Трагические превратности любви

Из цикла «Поздний Мондорф»

С годами современная Европа, в гораздо большей степени, чем другие регионы планеты, начинает казаться мне похожей на первые кадры столь любимого всеми нами отечественного кинофильма «С лёгким паром», когда от архитектурного шедевра с множеством т.н. художественных излишеств остается спичечный коробок типовой массовой застройки. Она шаг за шагом утрачивает слишком много страшно важных вещей, без которых человеческую цивилизацию трудно себе представить. Утрачивает. Утрачивает. Утрачивает. И даже не замечает этого…

Зло лезло из всех щелей. Серебристо-зелеными ящерками, извивающимися гадинами, клубками жирных червей и тучами гнуса оно вываливалось из-под коряг и любого другого гнилья. Пеной разложившихся водорослей его выносили на безбрежный берег воды морей и океанов. Злобными тропическими ливнями, которые теперь безостановочно лили повсеместно, на Юге и Севере, Западе и Востоке, а не только там, где положено, от него пытались избавиться небеса. Без какой-либо надежды на успех, естественно, и очищение. Смогом удушливых мегаполисов его безудержно разносило по всему свету.

И в былые времена зла было хоть отбавляй. Планета буквально задыхалась от него. Будто огненная лава из жерла вулкана оно стекало по бокам Земли и устремлялось в открытый космос. Но случались всё же передышки. Природа оживала. Животные начинали стремительно плодиться. Люди расправляли плечи. Казалось, вот-вот, ещё чуть-чуть, небольшое усилие – и гармония наступит. Такое возможно не только в прошлом, но и в будущем. Не только в снах и сказках, но и наяву.

Теперь же о передышках оставалось только мечтать. Зло их больше не допускало. Оно затягивало человечество всё глубже и глубже в болотную трясину, как какого-нибудь несмышленыша. Безмолвную скотину. Животное, парализованное укусом чёрной кобры. Зловонная жидкость поднималась всё выше и выше. Вот она уже подступает к подбородку. Вот просачивается в рот. Залепляет глаза. Парализует сознание.

Работы у доброго волшебника Боничелло было выше крыши. Он метался по всей планете. Гасил. Усмирял. Спасал. Лечил. Утешал. Возвращал к жизни. Вселял надежду. Сражаясь со злом всюду, где оно появлялось. Без отдыха. Не покладая рук. Вдохновенно и самоотверженно. Ведь если не он, то кто ещё? На человечество надежд было мало. Оно фактически капитулировало. Другие же волшебники, которые маги, затаились. Магия, она всегда двуликий Янус. Какую маску надеть сегодня, а какую завтра – вопрос выбора.

Неиссякаемым источником силы, энергии и самопожертвования для Боничелло служили он сам. Его естество. Воспитание, которое он получил. Призвание, унаследованное от всех тех добрых волшебников, которые были до него. Которые остались в нём. Своим опытом. Знаниями. Верой и убежденностью.

Но не только. Или даже не столько. Не меньше значила для него его любимая. Ненаглядная. Единственная. Его Божество. Его Вселенная. Она утешала его, когда бывало совсем тяжко, и перевязывала раны. Дарила тепло. Заботу. Негу. Отдохновение. Разделяла вместе с ним невзгоды и самые дерзкие приключения. Рука в руке принимала вызовы. Поддерживала, когда в этом возникала необходимость.

Любава служила ему одновременно и музой, разрушающей любые оковы, сдерживающие выдумку и фантазию. И глотком свежего воздуха, от которого появляется и второе, и десятое дыхание. Горизонтом и непокоренной вершиной, к которым стремишься всегда, чтобы ни случилось. Не жалея себя. Не жалея сил. Алтарём, на который готов положить всё. Любую добычу. Любые заслуги и свершения. Прежние и будущие. Дивным божественным напитком, амброзией, которые заставляют мир светиться тысячами огней. Переполняют душу восторгом. Неимоверно обостряют все чувства и которыми всё равно невозможно напиться. Настоящим другом, на которого можно положиться всегда и во всём. Как на себя самого.

Одна закавыка. Любава очень часто оставалась дома в одиночестве. Следовать повсюду за Боничелло было неразумно. Чересчур рискованно. Ненужно. А ожидание его возвращения превращалось для неё в невыносимую муку. Она всей душой рвалась за ним. Изводила себя картинами опасностей, которые его подстерегают. Истязала видениями того, как она могла бы помочь. На это у неё уходили все душевные силы. Получалось, что готовка, уборка и наряды в ожидании любимого, чтобы ему сделать сюрприз, его удивить и приветить, делались ей не в радость. Встречала она его опустошенной и измученной.

«Знаешь, что? – сказала она как-то Боничелло. – Давай сделаем так. Уезжая куда-то надолго, чтобы бороться со злом, ты будешь превращать меня во что-то красивое и по большей части неодушевленное. Тогда время твоего отсутствия как бы перестанет для меня существовать. Я буду встречать тебя свежей. Отдохнувшей. Столь же юной и беззаботной, как до твоего исчезновения».

Так и порешили. Отправляясь на очередное сражение, Боничелло превратил любимую в хрустальную вазу. Тонкой работы. Изысканную. Изящную. С удивительным орнаментом. Способную затмить собой самые достойные шедевры любого всемирно известного музея: от питерского Эрмитажа до парижского Лувра и мадридского Прадо. Однако такой выбор оказался крайне неудачным. Боничелло моментально забыл, куда он её поставил. Всю дорогу он мучился, пытаясь вспомнить, и клял себя за то, что недостаточно позаботился о её сохранности и безопасности. А вдруг она осталась на краю. Вдруг она упадёт. Вдруг на неё что-нибудь свалится. Он впал в такой мандраж, что с полдороги хотел вернуться. А потом ни о чём другом не мог и подумать. Так что эта боевая вылазка в борьбе против зла чуть ли не пошла насмарку.

Но и во второй раз у него получилось ненамного лучше. Боничелло превратил любимую в люстру. Красочную. Разноцветную. Шедевр дизайнерского искусства. Такую прелесть, что все подруги, если бы им довелось её увидеть, себе бы ногти отгрызли от зависти. Но стоило ему выйти за порог, как его начали мучить те же страхи. А вдруг выключат электричество. Или молния шарахнет. Люстра стоит под напряжением? Или нет? Ведь штепсель от утюга из розетки обязательно вытаскивают. А он электричество выключил? Или забыл? Попросить соседей проверить? Ни за что. Тогда не рисковать и возвращаться?

В третий случилось такое же умопомешательство. Боничелло превратил любимую в древнюю монету, настолько редкую, что она была воистину бесценна. А потом стал себе представлять, будто об этом прознали нумизматы и бандюки – они по-настоящему только за такими вещицами и охотятся. Бросился придумывать, как они подбираются к их дому со всех сторон. Влезают в окна. Ломают двери. Проникают через подвал или дымоход. Все – в надежде поживиться. Ведь одна такая монета обеспечит классное существование на всю жизнь. Она целое состояние. Больше чем состояние. Она дороже самого драгоценного камня – килограммового сапфира или рубина. За неё никто жизни не пожалеет. Ни своей, ни, особенно, чужой. А Любава – бедная, беззащитная, ни о чём таком не подозревает.

То, что жена встречала его взрывом восторгов, свежая и отдохнувшая, было здорово. Сказочно. Великолепно. Но это ни в коей мере не компенсировало его рассеянность и неспособность взять себя в руки и сосредоточиться при исполнении. А он ведь не в бирюльки отправлялся играть. От успеха его миссии очень многое зависело. Один раз его расхристанность могла сойти с рук. Второй. А там, глядишь, вышла бы таким боком, что не дай Бог.

«Ладно, – сказала ему Любава, – поступим по-другому. Отныне ты наделяешь меня даром превращений. Я же сама буду придумывать, как лучше сделать и в кого мне превратиться. К тому же когда. Тогда я и по дому буду успевать всё предусмотреть».

То, как у неё получилось, ни в сказке сказать, ни пером описать. По возвращении Боничелло ринулся в душ, дабы смыть с себя всю пережитую им человеческую боль. Отчаяние. Слёзы. Кровь. Чтобы вновь предстать перед любимой самим собой. А потом розовый, бархатистый, распаренный, развалился на покрывале, устилавшем их необъятное супружеское ложе, которое они подбирали с такой любовью и удовольствием. И тут тонкое, шелковистое, идеально тёплое покрывало закрутилось вокруг него, стиснуло его в своих объятиях и начало вытворять с ним такое, от чего весь мир превратился в море фейерверков, горных лавин и степных ураганов, в такой восторг и наслаждение, по сравнению с которым всё остальное в нём – всего лишь чёрно-белое кино и недосоленный постный борщ.

Не раз и не два Любава выдумывала такое, от чего Боничелло рвался домой во сто крат сильнее, чем обычно, стремясь любую миссию свести до строго необходимого. А потом, увы, случилось непоправимое. Может, не повезло. Может, стечение обстоятельств. Не исключено, однако, что и злой рок. Тот, от которого не уйдёшь. Тот, который подстерегает даже самые сильные, самые преданные души.

Любава превратилась в величественного, бесконечно красивого и притягательного белого лебедя как раз в тот самый миг, когда стая диких лебедей проносилась мимо. Сработал инстинкт. Она ничего с собой не могла поделать. Крылья сами подняли её в небо, и она заняла пустующее место в клине благородных птиц, как будто специально оставленное для неё сразу за вожаком. Куда они летели и зачем, не имело никакого значения. Она была создана для полета, для того, чтобы устремляться куда-то вместе с ними – это было главное.

Когда Боничелло вернулся, он тщетно искал любимую повсюду. Увы, нигде её не находил. Сначала Боничелло принял это за игру. Он перерыл всё в доме. Надел по очереди все наряды. Облазил всё, что можно. Даже подвал. Чердак. Крышу. Перепробовал всё, что только могло прийти на ум такому фантазеру и затейнику, как он.

Всё было тщетно. И тут до него стало доходить, что любимой нет. Раньше была, а теперь её нет. Просто нет, и всё. И с этим ничего не поделать. С этим теперь придется жить. С этой страшной кровоточащей раной. Через которую утекают, чтобы никогда не возвратиться, боль и ненависть. Вера и надежда. Счастье. Радость. Сам смысл существования.

На третий день Любава вернулась. Чары спали. Морок рассеялся. И она стрелой устремилась к родному дому. К любимому. Туда, where she belongs. Неразрывной частью чего она являлась.

Их дом больше на себя не походил. Их сокровенное родовое гнёздышко перестало существовать. В нём царил чудовищный бедлам. Вазы, картины, украшения и безделушки валялись в беспорядке. Все вещи, вытащенные из гардеробной и с антресолей, были разбросаны по полу. Посуда разбита. Кастрюли перевернуты. Остатки пищи догнивали на полу, на комоде и столе.

Естественно, что Боничелло не удосужился за собой прибрать. Да и как бы он мог это сделать, когда его тело с огромной колотой раной с левой стороны груди покоилось на их супружеском ложе, которое они выбирали с такой любовью и удовольствием. Сквозь пробоину просвечивало то, что некогда было сердцем – самым нежным. Самым любящим. Самым преданным на свете. Оно сгорело дотла, ссохлось и превратилось в подобие китайского фонарика, свалившегося на мостовую и раздавленного ногой случайного прохожего.

Любава оттерла слезы, застилавшие глаза, склонилась над телом любимого и поцеловала его поцелуем любви. Увы, он не возымел сказочного действия. Со смертью Боничелло волшебные сказки кончились. Их некому стало больше творить. Сначала не для кого, а потом и некому. Впереди простиралась лишь безрадостная жизнь, в которой, в отличие от любительских шахмат, сделанный ход обратно взять нельзя.

© Н.И. ТНЭЛМ