По высшей ставке,

или Праздничный подарок к 8 марта

Все предыдущие месяцы он вкалывал как проклятый. Он не досыпал, не доедал и мечтал только об одном – как он насладится отдыхом и покоем. И вот вожделенный день настал – наконец-то можно было расслабиться.

Хозяин приехал в свой загородный дом на машине, набитой снедью. Не спеша, смакуя каждую деталь, каждое мгновение, прогрел помещения. Потом растопил камин. Поставил на журнальный столик рядом с ним бутылку любимого коньяка. Приготовил божественные легкие закуски. Тонко нарезал лимон. Достал бережно припасенную книжку, над которой ему хотелось помечтать именно в такой обстановке – когда он останется один, и никто не будет ему мешать и приставать с дурацкими вопросами или обращаться с неуместными просьбами.

Он с ногами забрался в просторное уютное кресло. Устроился в нем поудобнее. Взял в руки бокал, бережно согревая драгоценный напиток, и собрался было закрыть глаза в блаженстве, чтобы долго-долго, до самого естества им насладиться… как явилась Она. Бесцеремонно. Незваная и непрошенная.

Хотя это могла быть и не Она, а Он или Оно. Ведь что там скрывается под капюшоном, живущие в нашем мире так никогда и не узнают.

Но какое это имело значение. Все равно удовольствие было безвозвратно испорчено. Рассчитывать на то, что наваждение само собой исчезнет, не приходилось. Да и надежд, на то, что все обойдется, и он продолжит задуманное пиршество плоти и духа, не было никакой.

И все же Вейн – его, сколько он себя помнил, все предпочитали называть именно так, – сумел соблюсти достоинство. Он не унизился до вопросов и просьб. Он ничем не выказал всей глубины охватившего его разочарования. И голос его не сорвался и не задрожал предательски, когда он пододвинул к огню второе кресло и с наигранным безразличием предложил нежданной гостье присаживаться.

Смерть будто только того и ждала. Уговаривать ее не потребовалось. Без лишних церемоний, Она небрежно поставила косу в угол, подобрала под себя черные одеяния и тоже с ногами устроилась в просторном кресле. И от бокала доброго коньяка она тоже не стала отказываться. Зачем. Ведь благородный напиток, выдержанный долгие годы в дубовых бочках, так помогает иногда неспешной задушевной беседе.

Березовые чурки весело потрескивали в очаге, заполняя собой разраставшуюся паузу. Но Смерть не торопилась с разговором, всем своим видом давая понять, что спешить Она не любит и не собирается, да и спешить ей некуда. Любуясь причудливой игрой языков пламени и беззаботным танцем полутеней и отсветов огня, пляшущих по стенам и потолку, собеседники выжидали. Потягивая коньяк, они искоса как бы присматривались друг к другу.

И все же, не найдя слабины в хозяине или почувствовав, что никак иначе разговор завязать не получится, Смерть первой прервала молчание. Начала Она – пусть будет Она, так все же как-то привычнее – издалека. По ее рассказу выходило, что Она уже давно присматривается к Вейну и испытывает к нему самые теплые чувства.

Он труженик, бессребреник, тратит всего себя ради других и не заботится о том, насколько его хватит. И сделать по жизни он успел не так мало, пускай хвалили и награждали всегда других, а он оставался в тени.

Там, откуда пожаловала Смерть, всё знали, во всем разбирались и могли оценить по достоинству. И относились к нему с искренним уважением.

Смерть давно уже забрала бы его к себе, но хотела, чтобы он успел закончить свой труд. И не мешала ему, и не прерывала его. А теперь время подошло. Срок настал.

И все же там хотели бы сделать ему что-то приятное, отблагодарить его или вознаградить за то рвение, с которым он служил другим и пытался сделать этот мир лучше. Не важно, что мир этот лучше никогда не будет. Сделать его лучше никогда никому не удавалось. Это еще при благоприятном развитии событий. Обычно же срабатывал обратный сценарий, и всё становилось только хуже.

Однако это вторично. Главное – чтобы люди верили, и такие как он пытались и тратили себя ради других. Только это и делает наш мир, то есть Ваш мир, как объясняла Смерть, хоть сколько-нибудь терпимым.

А в награду Вейну там, откуда пожаловала Смерть, надумали подарить то, чего он так и не встретил в жизни, вернее от чего отказался, поскольку времени и сил у него просто не хватило. Ему решили подарить любовь. Это был королевский дар. Божественный. Его удостаивались единицы. Вейн оказался среди них.

Только любовь он должен был отыскать сам и разделить ее со своей избранницей. Где, как, когда – все зависело лишь от него. Как и то, что нужно было принести в жертву ради любви.

Смерть закончила свой неторопливый рассказ, не спеша, выбралась из просторного кресла и растворилась в воздухе, прихватив с собой косу. А оторопевший от услышанного Вейн так и остался сидеть в своем, как ему казалось еще за миг до этого, желанном, уютном кресле.

Смерть исчезла и как будто забрала с собой все краски. Все вокруг Вейна поблекло, потеряло вкус и остроту. Даже света, обычного простого света вокруг стало меньше.

Вейн по инерции оставался на месте, но только потому, что не знал, как ему теперь поступить. Затеянный им праздник потерял смысл. Из него ушла душа. Коньяк сделался на вкус совершенно пресным. И даже огонь был не таким теплым и жизнерадостным, как раньше.

Ах, ощутил Вейн всем сердцем, если бы рядом с ним или у него на коленях сидела любимая и доверчиво прижималась к его груди, а по дому с шумом и воплями ползали карапузы, вот это была бы жизнь! А то, что он принимал за праздник, было на самом деле жалким никчемным прозябанием. Сердце неожиданно защемило. Такой безнадежной пронизывающей боли он никогда не испытывал.

– Как же все это могло случиться? – пронеслось у него в голове. – Как, почему все пошло не правильно? Где он изменил себе, своему человеческому естеству?

И память сразу же услужливо стала отматывать пленку с записью его жизни назад. Работа, работа, работа. Деловые встречи. Командировки. И снова работа.

Да, он вкалывал, не разгибаясь. Но неужели в его жизни ничего другого не было? Ведь он вкалывал не для себя. Ведь то, что он делал, нужно было людям.

Но вот перед его мысленным взором мелькнул образ. Вейн окаменел. Образ сделался таким ярким и отчетливым, как будто они виделись только вчера. Перед ним была совсем молодая женщина, почти ребенок. На него смотрели светлые, чистые, преданные глаза.

Вейн застонал. Его лоб покрылся испариной. Ну как же он мог пройти мимо них! Как не понял – вот оно истинное счастье. Вот она его судьба.

Он вскочил, опрокидывая мебель, стремительно оделся и, бросив все, даже не запирая входную дверь, помчался в город. С его положением, его связями на поиск у него ушло совсем немного времени.

Ему чертовски повезло. Преданные глаза не обманули его. Прошли годы. Но у нее никого не было. Она по-прежнему ждала его. Она истово верила, преданно и безоглядно, что Вейн вернется, не может не вернуться. И он вернулся.

Прошло несколько лет. Он сибаритствовал у камина. У него на коленях, нежно прильнув к нему, сидела красавица-жена – она еще больше расцвела после того, как они оказались вместе. И теперь ее глаза светились не только любовью и преданностью, но и счастьем.

Их сердца бились в унисон. Это было блаженство. Чистое. Незамутненное. Истинное. А по ковру у их ног, разбрасывая во все стороны игрушки, ползали карапузы.

Губы Вейна сами собой складывались в благодарственную молитву. Он чувствовал, как его переполняет безбрежное море нежности, восторга и умиротворения.

И тут рядом с ним из воздуха соткалась Смерть. Она по-хозяйски села в свободное кресло рядом с ним. «Все, – сказала Она, – теперь действительно пора. Время пришло».

От его былого безразличия не осталось и следа. Он молил Смерть дать ему отсрочку. Он рыдал. Он валялся в ее ногах. Но все напрасно. На этот раз Она была непреклонна.

– Но это же подло! Это мерзко! Зачем это? – наконец, отчаявшись, простонал Вейн.

– Деловой расчет, – моментально отреагировала Смерть. Она как будто ожидала ритуального вопроса. И в ее голосе Вейн различил что-то похожее на надменную презрительную улыбку.

– Безразличные, холодные, пустые душонки никому не нужны. Они ничего не стоят. В твоем же лице я теперь, без особых затрат, получу самый первоклассный товар. Хоть на витрину выставляй.

Ну, да это все так, вторым планом, – продолжала Она, судя по голосу, кривя губы.

– Главное: люди должны уважать меня. Надо чтобы они испытывали передо мной ужас. Чтобы они заискивали и лебезили.

А для этого у них должно быть то, что они страшились бы потерять больше, чем жизнь. Тогда и вся мерзость жуткого, никчемного, бренного существования будет восприниматься людьми как подарок небес.

И еще. Не забывай. Я высшая справедливость. Только я делаю всех людьми равными. Я ставлю их на колени перед судьбой. Я – и никто другой.

© Марк ЭНТИН, д.ю.н., профессор,
директор Европейского учебного института
при МГИМО (У) МИД России