Ново-старое средиземноморское соседство: проблемы и перспективы

Неоднозначные события «арабской весны» по-прежнему остаются в фокусе внимания и политиков, и ученых, и общественности, однако во многих случаях подход к их освещению имеет откровенно предвзятый и / или односторонний характер. Одни говорят и пишут об угрозе исламского радикализма и образовании новых халифатов, другие – об «оранжевых революциях», организованных Западом с целью перераспределения контроля над ближневосточной нефтью, третьи – о создании ТНК системы «управляемого хаоса» и обрушивании национального государства. Между тем, арабские страны, особенно в регионе южного и восточного Средиземноморья, - ближайшие соседи Европы, судьба которых не может быть ей безразлична: она связана с ними не только историей, почти всегда нелегкой, но и тканью современной жизни.

Распад социалистической системы и самого СССР привел к эрозии эгалитаризма и резкому усилению капиталистической интернационализации. При погруженности России в свои собственные проблемы арабский мир остался «наедине» с Западом и его стратегическими интересами, имевшими достаточно противоречивый характер: это экономическая либерализация, политические реформы, поддержка Израиля и сохранение стабильности ради собственной энергетической безопасности и успешной борьбы с исламистским терроризмом.

Для новых экономических и политических реалий требовались новые форматы взаимодействия. Одни из них были разработаны и реализованы Европейским союзом (ЕС), другие – в первую очередь США при европейском участии. Собственно, активные действия Запада, особенно в 2000-х гг., по консолидации под своим влиянием этой части международной периферии породили многочисленные комментарии о «руке империализма» в арабских событиях.

Опуская откровенно поверхностные и идеологизированные материалы, мы хотели бы признать правоту тех авторов, которые отмечают значение внешних факторов в текущих политических кризисах. Однако, по нашему мнению, их воздействие имело очень неоднозначный характер: в большинстве случаев оно проявилось опосредованно, не было доминирующим и имело макрорегиональную («расширенно-ближневосточную»), а не американскую или европейскую привязку. Одновременно это означает признание спонтанности и автохтонности «арабской весны», ее неожиданности для Европы и мира в целом. Чтобы аргументировать нашу позицию и оценить перспективы европейско-арабских отношений в свете происходящих трансформаций, представляется необходимым осветить следующие вопросы: а) результаты освоения ближневосточного пространства западной коалицией / ЕС в 1990 – 2000-х гг.; б) факторы выживаемости и дестабилизации арабских режимов; в) перспективы преодоления кризиса в условиях «исламизации» политического процесса.

Запад: проекты и реальная политика

Освобождение Кувейта силами многонациональной коалиции во главе с США в 1991 г. стало первым масштабным актом вхождения Запада в ближневосточное пространство после распада биполярности. Успех этой операции рельефно выявил новые возможности установления многостороннего контроля над регионом и его подключения к процессам формирования нового мира.

В начале 1990-х гг. Европейский союз приступил к подготовке проекта Евро-средиземноморского партнерства (EUROMED)[1], старт реализации которого был дан учредительной конференцией в Барселоне (1995 г.). Проект имел как двусторонний (страновые соглашения об ассоциации с ЕС), так и макрорегиональный (интеграционный) характер и был направлен, особенно учитывая участие Израиля, на установление новой рамки геополитического взаимодействия с арабскими соседями.

Партнерство имело три измерения: политическое, финансово-экономическое и социокультурное. Первое выражалось в намерении превратить Средиземноморье в зону мира и стабильности, что подразумевало продвижение законности и демократии; второе предусматривало либерализацию предпринимательской деятельности, экономическое сотрудничество, финансовую поддержку и образование в перспективе зоны свободной торговли; третье было нацелено на диалог между религиями и культурами и развитие человеческих ресурсов, в том числе через образование и свободную миграцию.

В 2004 г. произошло дополнение EUROMED стратегией Европейской политики соседства (ЕNP), в которую после снятия санкций вошла также и Ливия. Инструменты ENP были призваны содействовать более интенсивному политическому диалогу, расширению доступа к программам ЕС и усилению сотрудничества в сфере законности и внутренней политики.

Несмотря на наличие постоянного механизма обсуждения, организационной структуры и специального бюджета, результаты реализации евро-средиземноморской инициативы к середине 2000-х гг. выглядели неоднозначно. В частности, эксперты отмечали отсутствие ясного политического месседжа, недостаточность усилий по запуску реформ, несбалансированность отношений между членами ЕС и партнерами, медлительность в финансовом сотрудничестве, бюрократизацию. Самир Амин прямо назвал партнерство банкротом из-за отсутствия подлинного диалога между Европой и арабами, стремления «навязать» интеграции Израиль и раздела единого арабского мира не «средиземноморский» и «несредиземноморский». В целом субрегиональную (арабскую) интеграцию крайне затрудняли несбалансированная интегрирующая среда, то есть однотипное и при этом неравномерное развитие, и политические разногласия.

Крайне негативное влияние на деятельность EUROMED оказала война в Ираке, начатая в 2003 г. США при поддержке многонациональной коалиции. На юбилейном саммите 2005 г. из арабских лидеров присутствовал только глава Палестинской национальной автономии Махмуд Аббас.

Вдохнуть жизнь в затухающее сотрудничество был призван проект нового союза, который ограничил бы число участников партнерства средиземноморскими странами. Выдвинутый Николя Саркози во время президентской кампании 2007 г., он нес четыре основные идеи: пересмотр прежней неэффективной политики; усиление роли Франции как главного игрока в Средиземноморье; повышение роли региона в глобальной экономике (что подразумевало прямой доступ ЕС к газовым месторождениям Северной Африки); решение проблемы нестабильности южных рубежей. Однако французская инициатива встретила сильную оппозицию со стороны Германии, воспринявшей ее как продвижение национальных интересов Франции за счет ЕС. В итоге проект Средиземноморского союза (UfM) был представлен как естественное продолжение Барселонского процесса и региональное дополнение ENP. Его стратегическими целями остались экономическая интеграция и демократические реформы, хотя приоритетные направления были «приземлены» и конкретизированы (борьба с загрязнением Средиземного моря, развитие транспортной инфраструктуры, открытие совместного университета и др.

Размышляя о не слишком эффективной политике ЕС по «европеизации» восточного и южного Средиземноморья, следует учитывать деятельность других внешних акторов, в том числе с «европейской компонентой», – НАТО, «группы восьми», финансовых институтов ООН и, конечно, США, поставивших своей внешнеполитической целью продвижение реформ на Арабском Востоке.

В 1994 г. был запущен Средиземноморский диалог, мыслившийся как форум сотрудничества в целях содействия региональной безопасности и лучшему взаимопониманию между НАТО, Израилем и шестью арабскими странами[2]. По оценке специалистов, эта структура объективно была обречена на достаточно ограниченную роль из-за политических разногласий между участниками, и ее скорее можно назвать инструментом укрепления доверия и превентивной дипломатии. В 2004 г. она была дополнена Стамбульской инициативой сотрудничества[3], принятой в целях развития практического двустороннего сотрудничества с заинтересованными странами региона.

В 2004 г., после вторжения в Ирак, США на саммите G8 выдвинули мегаплан «расширенного Ближнего Востока», предусматривающего ускоренное продвижение политических и экономических реформ на огромной территории от Мавритании до Пакистана. Он был критически воспринят - и не только в арабском мире - по целому ряду причин: безапелляционного тона, игнорирования разнообразия региона, отсутствия каких-либо консультаций, в том числе с европейскими партнерами, замалчивания арабо-израильского конфликта и др. Одновременно у администрации Джорджа Буша не возникло обоснованных идей относительно того, как можно добиться поставленных задач, если не считать предложения работать над соглашением о зоне свободной торговле (по аналогии с EUROMED) и специализированных программ Госдепартамента в рамках Инициативы ближневосточного партнерства (MEPI) Основным каналом продвижения «демократии» стали постоянное внешнеполитическое давление и деятельность различных правительственных и неправительственных организаций (Агентство США по международному развитию (USAID), Национальный фонд поддержки демократии (NED) и др.) по развитию гражданского общества. С приходом к власти Барака Обамы и началом мирового экономического кризиса финансирование подобных политических структур и программ было значительно сокращено.

По нашему мнению, США придавали и придают огромное значение «строительству демократии» в Ираке, рассматривая его как своего рода пилотную страну мегаплана. Однако в 2006 г. из-за истощения финансовых и военно-технических ресурсов началась пробуксовка «войн за демократизацию», да и вся политика «принуждения к партнерству», как охарактеризовал ее Алексей Богатуров, оказалась в подвешенном состоянии. Двойственный характер имела известная речь Обамы в Каире (2009 г.), где он много говорил об уважении к исламу, воле народов и суверенитете Ирака, но также о приверженности демократии и готовности повсюду поддерживать права человека.

Экономические реалии, привнесенные капиталистической интернационализацией 1990-х гг., имели для арабского мира очень неоднозначные последствия. Либерализация экономики[4] и сотрудничество с такими международными институтами, как МВФ и Всемирный банк, позволили ему подключиться к мировым хозяйственным связям, привлечь инвестиции, получить технологическую поддержку, осуществлять инфраструктурные программы и др., но вместе с тем сделали заложником мировой экономической конъюктуры. Страны, которые прибегали к помощи МВФ, были вынуждены соблюдать финасовую дисциплину и ограничивать социальную нагрузку бюджета. Особенно болезненно это было для тех, кто не входил в круг круг крупнейших экспортеров углеводородов и имел в силу прошлой «социалистической ориентации» значительный государственный сектор экономики (Египет, Тунис, Сирия). Реформа этого сектора, помимо социально-экономических последствий, была весьма чувствительной в силу его идейной привязки к борьбе за независимость, арабскому социализму и принципам эгалитаризма.

В результате структурной перестройки экономики по крайне консервативному (или, точнее, неолиберальному) Индексу экономической свободы 2010 г. «преимущественно свободными» были признаны Бахрейн и Катар, «умеренно свободными» - Катар, Кувейт, Оман, ОАЭ, Иордания, Королевство Саудовская Аравия (КСА), «преимущественно несвободными» - Ливан, Марокко, Египет, Тунис, Алжир, «подавляемыми» - остальные (кстати, по этому индексу все упомянутые страны опережают Россию).

Мировой кризис 2008-2009 гг. по-разному, но очень значительно затронул Арабский Восток, увеличив социально-политическое давление на правящие элиты. Рост цен на продовольствие в первую очередь ударил по ненефтяным экономикам (регион является крупнейшим в мире импортером зерновых и продуктов питания). В первую очередь это коснулось Йемена, Магриба, Иордании, Ливана, а также Египта, осуществлявшего субсидирование основных продовольственных продуктов. Наиболее диверсифицированные экономики (Египет, Иордания, Ливан, Марокко и Тунис) пострадали от сокращения внешнего спроса (снижение туристического потока, перечислений рабочих-иммигрантов и прямых иностранных инвестиций). Нефтепроизводители выиграли от роста цен на сырье, но высокие цены поддерживались за счет существенного сокращения производства. Они также понесли большие потери от кризиса ликвидности и замораживания оптовых рынков.

Как же оценить сотрудничество региона с Европой / Западом в 1990-2000-х гг.? С одной стороны, оно вызвало распространение рыночных механизмов, рост ВВП, стандартов жизни, информационной открытости, уровня образования, способствовало появлению новых групп интересов, которые хотели бы влиять на принятие политических решений, с другой – не продвинуло демократических реформ, т.е. политической инфраструктуры урегулирования будущих кризисов. Государственная бюрократия, военные и другие клики продолжали доминировать в политическом процессе. Ниже мы более подробно рассмотрим его перипетии.

Стабильность и кризис арабских режимов

С началом постбиполярной эры и активного подключения к капиталистической интернационализации / глобализации арабские элиты были вынуждены задуматься о проведении политических реформ с целью укрепления легитимности на международной и внутренней арене. В той или иной степени реформы затронули как республиканские, так и монархические системы. Приведем лишь некоторые примеры: 1989 г. - после более чем двух десятилетий «каникул» возобновлены парламентские выборы в Иордании; 1990 - расширен состав сирийского парламента за счет увеличения квоты для независимых; 1992 - восстановлены регулярные выборы в Кувейте, принят «Основной закон о государственной власти» и образован Консультативный совет в КСА; 1993 - первые многопартийные выборы в Йемене; 2002 – муниципальные выборы (с участием женщин) и выборы в Палату представителей на Бахрейне; 2003 - принятие конституции в Катаре, провозгласившей принцип прямых выборов в будущую законодательную ассамблею; 2005 – частичные муниципальные выборы в КСА, первые альтернативные прямые президентские выборы в Египте и наделение женщин Кувейта пассивным и активным избирательным правом; 2006 - первые частичные (половины из 40 депутатов) непрямые выборы в Национальный федеративный совет ОАЭ при установленной квоте каждого из эмиратов и расширение состава Консультативного совета КСА до 150 членов. С 2003 г. в КСА (при формальном, как и в других аравийских монархиях, запрете политических партий) стал функционировать Центр национального диалога имени короля Абдель Азиза с целью создать «новую среду, способствующую диалогу между различными секторами общества во имя продвижения общественного интереса и консолидации национального единства на основе ислама». Ежегодные раунды диалога посвящены по-настоящему острым вопросам: от «террористического подполья» (обвиняющего короля в отходе от исламских норм) до прав и обязанностей женщин и взаимодействия с другими культурами и миром.

Однако одновременно с либерализацией имело место ужесточение контроля над СМИ, уровнем политических прав и свобод и оппозицией (чаще всего под предлогом борьбы с исламистским экстремизмом). В первую очередь это касалось сильных исламистских организаций. Например, в Тунисе при формальном сохранении многопартийности бывший президент Зин аль-Абидин бен Али в 1992 г. запретил партию «Ан-Нахда» («Возрождение») и обеспечил политическую монополию собственной Конституционной демократической партии. Мубарак сохранил в Египте действие закона о чрезвычайном положении, введенного после убийства президента Анвара Садата в 1981 г., и отказался легализовать крупнейшую оппозиционную ассоциацию «Братьев-мусульман», члены которой участвовали в выборах либо в качестве независимых кандидатов, либо в блоке с другими партиями, заведомо проигрывая «партии власти». Более того, в поправках в конституцию, внесенных в 2007 г., содержался запрет на создание партий на основе религии и ссылок на религию, а выдвижение кандидата на пост президента могло быть осуществлено только зарегистрированной партией. Бюрократический контроль над идейно-политической сферой привел к застою не только в политической, но и в культурной жизни. В стране резко упали число и тиражи издаваемых газет, журналов, книг.

В Сирии, где в 2000 г. власть после смерти президента Хафеза Асада перещла к его сыну, была конституционно закреплена ведущая роль левоцентристской партии Баас, которой принадлежало право выдвижения кандидата в президенты. Национальный прогрессивный фронт, состоящий из Баас и ее союзников, в 2007 г. получил на парламентских выборах 167 мест из 250. И в Сирии, и в Египте значимую роль в общественно-политической жизни играла армия, имеющая собственную экономическую базу (промышленные предприятия, строительный бизнес, пенсионные фонды, туризм и др.).

В Ливии Муаммар Каддафи продуктивно использовал традиционные институты (союзно-вассальные связи племен и ислам). Племенной этос был соединен с «третьей мировой теорией», которая трактовала демократию как систему народного самоконтроля. Все население страны делилось на первичные народные собрания. Всеобщий народный конгресс по сути представлял собой разновидность великого совета, одобрявшего решения первичных собраний, но не делавшего политику. Подлинным законом общества в «Зеленой книге» были провозглашены ислам и обычай. Власть стала принадлежать всем – и вопрос о ее подотчетности как бы отпал. В таких условиях не нужна была и формальная институционализация лидерства: Каддафи стал «просто» вождем. Единственными живыми политическими организмами оказались законсервированные традиционалистские силы – племена и разнообразные исламские группы.

Причудливое сочетание авторитарных и либеральных начал позволяет определить выживаемость арабских режимов в 1990-2000-х гг. как комбинацию функций репрессивного принуждения и легитимности, при которой уровень репрессий остается относительно стабильным, а уровень легитимности и ее источники изменяются. Вовне в институциональном плане легитимность обеспечивали новые или реорганизованные политические и общественно-политические институты (выборы, партии, неправительственные организации, гуманитарные фонды) и либо бюрократическая ротация в элитах, либо их расширение за счет представителей бизнеса и технократов. Широкое распространение получила «экономизация» политического дискурса.

Использование современных политических форм свидетельствовало, безусловно, о проникновении в регион новых политических стандартов, но не о демократизации. Умеренно-альтернативные выборы, расширение парламентского представительства и создание неправительственных организаций имели целью кооптацию во власть представителей патримониальных структур ради поддержания национальной консолидации «без размежевания». Но и большинство населения в силу доминирующей культуры голосовало (там, где действовал институт выборов) не за партийные программы или идеологию, а за кандидатов, которые, как предполагалось, обеспечат им определенные услуги (помощь в поиске работы, получении лечения и др.). Уровень электоральной активности оставался был низким. Агрегация интересов преимущественно через патрон-клиентские связи (это также очень характерно для монархических систем, где поддерживается система неформального доступа к власть имущим) определяла статичность политического процесса.

Как ни парадоксально, но реально действующими социальными организациями, способными обеспечить лояльность индивидов, служить сетями политической коммуникации и участвовать в урегулировании возникающих конфликтов, оставались мусульманские общины. Этим обусловлено и влияние исламистских организаций как автономной оппозиционной силы.

И последний вопрос перед темой арабских революций: почему недемократические режимы региона так долго сохраняли свою устойчивость? На наш взгляд, дело здесь не в «хронической несовместимости ислама с демократией», а в том, что они имеют свои источники легитимности и подавления: традиционные ценности, тот же неопатримониализм, возможность использования силы и неформальных механизмов наряду с современными институциональными формами. Словом, они способны адаптироваться к требованиям среды, пока не столкнуться с острым дефицитом ресурсов.

Выше мы отмечали противоречивость взаимодействия Запада и Арабского Востока. Но западное влияние не было прямой причиной дестабилизации – и Европа, и США в целом действовали очень прагматично, особенно после исчерпавших себя «войн за демократизацию». Когда объективные причины (перебои в сбыте нефти, истощение бюджета, падение уровня жизни и пр.) вынудили Каддафи искать пути выхода из изоляции и объявить об отказе от оружия массового уничтожения и согласии выплатить компенсации родственникам погибших в терактах над Локерби и в Нигерии, международные санкции были сняты. В Ливии стали свободно работать западные нефтяные компании на основе соглашений о разделе продукции с Национальной нефтяной корпорацией. На арене появился и единственный ливийский «реформатор» - Сейф-аль-Ислам аль-Каддафи, который, правда, не занимал никаких официальных постов, но встречался с западными лидерами, говорил о подготовке конституции (проект которой так и не был опубликован) и защите прав человека. Старший Каддафи совершал официальные визиты во Францию, Испанию, Италию и «дружил» с Сильвио Берлускони. Об этом прагматизме говорят и упоминавшаяся «приземленность» программ в рамках Средиземноморского союза, и стратегические союзные отношения США и НАТО с аравийскими монархиями. Исключением является, вероятно, Сирия, которую Джордж Буш за «поддержку терроризма» причислил к государствам-изгоям, но и она продолжала поставлять нефть Германии, Италии и Франции.

Однако общее влияние международной среды было очень велико и выразилось прежде всего в так называемых «демонстрационных эффектах глобализации» (уровень и качество жизни в различных странах мира, подотчетность власти, функционирование демократических институтов, уважение прав человека и др.), к которым особо восприимчива молодежь. Эти эффекты обусловили и чувство относительной социальной депривации. Усилившаяся под влиянием экономических факторов трудовая миграция в Европу также способствовала восприятию новых политических образцов. Развитие новых коммуникационных и информационных технологий (с помощью ЕС и частных компаний) привело к распространению неформальных сетей, которые политические и социоэкономические обстоятельства трансформировали в гражданские структуры еще до событий самой «весны» (Движение 6 апреля в Египте и др.).

Еще до событий сдвиги, произошедшие в умонастроениях граждан, зафиксировали опросы. По данным «Пью рисерч сентр» за апрель-май 2010 г. представления о демократии среди граждан семи мусульманских стран выглядели следующим образом (будем иметь в виду, что в несвободных странах часть респондентов опасается отвечать откровенно):

	Демократия предпочтительней любой другой формы правления (%)	В определенных обстоятельствах недемократическое правление может быть предпочтительней (%)	Для таких, как я, неважно, какую форму правления мы имеем (%)	Не знаю (%)
Ливан	81	12	5	2
Турция	76	6	5	13
Иордания	69	17	10	4
Нигерия	66	18	16	1
Индонезия	65	12	19	4
Египет	59	22	16	2
Пакистан	42	15	21	22

 

Примечательно, что в мае 2011 г., в условиях острейшего кризиса власти и систем жизнеобеспечения, на первый вопрос в Египте утвердительно ответили уже 71% респондентов, а на вопрос «Что предпочтительней: сильный лидер или демократия?» сильного лидера предпочли только 34%.

Конечно, дестабилизирующим фактором стал и мировой экономический кризис, который усилил противоречия не только между обществом и правительством, но и между бюрократами и группами интересов внутри правительства (например, экономическим менеджментом и политической бюрократией).

Основные внутренние факторы «арабской весны», о которых мы также рассуждали выше, можно суммировать следующим образом:

- разбалансированность политической, экономической и культурно-образовательной стратегий и социальный конфликт, вызванный как сменой модели взаимоотношений граждан с государством в период экономической либерализации, так и недостаточными компенсаторными механизмами (характерен для государств, лишенных значительных нефтяных доходов);

- отсутствие / слабое развитие инфраструктуры разрешения кризисов (реальной политической конкуренции, структурированной оппозиции, выборов, представительных институтов);

- значительный рост доли молодежи в демографической структуре (результат всплеска рождаемости в 1985-1990–х гг.) и формирование нового образованного молодого поколения, социализированного в большой степени в условиях постматериальных ценностей;

- усталость населения от правящих элит из-за отсутствия не только конкуренции, но и ротации;

- оскудение идейных ресурсов политических элит.

Развитие и интенсивность процессов «арабской весны» определялись в каждой из затронутых ею стран конкретными комбинациями факторов и имели широкий спектр проявления – от демонстраций до вооруженных конфликтов и смены режима. По спектру проявления их можно типологизировать следующим образом:

а) Массовые волнения, вооруженные конфликты:

- Ливия – массовые волнения и вооруженный конфликт с внешним вмешательством; распад «джамахирийи», убийство Каддафи и объявление «переходного периода» с техническим правительством.

- Йемен – массовые беспорядки с применением оружия со стороны правительственных сил и оппозиции; перестановки в правительстве и договоренность об отказе президента Али Абдаллы Салеха от власти и проведении свободных парламентских выбоов.

- Сирия - массовые беспорядки с применением оружия со стороны правительственных сил и оппозиции; перестановки в правительстве; обещание диалога с оппозицией и свободных выборов; замораживание членства в ЛАГ и международные санкции в связи с «применением насилия против мирных жителей».

б) Общенациональные волнения и смена режима:

- Тунис – общенациональные волнения и смена режима; свободные выборы.

- Египет – общенациональные волнения и смена режима; переходный период во главе с военной администрацией; свободные общенациональные выборы.

в) Массовые беспорядки, перестановки в правительстве и внешнее вмешательство:

- Бахрейн – массовые беспорядки со стороны шиитского населения с вводом военных сил Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (САГПЗ); перестановки в правительстве и срочные денежные выплаты.

г) Протесты, перестановки в правительстве, отдельные институциональные изменения, срочные экономические компенсации:

- Алжир – массовые демонстрации и отмена режима чрезвычайного положения (введено в 1992 г.).

- Марокко – протесты, перестановки в правительстве, конституционная реформа в сторону усиления законодательных полномочий парламента и гарантий независимости судебной власти, досрочные парламентские выборы.

- КСА – протесты, срочные денежные выплаты, предоставление женщинам права голоса на выборах в муниципальные советы и Консультативный совет в 2013 г.

- Оман - протесты, перестановки в правительстве, заявление о придании законодательных полномочий обеим палатам Консультативного Совета, срочные финансовые выплаты.

- Ливан – протесты, перестановки в правительстве, повышение зарплат.

- Иордания – протесты и перестановки в правительстве.

- Кувейт – протесты, перестановки в правительстве, срочные денежные выплаты.

- Ирак – протесты, кадровые перестановки на региональном уровне, обещание премьер-министра не выдвигаться на выборах 2014 г.

- Судан, Мавритания, САДР – протесты.

Какие же арабские политии оказались на настоящий момент наиболее глубоко затронуты общественно-политическими трансформациями? Это республиканские системы с неконкурентной политической сферой и не легализованными ранее исламистскими партиями (Тунис, Египет, Сирия); республиканские системы с конкуренцией политических и экономических центров (Ливия, Йемен); монархические системы с совпадающими секторальными конфессиональными, политическими и социально-экономическими размежеваниями (Бахрейн).

Ход и направленность общественно-политических трансформаций определяются характером переживаемых этапов государственного и национального строительства. Учет этого обстоятельства позволяет определить перспективы происходящих процессов, взяв за основу уровень институционального развития:

- демократизация – Тунис, Египет;

- для остальных республиканских систем, Марокко и Иордании – ускорение либерально-демократических реформ;

- для монархий стран Персидского Залива – плавная либерализация;

- состояние политического распада / полураспада - Ливия, Йемен, Сирия (ситуация в последней во многом зависит от внешнеполитической динамики, включая треугольник Сирия – Иран - КСА).

Примечательно, что первая реакция Европы / Запада на арабские кризисы была непоследовательной и несогласованной. Для мировых лидеров было характерно следование за событиями, противоречивость публичных заявлений и длительное определение официальной позиции. Так, французский министр иностранных дел за несколько дней до отставки президента бен Али предлагала направить десантников для установления правопорядка, в то время как другие политики приветствовали выражение воли народа Туниса; из 28 стран НАТО, взявших обязательства по операции в Ливии, только 8 активно участвовали в ней (хотя частично это было вызвано разницей в оснащении и возможностях стран-участниц) и т.д. На ливийском примере хорошо заметно не только снижение активности США по сравнению с первой половиной 2000-х гг., но и отсутствие консолидированной позиции ведущих мировых игроков в условиях нехватки политических, военных и финансовых ресурсов.

Для региональной арены был характерен рост активности «местных» акторов: Израиля, Турции, КСА, Катара, ОАЭ, стремившихся использовать ослабление «недружественных режимов» в своих внешнеполитических и экономических интересах или, наоборот, помочь «друзьям» (наиболее показательны случаи здесь Сирии, Ливии и Бахрейна, в который впервые в истории ССАГПЗ были введены войска). В целом внешняя реакция на арабские кризисы подтверждают неопределенность развития современной международной ситуации и спонтанность участия.

Вместо заключения: Европа и исламский мир

Результаты выборов, прошедших в Тунисе, Марокко и Египте после прошлогодних волнений, свидетельствуют об «исламизации» политического пространства. Так, исламистские партии по результатам выборов получили: «Ан-Нахда» - около 40% мест в Конституционной ассамблее Туниса, Партия справедливости и развития – 27% мест на парламентских выборах в Марокко, Партия свободы и справедливости (ПСС) - 47,2%, а традиционалистская «Ан-Нур» – 24,7% мест на парламентских выборах в Египте. Показательно, что наибольшую поддержку получают умеренные исламистские партии, имеющие высокую моральную репутацию и призывающие к широкому сотрудничеству на основе общегражданских и культурных ценностей.

Как же сотрудничать с этим «новым» миром? Некоторые исследователи полагают, что ислам в принципе не совместим с европейской современностью и, соответственно, демократией, поскольку не подвергался реформе и остался «целостным» (т.е. не претерпел разделения на публичное и индивидуальное, политическое и религиозное). В то же время рационализация отношения к священному была важнейшим условием демократических процессов в Европе. Поэтому о необходимости реформы, которая положит конец «тотальности» ислама и откроет путь в современность, активно писали и пишут представители исламского модернизма.

По нашему мнению, ислам в политике – не препятствие современному развитию, которое большинство политологов понимают как дифференциацию политических структур и специализацию ролей, повышающих производительность политической системы. В политической науке движение к демократии – это движение от гегемонии к участию, и в этом контексте расширение представительства, подключение к нему и исламистов, и новых молодежных движений, и либералов, и националистов сигнализирует о принятии новых правил игры и перспективах формирования коалиций и обновления политического курса.

Что же до пресловутого исламского радикализма, то можно ли считать радикалами мусульман, чьи жизненные стратегии определяет вера в Бога? Для верующих мусульман соединение политического и религиозного не является проблемой – проблема в том, какие цели ставит изначально санкционированная религией власть, насколько ее курс отвечает национальным интересам.

Иллюстрацией объективности происходящих процессов может быть светская со времен Ататюрка Турция. После очередного перехода власти от военных к гражданскому правительству в 1980-х гг. там начинает происходить открытая корректировка самого концепта светского национализма, вызванная необходимостью ускорения развития и, следовательно, укрепления демократической системы как таковой. В 1986 г. при праволиберальном правительстве Тургута Озала была официально одобрена идея национальной культуры, в основе которой лежит тюркско-исламский синтез, что открыло дорогу в политику религиозным сектам и исламистам. Первым «происламским» премьером Турции на короткий срок стал в 1996 г. Неджметтин Эрбакан – и тогда этот выбор казался многим случайным, а сами планы правящей коалиции – наивными. Но это была не случайность, а смена тенденций. В 2002 г. во власть уверенно вошла Партия справедливости и развития – социальные консерваторы, разделяющие исламские ценности. Сложнее ли стало взаимодействовать с Турцией, скажем, в рамках НАТО? Да, сложнее, но вполне возможно.

Важно также учитывать, что под одним термином могут прятаться разные феномены. «Аль-Каида», например, принципиально отличается не только от египетских «Братьев-мусульман», но и от военизированной ливанской «Хизбаллы». Это организация, которая не имеет национальных интересов. Ее абстрактный всемирный джихад «против иудеев и крестоносцев» в чем-то сродни всемирной борьбе за торжество либеральной демократии. Консолидация государственной власти в мусульманских странах – главный враг «Аль-Каиды» и ей подобных, которые находят приют там, где есть политический вакуум, - в Афганистане, Пакистане, Йемене, Сомали.

Политический ислам, как показывает исторический опыт, способен к эволюции. Беда многих исламистских организаций (тех же «Братьев-мусульман») в том, что они, с одной стороны, аморфны, а с другой - не производят ревизии концепций и платформ, разработанных в иные политические периоды. Работы наиболее известного и радикального идеолога «Братьев» Сейида Кутба, продолжают циркулировать по всему миру, пугая мирных обывателей, хотя относятся к периоду строительства арабского социализма и массовых репрессий против исламистов. Между тем, интеллектуальные лидеры ассоциации прекрасно осознают как произошедшие в Египте социально-политические изменения, так и законы современной политики. Создав для участия в парламентских выборах 2011-2012 гг. Партию свободы и справедливости, они призвали все политические партии к сотрудничеству на основе общегражданских ценностей. Ее вице-председателем избран известный христианский мыслитель, копт Рафик Хабиб, а учредительные документы подписаны представителями всех провинций страны (среди них 978 женщин и 93 копта).

Появление во власти современных исламистских партий, для которых национализм - не антитеза исламу, но компонент его универсальной системы, а демократия, права человека и многопартийные выборы - необходимые предпосылки исламского строя, и есть демократизация по-арабски, или то самое «многообразие современностей», о котором писал Шмуэль Эйзенштадт. Только демократизация, как показывает исторический опыт Европы, постепенно влечет за собой снижение важности публичного проявления как секуляризма, так и религии.

А Европа? Европа задумалась над новой политикой соседства и заявляет о необходимости продвижения к «глубокой демократии» в Южном Средиземноморье, заодно разъясняя ее основополагающие принципы. Безусловно, это правильные принципы, но, как мы убедились, учить демократии трудно. Эффективней и практичней помогать в разработке макроэкономической политики, улучшении бизнес-климата, образования, финансовой и правовой систем. Перспективное мышление, развитие двусторонних связей и регулярный диалог – самая надежная основа соседства.

Ирина КУДРЯШОВА,
доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО

№3(64), 2012