти.
В душе у нее все восставало. Все требовало покончить с этим противоестественным обычаем предков. С этим извращенным издевательством. Однако даже малейшей попытки что-то предпринять, что-то изменить она не делала. Глубоко сидящий в ней инстинкт принуждал ее воспринимать все чаще и чаще приходившие ей в голову мысли об абсурдности заведенного порядка вещей как святотатство.
«Может, я больна, – думала она. – Хотя, нет. Неправда. Непохоже. Напротив. Никогда я не ощущала жизнь так остро. Страстно. Непосредственно.
Значит, со мной что-то не то случилось. Ведь с другими ничего такого не происходит. Ни про что подобное, даже близко, мне никто никогда не рассказывал.
Или все наоборот. Все поставлено с ног на голову. От нас специально самое главное скрывали. Нас специально так воспитывали. Нас превратили в жутких монстров. Мы об этом даже не догадываемся.
А вдруг это искушение. Испытание. Проверка. Древние специально так подстроили, чтобы выявить слабое звено. Колеблющихся. Сомневающихся. И обрубить гниль, чтобы она не заразила все дерево. Какой ужас. Неужели я….»
Дальше Главную заклинивало. Но с каждым разом мятущиеся чувства захватывали ее все больше. Они буквально взрывали ее. Заставляли сомневаться. Она все глубже и глубже погружалась в пучину противоречий, из которых у нее не хватало сил самостоятельно найти выход. Ей все чаще и чаще приходило в голову, что сбывается предзнаменование, заключенное в ее имени.
Когда мать и ее товарки назвали новорожденную Темная Туча Гор, они думать не думали, ведать не ведали, что ей уготована судьба Главной. Той, что заботится о других. Той, на которую ориентируются все остальные. Они-то имели в виду совсем иное. Теперь же не только вековые традиции, даже то, как к ней обращались, мешало уйти от ниспосланной ей судьбы. Препятствовало и помыслить о том, чтобы вернуть себя и всех к тому, что, наверное, больше подходит женщинам, а не воительницам.
Темная Туча Гор, госпожа, окликали ее. И сразу на ум приходили привычные образы чего-то страшного, жестокого, пышущего молниями. Все забыли, что когда-то давным-давно выстраивался совсем иной образный ряд. Подразумевали, напротив, что-то доброе и светлое. Хотели, чтобы ее имя вызывало ассоциации с дождем, всходами, зеленью, хорошим урожаем, материнством, изобилием.
Доброгляда имя тоже сначала смутило. Ему показалось, что оно сидит на Главной как влитое. Только спустя какое-то время он во всем разобрался. И ему не потребовалось делать над собой усилий, чтобы ласково назвать ее Темушкой. Ей же оказалось на порядок сложнее победить магию слов, с которыми она провела большую часть своей жизни. Магию, невольно поддерживаемую всеми, кто ее окружал.
Время утекало в неведомое. Внутренние борения одолевали Главную все больше и больше. До умопомрачения. Но Темка давила их. Не давала прорваться наружу. И так могло бы продолжаться до скончания века – и после того, как она понесла от Доброгляда, и после того, как у них родился первенец, – не вмешайся в неспешный ход событий сама жизнь.
Тонкий серенький дымок, поднявшийся над дальними вершинами, предупредил: к владениям воительниц приближаются незваные гости. Сначала дымок был едва различим. Его легко было принять за утренний туман. Ему не придали особого значения. Мало ли. Однако уже вскоре он заметно окреп и потемнел. А когда в небо поднялись угрожающе черные клубы дыма, в стане воительниц начался переполох.
Небольшой передовой отряд под водительством Главной вернулся из разведки в расхристанных чувствах. К дальним перевалам подходили несметные армады завоевателей. На памяти последних поколений с эпохи большой войны, стоившей им заточения в горах и потери мужчин, ничего подобного не случалось. Что делать, они не знали. На общем сходе вразумительного решения отыскать им не удалось.
То, что перевалы нужно держать, сомнений не вызывало. Но какой ценой? Какой кровью? Какие жертвы считать допустимыми? На эти жуткие вопросы ответ не находился.
Ведь, если, отстаивая проходы, полягут все воительницы, – грош цена такому самопожертвованию. Тем не менее, подобный вариант без труда просчитывался. Наступавших было слишком много – колышущийся океан.
Вступать в переговоры? Предлагать право мирного прохода? Но кому? Да и смешно. Завоеватели даже не станут разговаривать. Зачем им это. Они пройдут и так.
Уходить? Но куда? Забираться еще выше в горы, лезть на кручи – не выход. Через какое-то время все равно придется спускаться вниз за провиантом.
Становиться под руку захватчиков? Никогда. Ничего горше не придумаешь. Лучше уж смерть. Почему, понятно и ребенку. Если она девочка.
И тут на повторном сходе Главная как по наитию, будто размышляя вслух, вымолвила колеблющимся голосом: «А, может, пришло время воспользоваться резервом? Мы к нему никогда раньше не прибегали. Но и нужды в том не было. Сейчас экстремальная ситуация. Вопрос жизни и смерти.
Давайте дадим оружие и нашим мужчинам. Мы столько лет кормили, поили, одевали, любили их и холили. Пусть возвращают долги.
К тому же, если бы их что не устраивало, они подали бы голос. Но никто из них до сих пор и не думал жаловаться. Обязательно предпримем необходимые меры предосторожности и застрахуемся от измены. Это не сложно. Хотя она крайне маловероятна. Ее можно не опасаться.
Конечно, от кого-то будет совсем мало пользы. Но от кого-то – очень даже много. В частности от Доброгляда.
Он богатырь. У себя он входил в элиту дружины княжеской. Не раз участвовал в походах. На его счету достаточно подвигов. Он один стоит целого войска.
Только, вестимо, его придется освободить и предоставить право выбора. То, каким он будет, заранее известно. Герои так устроены. Это заложено на генетическом уровне. Таков зов предков. Доброгляд будет биться за нас. Не жалея живота своего. И голову сложит, коли потребуется.
Если погибать нам на роду написано, то лучше уж всем вместе. Плечом к плечу. Рука об руку. Не так обидно. Да и веселее».
Как ни странно, ни один из кланов не высказался «против». Видать, о силе и подвигах Доброгляда все были наслышаны. Главная своими словами никого не удивила. Она не сообщила ничего нового. Сход одобрительно загудел. Для принятия решения ничего больше не требовалось. После почти пяти лет упоительного рабства он обрел свободу. Темка все сделала элегантно. Никто ничего не заподозрил. Превращение Доброгляда в равноправного члена товарищества воительниц потребовалось, как они сочли, исключительно для того, чтобы противостоять смертельной опасности.
Однако если Темка ожидала, что Доброгляд сразу бросится укреплять оборону и расставлять воительниц для отпора врагу, она просчиталась. Даже не переговорив с ней, он собрал всех главных и предложил вместе обдумать ситуацию. По его мнению, она выглядела примерно так.
Да, воительницы считались прекрасными лучницами. Какое-то время они могли выстоять и в рукопашном бою. Но недолго. Идти на открытое столкновение с несметными полчищами, на то, чтобы сражаться с ними круглосуточно день за днем, было бы откровенным безумием. Какими бы узенькими и защитимыми тропки через перевалы ни казались, при столь огромном численном перевесе противника их было не удержать. А значит, следовало отыскать совершенно иные тактику и стратегию.
Вот, что предложил Доброгляд. Воительницы избегают столкновений. Полностью. На 100%. Они ничем не обнаруживают себя. Не подают никаких признаков жизни. Никак себя не выдают. Их спасение в том, чтобы у неприятеля сложилось твердое убеждение, будто бы горы дикие, непролазные, необитаемые. Пусть они убедятся в том, что через них не перебраться, что прохода нет. Может, когда-то и был, да весь вышел. Тех, кто мог бы послужить проводниками, в живых не осталось. Природа взяла свое. Оползни, сели, землетрясения поработали на славу. Какие-то проходы разрушены. Какие-то завалены. Надо идти в обход.
Что придумать, чтобы враг отступил, отказавшись пробиваться короткой дорогой по ту сторону гор? Перво-наперво, сократить количество проходов до минимума. Это самое простое. Узенькие козьи тропы он быстро завалит насыпями из огромных валунов. Соседние кручи как будто специально предназначены для этого. Он все досконально изучил, еще когда, сразу после пленения, всерьез обдумывал варианты побега.
Второй шаг более трудоемкий. Но и на него много времени не потребуется. Надо будет подрубить естественный каменный мост, переброшенный через одну из пропастей. Пусть он красиво обвалится, как только войска на него вступят. Вызвать неудержимую горную лавину на головы тех, кто пойдет по, казалось бы, удобному проходу через широкую долину. Она сделает ее непроходимой. Наконец, превратить крутой подъем по склону, ведущему на горное плато, в недопустимо рискованное предприятие. Для этого пустить по нему воды горной реки, уходившей до сих пор в карстовые пещеры. Всю подготовительную работу на самом деле он уже проделал. У него было предчувствие надвигающейся опасности, и он загодя пробил альтернативное русло. Оставалось лишь сломать перемычку. Любая из воительниц, вооруженная обычной мотыгой, справилась бы с задачей за полчаса.
И все же ничего не гарантировало, что неприятель поддастся на их хитроумные уловки и откажется от естественного желания валить напролом. Чтобы элементы плана срослись, не хватало малости. Требовалось заслать в стан врага надежного, убедительного лазутчика, которому бы предводители чужого воинства поверили. Выбор по необходимости ложился на Доброгляда вместе с Темкой и маленьким ребенком. Кроме них, послать было некого. От свидетельств какого-либо доходяги полководцы с презрением отмахнулись бы. Присутствие же жены и ребенка вызывали доверие.
Главные не возражали. С какой стати им было выступать «против». Другого плана вообще не просматривалось. К тому же воительницы ничем не рисковали. Не они жертвовали жизнью. Не их живот оказывался в розыгрыше. Смерть в страшных мучениях в случае чего ожидала лишь Доброгляда и его близких. Понятия семьи для воительниц не существовало. Как и многого другого.
Вот и получилось, что Доброгляд с Темкой и ребенком пошли навстречу завоевателям, а не от них. Чтобы их ухоженный, отдохнувший вид не вызвал подозрений, Доброгляд заставил их потаскать камни и помесить грязь вместе с ним. За сутки они приобрели такой усталый, ободранный, истерзанный вид, будто провели в пути не один месяц. Сам богатырь с удовольствием влез в бережно сохраненные им ладные одежды княжеского дружинника. Они-то и сослужили ему добрую службу.
Как он и предвидел, их перехватил передовой отряд неприятеля. А дальше их по цепочке быстро провели от самого маленького до самого высокого военачальника. В хорошо отлаженной армейской организации были свои преимущества. Придуманная им легенда была принята на ура. Он рассказал, что пять лет тому назад только благодаря своей богатырской удали пробрался через безжизненные горы. По традиции отправился в дальние края в поисках суженной. В чем преуспел. Доказательства были под рукой. Теперь же возвращаться тем же путем не решился. Сунулся было, но показалось слишком рискованным. Повсюду были видны следы недавних лавин, оползней и землетрясений.
Военачальники привыкли на слово никому не верить. Но быстро убедились в правоте Доброгляда. Масса людей погибла при обвале каменного моста через пропасть. На порядок больше под страшной горной лавиной, засыпавшей лощину. Еще больше при штурме неприступно скользких склонов. Больше пробовать было незачем. Тем более что никаких других проходов найти не удалось. Как люди рациональные, они дали команду армадам развернуться и двинуться в обход.
Земли воительниц были спасены. И о взрастивших его землях Добрынюшка позаботился. Если бы не он, волна завоевателей хлынула бы в долину, из которой прямой путь вел в родное княжество.
Но как часто бывает, он стал жертвой своего собственного успеха. Его жизнь сделала очередной резкий поворот. За оказанные им услуги его и его семью озолотили и приблизили к верхам. Ему же доверили командование одним из крупнейших передовых отрядов. Отвертеться от наград ему не удалось.
«Из огня да в полымя, – ужасался про себя Добрынюшка. – Что же делать? Если так пойдет, война докатится вскоре и до родных пределов. А я здесь душу дьяволу продаю: воюю на стороне неприятеля. Как бы мне своих предупредить? Как Темку и ребенка из основной ставки к себе вытащить? Они, мои любимые, поневоле в заложниках оказались».
И так он голову ломал, и иначе. Наконец, остановился на плохом, но все же мало-мальски приемлемом варианте. Его отряд ввязался в бой с превосходящими силами защищающихся, и после ожесточенной битвы, в которой он сражался аки лев, Доброгляд дал взять себя в плен. Он знал, в глазах военных властей он ничего не потерял. И о семье его будут заботиться. Сам же он найдет способ ускользнуть.
Так и получилось. Когда «свои» рванули его выручать, и охраняющих его поубавилось, он вырвался. А вновь обретя свободу, поспешил на встречу с назваными братьями, не тратя время ни на что другое. Втроем они представляли великую силу. Втроем они и Темку с ребенком вызволят, и непреодолимую преграду на пути нашествия воздвигнут.
На этот раз паузы не возникло. Названые братья отреагировали мгновенно.
VI
– Хорошо, что ты нам все во всех деталях рассказал. Мы теперь все твои заботы как свои ощущаем. Все твои чувства до малейших оттенков разделяем. Понимаем, как тяжело тебе было дожидаться, пока все мы от ран отойдем и духом окрепнем. Но мы надеемся, и ты нас внимательно выслушал. И ты нас услышал. Хорошо, вызволим мы Темку и ребенка из одного плена. Что гарантирует, что они сразу не окажутся в новом? В тех же хоромах князевых, например, из которых мы вырвались? Тогда, пять лет назад?
– Давай вместе прикинем. Встанем мы насмерть втроем на пути нашествия. Может, и выдюжим. Не пропустим ворога в земли родимые. Но сегодня захватчики с этой стороны накатят. Завтра – с другой. Послезавтра – с третьей. Как нам повсюду успеть? И доколе, скажи, мы пожарной командой служить будем? Да и насколько нас хватит?
– Ну, хватит нас, положим, надолго. Мы в расцвете сил. Но не в этом дело. Состаримся мы. Кто сторону родную защитит? Больше некому? Но, ведь, это абсурд, что нормальная мирная жизнь лишь от нас, богатырей, зависит. Почему раз за разом и со всех сторон мы подвергаемся нашествиям? Почему такую огромную и дорогостоящую дружину держать приходится? Почему мир так похабно устроен, что все постоянно, и повсеместно, и в любой момент рушится? Что предвидеть ничего нельзя? Что никто из простых людей свою жизнь и жизнь своих детей надолго планировать не в состоянии? И то же все у наших соседей. И ближних. И самых отдаленных.
– В этом-то вся загвоздка. Нельзя от остального мира отгородиться. Нельзя только для себя мир, счастье и беззаботное существование испрашивать. Пока сохраняется деление на наших и ненаших, на своих и чужих, на тех, у кого есть, и тех, у кого нет, на тех, кому можно, и тех, кому нельзя, мы будем вновь и вновь воздвигать замок на песке и удивляться, почему все гибнет, исчезает, разваливается.
– Да и у себя порядок надо умело обустраивать. Ни власть, ни деньги, ни насилие – ничего такого не может служить основой для порядка. Твой пример убеждает, что и традиции, и верования тоже. Твердый фундамент закладывается только там и тогда, где и когда мерилом всех вещей становится человек. Просто человек, его честь, достоинство и естественные устремления.
– Порядок для вольных людей один. Для рабов – другой. Для пресытившихся властью – третий. Не надо играть словами. Не надо обманывать ни себя, ни других. Там, где одним – одно, а другим – другое, не может быть и никогда не будет ни подлинного счастья, ни равенства, ни лучезарного будущего.
– Это будущее кто-нибудь когда-нибудь тем или иным образом украдет. Хотел бы кто поступить иначе, да не получится. Мир, состоящий из винтиков, не в состоянии крутиться иначе. Он возводит на трон недостойных. Или тех, кто борется, пробивается, страдает, но в итоге все равно становится недостойным.
– Ибо трон формирует характер. Трон задает определенный тип отношений. Он ломает естественный ход событий. Он разлагает ткань общества.
– Трон – это власть. Трон – это презрение к тем, у кого власти нет или слишком мало, чтобы ее оспорить. Трон – это квинтэссенция гадости, подлости и человекоборства.
– Что ему противопоставить? И удастся ли? Удастся. Но для этого люди сами должны осознать себя властью. Братство людей, сила духа, сплоченность расставит все по своим местам. Они должны оставить ее за собой. И отдавая ее кому-то, делать так, чтобы выбираемые или назначаемые ими были обслугой. И никогда не вставали над господами. А еще, чтобы были ее достойны. И каждый день, каждый час делами подтверждали это.
– Но есть власть духа и власть людей. Любой тиран, любой властитель, стремящийся к власти, захватывающий ее или стремящийся упрочить, понимает, насколько она слаба и ограничена. Власть грубой силы, армии, аппарата принуждения – ничто. Она может быть сметена в любой момент. Потому что власть духа на порядок выше. Она безгранична. Она творит чудеса. Она преображает все вокруг. Она трансформирует людей. Мечта правителя – обрести власть духовную. Потому что лишь она истинная власть.
– Объединившись, власть над людьми и власть духовная становятся непобедимыми. Им никто и ничто не могут противостоять. Перед властью такого порядка преклоняются любые армии, любые армады. Она обращает их в свою веру, увлекает, перетягивает на свою сторону.
– Но объединяются оба уровня власти либо во зло, либо во благо. Если во зло, наступает эпоха всеобщего помешательства. Белое становится черным, и черное – белым. Люди утрачивают ориентиры. Они больше не знают, где верх, а где низ. Что низость, а что благородство. В чем уродство, а в чем совершенство. Злу воскуряется фимиам. И текут моря крови. Ибо такая власть порождает насилие. Она питается насилием. Она не может без него.
– Объединившись во благо, оба уровня власти утверждают совсем другое мироустройство. Оно открывает в человеке все лучшие качества, которым несть числа. Оно делает людей братьями, соратниками, единомышленниками. Формирует качественно новую культуру человеческих отношений. Ставит в центре всего солидарность, взаимопомощь, общее благо и общий интерес. Охраняет простые, дорогие сердцу семейные ценности. Множит человеческие общности. Вовлекает в них простых людей. Создает у них ощущение защищенности, принадлежности, родства. Открывает путь к миру, самореализации личности, стабильности в подъеме и развитии. Делает процветание для всех возможным и достижимым.
– У каждого из нас свой опыт побед и поражений, надежд и разочарований. Каждый на себе испытал бренность любых конструкций, противоречащих человеческому естеству. Нельзя людей сделать счастливыми против их воли. Не получится утвердить рай на каком-то отдельном клочке Земли. Не выйдет создать что-то прочное одной лишь голой силой. Даже если ее очень много. Даже если знаешь, как ею управлять.
– Мы обладаем богатырской силой. Втроем мы в состоянии добыть любой трон и даже, наверное, удержать его на некоторое время. Втроем мы можем одержать победу над любым противником. Но это будет всегда временная победа. А мы хотим большего. Мы мечтаем о такой победе, одержав которую, не потребуется прибегать больше к силе.
Разговор по душам растянулся до утра. Однако Владисвет, Драгомир и Доброгляд не успели выговориться. Слишком много накипело за пять лет, на которые они расстались. Слишком много им хотелось понять и обсудить. И они спорили и доказывали друг другу, возражали и соглашались. И продолжалось это и следующий день, и следующую ночь. А когда она подошла к концу, они сказали себе: «Мы готовы. Пора выступать».
VII
У любого нового миропорядка должна быть база. Ее создают не воины и полководцы. Не богатыри и герои. Не книгочеи и клирики. Ее творят властители духа. Начиная всегда со своего родного дома.
Святая Троица вернулась домой мессией. Они освободили людей и дали им надежду. Они позволили князю достойно уйти и отдали власть в руки более достойных. Тех, кто поддержал их. Тех, кто прониклись. Тех, кто встал вместе с ними. Вместе с народом.
Ибо Троица стала олицетворением надежд человеческих и чаяний. И они дали то, в чем все нуждались: объяснение, оправдание и уверенность. Но сплав власти над людьми и власти духа они сконструировали так, чтобы пар из кипящей кастрюли мог всегда выходить, чтобы никто во власти не засиживался и не мог поставить ее на службу личным или частным интересам.
Предпосылки для расцвета ремесел, торговли, строительства, накопления знаний были созданы. Стабильность в успехе и развитии обеспечена. Остальное, нужное для рывка вперед – экономического, социального, технологического – сделала сама жизнь.
Взяв под свои знамена всех, кто готов был нести поднятые ими стяги дальше, за пределы своей ойкумены, они выступили в поход. В энный раз. Однако теперь совсем иначе. Зная, зачем и для чего. Всюду, где они проходили, их легионы пополнялись. Всюду они меняли властные структуры и утверждали господство правды, общего блага, заботы о ближнем и жажды совершенства. Здесь и сейчас. При жизни. И потом – повсюду и на века. И люди обретали пассионарность. Отыскивали для себя смысл жизни. И делались непобедимыми.
Дать толчок экономике всего региона им помогли богатства, спрятанные в разграбленном завоевателями Центре торговли, куда их привел Драгомир. Они восстановили город. Вдохнули в него новую жизнь. Вернули былые функции поликультурного хаба. А дальше по опробованной на нем модели построили мировую торговлю. Безопасную. Процветающую. Свободную от поборов и мздоимства. Выгодную всем.
В землях, полюбившихся Владисвету, восстановили мир, спокойствие и традиции выборности. Эти традиции они сделали универсальными. Взамен получили всеобщую любовь и новые несметные легионы.
В них влились и все кланы воительниц. Прятаться им теперь было не от кого. Но и скрываться в горах они больше не захотели. А открыв для себя большой свободный мир и став его частичкой, как-то очень просто, обыденно и без сожалений отказались от своих архаичных ритуалов. Необходимость в них также отпала.
Темку и подросшего ребенка Доброгляда к ним привели сами военачальники. Они сбросили иго правивших ими тиранов и влились в то мироустройство, которое утвердили былинные богатыри. Потому что оно всем понравилось. Всем подошло. Всем полюбилось. Оно оказалось вне конкуренции. Ведь в нем для всех было место. И каждый в нем мог проявить себя и добиться всего. Без ущерба для других.
* * *
И Вы называете такие былины тусклыми и мелкими? Позвольте, уважаемый читатель, с Вами не согласиться. Пожалуй, и по сию пору о таких подвигах и таком мироустройстве можно только мечтать!
© Н.И. ТНЭЛМ