Берлин становится городом «понаехавших»
Например, тех, у кого нет паспорта с «бундесадлером» – гербом Германии – в столице устроилось весьма немало: 14,1%. В абсолютном выражении это выглядит так: 470 тысяч зарегистрированных иностранцев и 393 тысячи граждан ФРГ с мигрантским прошлым. Для справки: число жителей Берлина – 3,416 миллиона человек. Несложный подсчет даст весьма примечательный результат: каждый четвертый берлинец по происхождению не имеет никакого отношения к немцам, даже если он и «онемечился» до полной неотличимости. Между прочим, в масштабах всей республики доля «понаехавших» заметно меньше – 18,4%.
Но это обобщенные цифры, скрывающие куда более разительные детали. Скажем, такую: 43% берлинских детей в возрасте до 15 лет происходят из семей мигрантов. Хочешь не хочешь, а это наводит на размышления о том, какое будущее ждет город на Шпрее…
Еще показательнее выглядит статистика, взятая в разбивке по городским районам. В западной части Берлина каждый третий житель – из «понаехавших». Хотя лидирует в этом отношении район Митте (исторический центр столицы ФРГ, некогда относившийся к ГДР), где они составляют 44,5%. Западноберлинский Кройцберг, некогда бывший главным местом проживания мигрантов, сейчас поотстал – 36,6%. Его опередил и Нойкёльн – 38,7%.
А если заглянуть в школы, расположенные в центральных районах города, то там, по словам Гюнтера Пинига, уполномоченного по вопросам интеграции берлинского Сената, на продолжающей ступени две трети учеников – из семей мигрантов. И каждый пятый из них – это тоже данные статистики – завершает обучение без аттестата зрелости, поскольку выполнить все необходимые требования не в состоянии. Разумеется, берлинские политики, в том числе и из числа национальных меньшинств, начинают громогласно требовать предоставления детям мигрантов «равных возможностей». На деле это, как всегда, оборачивается различными скидками и льготами, что не может вызвать восторга у тех, кому послаблений не делают.
Вы полагаете, что такая ситуация складывается только среди берлинцев школьного возраста? Ничуть не бывало! Есть такие части города, где каждый третий пожилой житель – мигрант. А в некоторых кварталах они и вовсе составляют до двух третей.
Тут все же Кройцберг держит первенство: в окрестностях Асканишер плац, площади, расположенной неподалеку от Анхальтского вокзала, 68,1% жителей – мигранты. И их доля среди пожилых берлинцев, разумеется, соответствующая. Не намного меньше число приезжих на Райникендорферштрассе в Веддинге*1 или в нойкёльнском квартале Рольберг.
Здесь свои заморочки: пожилые мигранты уверены, что их лечат не там и не так, как коренных берлинцев, а потому требуют, чтобы им был открыт, как это называется, «больший доступ к медицинскому обслуживанию». За скобками остается то, что многие из них не способны объясниться ни на каком языке, кроме родного. И как прикажете их обслуживать? Нанять для каждой больницы штат переводчиков с турецкого, курдского, персидского, арабского и еще нескольких языков?
И такая ситуация не только в центре германской столицы. В окраинных Шпандау и Райникендорфе тоже есть такие кварталы, в которых приезжие настолько явно преобладают, что, бывает, не поймешь, не оказался ли ты ненароком в Анкаре или еще каком-то восточном городе.
Южная оконечность Райникендорфер штрассе, что в берлинском районе Веддинг. Когда-то здесь был большой рабочий район, группировавшийся вокруг заводов АЕГ и «Сименс». Здесь в прошлом веке долго соперничали две традиции – пролетарско-интернационалистическая и национал-социалистическая. Последняя, в конце концов, возобладала, но не надолго. Теперь и то, и другое в далеком прошлом. Промышленные предприятия давно вывели из столицы туда, где подешевле рабочая сила, а те гастарбайтеры, которые приехали в Веддинг трудиться в 50-60-70 годах прошлого века, остались. А главное – остались их дети и внуки. Природные берлинцы, которых зовут Хасан, Али, Мохаммед…
Многие из них редко говорят по-немецки: нет никакой особенной нужды в этом языке, ведь и дома, и в ближайшей лавке, и на рынке, и на нехитрой работе вблизи дома, если она есть, можно отлично обойтись родным – турецким или арабским. У детей, правда, немецкий становится языком межнационального общения: стоит в компанию арабов затесаться одному-двум туркам, как волей-неволей всем приходится переходить на немецкий. И наоборот…
Немцы? Да откуда им здесь взяться? Мало у кого из здешних ребят вы найдете не то что друга, а просто знакомого немца-сверстника. Из местных жителей остались только старики-пенсионеры, которым некуда перебраться, или особо устойчивые владельцы мелких лавочек или мастерских, как-то вписавшиеся в сложившуюся ситуацию. Хозяин мясного магазина давно переехал туда, где не так часто слышно слово «халяль». За ним потянулись и владелец галантерейной лавки, и торговец текстилем. Не так давно закрылся последний магазин, торговавший немецкими книгами. Про пивные и говорить нечего…
По улицам, как заметила одна немецкая журналистка, слоняются молодые люди с торсами Брюса Ли, на которых осталось лишь несколько сантиметров нетатуированой кожи, и бледные девушки-полуподростки в мини-юбках и с обязательным младенцем на руках. Работы нет ни у тех, ни у других. Хотя едва ли не каждый из них охотно расскажет вам, как обращался во множество известных берлинских фирм и отовсюду получил отказ. Почему? Откуда ему знать. Какую хотел получить работу? Любую, какую дадут. В соответствии с уровнем их образования можно предположить, что все места уборщиц и грузчиков там уже были заняты.
Если удастся разговориться с кем-либо из здешних обитателей средних лет (многие из них выросли еще в немецком окружении и прекрасно владеют языком), то вы можете услышать классическую фразу о том, что «раньше наш район был лучше». Причем, дело здесь не только в тоске по невозвратимой молодости. В то время действительно казалось, что мечты о «мультикультурном» Берлине могут вот-вот воплотиться в реальность, каждая национальность внесет свою неповторимую ноту в общий хор, и он зазвучит величественно и прекрасно, исполняя непередаваемо торжественную симфонию единства наций. Но как-то не сложилось.
То, что воплотилось в реальность, куда больше похоже на унылое гетто, рассадник социальных и криминальных проблем. Упаси бог от того, чтобы считать каждого здешнего обитателя преступником или тем более террористом. Но дети-наркокурьеры, промышляющие в окрестностях станции метро «Науэнер плац» – это тоже здешняя реальность. Такие, знаете ли, с несколькими аккуратными металлическими шариками в кармане, чтобы легко было проглотить, если не вовремя напорешься на полицию. А что там внутри этих шариков, вы, наверное, сами догадались.
А дети, побирающиеся у магазина, где торгуют мороженым, поскольку их мать не может дать каждому по 70 евроцентов на порцию лакомства? Это тоже Берлин, десять минут езды на метро от Банденбургских ворот и отеля «Адлон». Однако те, кто вырос в окрестностях Райникендорфер штрассе, не сильно интересуются достопримечательностями, собирающими туристов со всего мира.
Их родители приехали в дальнюю даль в надежде на то, что им удастся реализовать «немецкую мечту»: спокойная старость в уютном домике в буржуазной округе, дети, получившие в престижном университете профессию врача, юриста или бизнесмена, внуки, перед которыми в богатой стране открывается счастливое будущее… Вот только вышло все не так, как мечталось.
И потому Ахмед, которого отец привез в Берлин восьмилетним мальчишкой еще в 1965 году, вспоминает безвозвратно ушедшие времена с тоской. Все, что отец заработал за годы тяжелого труда на заводе «Сименс», они вложили в весьма скромный по берлинским понятиям райенхаус – небольшой кусочек длинного двухэтажного дома. Площадь-то невелика, но все же с отдельным входом и опять же собственность. Теперь все это стоит сущие пустяки, всерьез не о чем разговаривать, тем более Ахмед, проработавший всю жизнь в продовольственных отделах больших универмагов, то «Херти», то Ка-Де-Ве, и, понятное дело, тоже не директором, остался без работы. Все, что он может сейчас предложить работодателю – две сильных руки, привычное усердие и хороший немецкий язык. В условиях кризиса – не особенно много, потому и спрос соответствующий. Опять же годы…
Но жизнь научила Ахмеда терпению: будет работа, не будет, но до пенсии он как-нибудь дотянет, хоть бы и на пособии. А там продаст собственность и подастся на родину, в Турцию. С учетом немецкой пенсии будет там обеспеченным человеком, да. Но Райникендорфер штрассе ему жалко, а как же: вся жизнь здесь прошла.
В его детстве все было иначе… У него было полно друзей среди немецких мальчишек, его родители хвалили Ахмеда за то, что он так ловко выучился незнакомому языку, турецкие соседи то и дело просили помочь пообщаться с немцами или объяснить их детям школьные премудрости. «А нынешние молодые даже немецкое телевидение не смотрят, только местные программы на турецком языке, да спутниковые каналы из Турции», – удивляется он.
Но в отличие от Ахмеда, под старость засобиравшегося на родину, эти молодые совершенно не думают никуда уезжать. Большинство их них пребывает в счастливой уверенности, что им все всё должны предоставить по первому требованию. И равные шансы, причем даже тогда, когда они не в состоянии продемонстрировать равные способности. И удовлетворение таких, сяких, пятых и десятых прав, принадлежащих им просто по рождению. И возможность беспрепятственно продемонстрировать свое неприятие кажущихся им чуждыми ценностей, пусть они и дороги тем, кто живет рядом с ними. И удовольствие шумно жаловаться на чинимые им мнимые обиды, и терпение, с которым все должны возиться с их проблемами.
Они хорошо знают свои права. Но решительно не собираются задумываться о каких-то там обязанностях. Перед кем? Перед обществом, перед страной? А они живут не в стране, и даже не в Берлине. Они живут на Райникендорфер штрассе.
Андрей ГОРЮХИН