Тайны брюссельского двора. Или в двух шагах от дворцового переворота

Вышел 89-й номер интернет-журнала «Вся Европа», издаваемого Европейским учебным институтом в сотрудничестве с российско-люксембургским журналом «Альянс»

Накануне и в ходе последнего заседания Европейского Совета, подводящего итоги очередного политического сезона, премьер-министр Великобритании Дэвид Камерон вновь скрестил шпаги со всеми своими партнерами по Европейскому Союзу. Мировые СМИ были на седьмом небе. О таком сюжете можно было только мечтать. У них появилась уникальная возможность сунуть нос во внутреннюю кухню ЕС. Поперетирать косточки самым великим мира сего – главам государств и правительств наиболее богатого и влиятельного мирового наднационального объединения, привыкшего к тому, чтобы о нем отзывались с исключительным пиететом. Такой возможностью грех было не воспользоваться.

Захлебываясь от восторга, все ведущие англо-, франко-, немецко- и прочеязычные газеты, журналы и интернет-издания расписывали, как британский небожитель попытался остановить восхождение на Олимп, т.е. на пост председателя Европейской Комиссии, одного из архитекторов экономического, валютного, бюджетно-фискального и банковского союза, бывшего председателя еврогруппы, на протяжении 18 лет возглавлявшего правительство Люксембурга, Жан-Клода Юнкера, и что из этого вышло. Они без устали перебирали варианты вероятного развития событий. Гадали, дожмет Дэвид Камерон остальных членов Европейского Совета или отступится. Приводили и их высказывания, и уклончиво-сослагательные, нередко меняющиеся заявления канцлера Германии Ангелы Меркель, президента Франции Франсуа Олланда, председателя правительства Италии Маттео Ренци, лидеров Дании, Швеции, Нидерландов, Венгрии и так без конца. Влезали в подробности частной жизни претендентов на высшую административную должность ЕС, перевирая все до безобразия, как только могли. Смаковали вытаскиваемое на всеобщее обозрение грязное белье в надежде увлечь и порадовать обывателя.

В их интерпретации получалось, что гранд Британской политики, обескураженный катастрофическими результатами выборов в Европейский Парламент, вдруг ни с того, ни с сего страшно невзлюбил люксембургского технократа. Не тогда, когда определялись правила игры, и европейские политические партии подвинули Европейский Совет и сами стали выбирать кандидатов на замещение открывающейся вакансии председателя Европейской Комиссии. Не тогда, когда раскручивалась предвыборная кампания, на этот раз предельно персонифицированная, в отличие от всех тягучих, безликих, мало кому интересных кампаний прошлого. А тогда, когда игра уже была сделана. Все, по большому счету, уже решилось. Избиратели вынесли свой вердикт. Европейская народная партия получила относительное большинство. От Европейского Совета требовалось лишь санкционировать выбор, сделанный электоратом, и вручить ее ставленнику мандат на формирование правящей коалиции и проведение переговоров по распределению министерских портфелей.

Вопреки естественной логике политического процесса он потребовал вернуть все в первоначальное состояние, забыть новые веяния, связанные с демократизацией ЕС и предписаниями Лиссабонского договора об учете результатов евровыборов, и отказать Жан-Клоду Юнкеру в доверии. Мол, Европарламент нам не указ. Никто на самом деле люксембуржца никуда не избирал. Никакой народной поддержкой он не пользуется. И вообще он ретроград. Федералист (в определенных кругах это самое страшное ругательство). Человек старой закваски. В нынешней же ситуации ЕС нуждается в его антиподе. По всем статьям. В молодом напористом реформаторе, способном сотрудничать с евроскептиками, показавшими столь впечатляющий результат на евровыборах. Стал сколачивать антиюнкеровскую коалицию. Причем громко, публично, нахраписто, в стилистике мегафонной дипломатии. Пригрозил дальнейшим ухудшением отношений между Великобританией и ЕС, вплоть до возможного переноса сроков референдума по выходу из ЕС на более раннюю дату. Спустил на старейшину европейской политики всех собак, т.е. английскую прессу, в том числе самую желтую и грязную[1]. Она и так к особому политесу не приучена, а тут и вовсе распоясалась[2]. Шокированные континентальные издания только и успевали рассказывать об очередных выходках собратьев по перу, на голубом глазу утверждавших: страшнее люксембуржца зверя нет. Он, якобы, жутко злоупотребляет известно и неизвестно чем. Его родители в свое время, что было откровенной ложью, пошли в пособники нацистов. Поддержать его – значит нанести непоправимый удар по основам демократии. Это надо же договориться до такого. И все в том же духе[3].

Устроенная англичанами буча, иначе, разыгранная ими «психодрама», по тонкому замечанию одного из аналитиков[4], вызвала прямо противоположный эффект[5]. Европейские политические партии возмутились. Партнеры Великобритании по антиюнкеровской коалиции отыграли назад. Сама коалиция распалась. Когда, загнав себя в угол, Дэвид Камерон довел дело до голосования, он оказался в унизительном меньшинстве. «Против» вместе с ним высказался только венгр Виктор Орбан. Вряд ли наследник традиций великой империи сильно обрадовался такой поддержке. По мнению пишущей братии, он пошел ва-банк только для того, чтобы сохранить лицо и продемонстрировать свою твердость британскому электорату, т.е. исключительно для внутреннего потребления[6]. Потерял же все – столь оглушительное дипломатическое поражение не может не сказаться на престиже и страны, и ее лидера, и влиянии в мировой политике. Это глупость. Просчет. Недальновидность. Все что угодно, только не вменяемая политика[7].

Столь безапелляционный вывод настораживает. Не той англичане закваски. Не той породы. Их хитрости, опыту, изворотливости и прозорливости остальные могут только позавидовать. Чтобы они играли в поддавки? Сдавали партию, ничего не получив для себя? Самим себе устраивали публичную порку? Откровенно сказать, не верится. Что-то тут не так. Не сходится. Очень похоже, что мировые СМИ, профессиональный уровень которых за последние годы катастрофически снизился – естественно, когда ты, как лакей, говоришь только то, что тебе скажут большие дяди, – в очередной раз сильно промахнулись с оценками. Не дали себе труда пораскинуть мозгами. Попали в молоко. Если поискать объяснение устроенного Дэвидом Камероном политического шоу с позиций здравого смысла, выяснится много интересного, оставшегося за скобками информационного пространства общего пользования. Давайте разбираться. Пошагово.

Прежде всего, в действительности политический истеблишмент Великобритании и руководство страны, вопреки тому, что говорится, ничего не потеряли. Ни в личном плане, ни в отношении престижа и влияния. Несмотря ни на что, Жан-Клод Юнкер и Дэвид Камерон имеют в виду нормально сотрудничать. Самым тесным образом взаимодействовать. Оставаться на короткой ноге. Добрым отношениям между ними грязная кампания, инспирированная Лондоном, никак не повредила. Из своих разъяснений неприятия кандидатуры, навязываемой Европейским Парламентом, британский премьер постарался убрать все личностные мотивы. Собственно о Жан-Клоде Юнкере он отозвался самым позитивным образом. Согласился с тем, что тот является выдающимся государственным деятелем современности. Акцентировал, что лично против него ничего не имеет. Это существенный момент. На него почти никто и нигде не обратил внимания. Кроме самого Люксембурга. Там соответствующий пассаж разъяснений был принят на ура. К нему отнеслись очень позитивно. Он повсеместно цитировался. Его расценили как принесение официальных извинений. Как жест, закрывающий всю историю.

Далее да, доведя дело до голосования, отказавшись от сложившейся ранее культуры консенсуса, Лондон оказался в изоляции. Никто, кроме венгров, его не поддержал. Но это был вовсе не акт мазохизма, как вытекает из неубедительного анализа западных комментаторов, а продуманный выверенный шаг. Дэвид Камерон лишний раз продемонстрировал всем коллегам по Европейскому Совету, что Лондон может и готов действовать предельно жестко. Что он ни перед чем не остановится. Что и при других обстоятельствах он будет идти до конца. А коли так, коллегам очень и очень нужно подумать, стоит ли так бездумно задевать интересы, которые Туманный Альбион считает для себя важными. Им придется скорректировать свои подходы. Они вынуждены будут обхаживать официальный Лондон в гораздо большей степени. Тем более что по большому счету Европейский Союз с консолидированных позиций почти никогда не выступает. Внутренних разломов и линий напряженности в нем все больше и больше. Лишние лучше не провоцировать. И так нарастающая критика того, как и что делается Брюсселем, становится определяющей чертой функционирования ЕС. Разнонаправленная интеграция – повседневностью. Формирование противостоящих группировок с меняющейся геометрией – постоянной головной болью европейской бюрократии. У Лондона же имеется солидный резерв привлечения идейных союзников. Даже по такому заведомо проигрышному вопросу, как игнорирование результатов евровыборов и противостояние Европейскому Парламенту, на разных этапах обсуждения возможной альтернативы его собирались поддержать то Швеция с Нидерландами, то Италия. Да и Ангела Меркель долго колебалась, прежде чем окончательно определиться. Вплоть до последнего момента она взвешивала, чьими интересами ей выгоднее пожертвовать, и как минимизировать неминуемый ущерб.

Кроме того, Дэвид Камерон умело воспользовался подвернувшимся удобным поводом для того, чтобы подтвердить – и своим, и чужим, – что конкретные, зримые интересы своих сторонников, своего электората он ставит выше безымянных, бестелесных, абстрактных интересов интеграционного объединения. Что он выступает от имени национального избирателя и налогоплательщика, которые в той шкале ценностей, которой он придерживается, занимают ключевое место. Что он поднимает на щит понятные и близкие британцам принципы. В его смелости, воле и упорстве, даже перед лицом превосходящих сил оппонентов в Европейском Совете, нет оснований сомневаться. А раз так, ему надо доверять. На него можно положиться. Он не подведет. В ситуации выбора руководствоваться лучше его мнением. А еще лучше предоставить ему максимально широкие возможности для политического маневра.

Такие возможности избрание председателем Европейской Комиссии политика, против кандидатуры которого он выступал, дает ему с лихвой. Оппонируя ему, он будет демонстрировать последовательность. Поддерживая – благородство. Критикуя – независимость и самостоятельность в выборе приоритетов. Предлагая альтернативу – качества лидера. Соглашаясь на уступки и компромиссы – способность выступать в качестве арбитра, вставать над сиюминутной конъюнктурой. Вы скажите, все это представлять именно таким образом, используя имеющуюся в его распоряжении пропагандистскую машину, т.е. «продавать» внутреннему и внешнему потребителю, он мог бы и так, и будете абсолютно правы. Но найденное им очень удобное и фактически гуттаперчевое позиционирование позволяет ему все это делать легче, эффективнее, убедительнее. Подобное позиционирование дорогого стоит. Обведя всех вокруг пальца, Дэвид Камерон занял стратегическую высоту, с которой ему теперь будет гораздо удобнее развивать наступление на институты ЕС и продавливать через них свою точку зрения.

Так что, как видим, зубоскальство по поводу просчетов, ошибок и бездарности действий Дэвида Камерона в истории с назначением Жан-Клода Юнкера председателем Европейской Комиссии совершенно неуместно. Если оно только не служит дымовой завесой, на что, не без ехидства, намекали столь опытные знатоки политического закулисья, как Анатоль Калетски[8]. Но это лишь одна сторона медали. На ней выгравировано, что не проиграл. Отнюдь. Есть, само собой, и обратная сторона. На ней уже вычеканено, что выиграл. Много. И заслуженно. Ему удалось главное. Скандалом вокруг назначения он привлек всеобщее внимание к гораздо более важному для него вопросу – о необходимости реформы ЕС и пересмотре проводимого им стратегического курса. Благодаря его усилиям, его настойчивости и несговорчивости этот вопрос автоматически стал ассоциироваться с кадровой политикой ЕС. С назначениями. С функционированием институтов ЕС. Он связал их между собой. Заставил СМИ, обывателей, общественное мнение, политический истеблишмент Европы смириться с тем, что вопрос о реформе и корректировке курса встал вровень с другими самыми насущными проблемами европейского строительства. Оказался вплетенным в текущую повестку политической жизни интеграционного объединения и его государств-членов.

Однако это как бы полдела. Еще важнее то, что, как указывают многочисленные косвенные признаки, задрав до небес ставки в связи с замещением поста председателя Европейской Комиссии и подвигнув всех на долгие сложные многоступенчатые переговоры, он заручился достаточно внушительной поддержкой лоббируемого им подхода. Ведь это только наивный обыватель и нечистоплотные политики успокаивают друг друга и окружающих выдумками о том, будто бы британцы предлагают нечто вздорное, несусветное, ретроградное, типа возвращения вспять к замене общего рынка, политического и прочих союзов зоной свободной торговли, шантажируя угрозой выхода из ЕС. Большинство лидеров, политиков, предпринимателей, представителей экспертного сообщества прекрасно понимают, что в функционировании ЕС что-то сломалось. Объединение забуксовало. Оно пошло не по той колее. Накопление внутренних противоречий, требующее незамедлительного нахождения качественно новых развязок, достигло исторического максимума. Зарывать голову в песок больше нельзя. Иначе ЕС пройдет точку невозврата. Реформы назрели. От смены курса никуда не уйти. И в том, что предлагается Великобританией, конечно же, есть рациональное зерно.

Мы уже писали ранее о том, что на предыдущих раундах двусторонних переговоров активно солидаризировалась с Дэвидом Камероном, с его идеями по поводу переосмысления приоритетов в деятельности ЕС Ангела Меркель. Свое намерение совместно продвигать пропагандируемую им повестку она обусловила в принципе всего лишь несколькими базовыми требованиями. В их числе – отказ от риторики выхода из ЕС и назойливого проталкивания в учредительные договоры ЕС выгодных Великобритании поправок. Германии, ее мощнейшему предпринимательскому лобби и сектору услуг выгодна либерализация внутреннего рынка ЕС, за которую борется британский премьер. Они вполне согласны с посылом о том, что завершить создание общего рынка у ЕС не получилось. Сложился лишь товарный рынок. До эффективной регламентации общего рынка услуг очень и очень далеко. А это наиболее емкая его часть. В данном направлении обязательно надо идти. И как можно решительнее. Только таким образом экономическому развитию региона можно вернуть утраченный динамизм и мировую конкурентоспособность. Поэтому-то аналитики так убедительно живописали заинтересованность Берлина в сохранении и поддержании привилегированных отношений с Лондоном. В использовании английской чопорности, педантичности и непримиримости для сковывания потуг периферии ЕС перенести акцент в законодательной и хозяйственной деятельности интеграционного объединения на протекционистскую защиту внутреннего рынка[9].

В унисон с Дэвидом Камероном в части перераспределения полномочий от ЕС обратно государствам-членам уже давно выступает верхушка Нидерландов – МИД страны опубликовал даже специальный доклад, в котором ратовал за массированное возвращение многих компетенций, делегированных ЕС, на национальный уровень. С убедительным призывом к бывшим коллегам по Европейскому Совету привести в порядок запущенное внутреннее институциональное хозяйство ЕС и рационализировать баланс полномочий между институтами ЕС и национальным государством в пользу последнего обратился накануне евровыборов Николя Саркози, рвущийся снова баллотироваться в президенты Франции. Его обращение далеко не такое конъюнктурное, как может показаться на первый взгляд. Оно символизирует разворот всего французского истеблишмента в пользу усиления национального государства и наделения его большей свободой действий в рамках интеграционного объединения. С экстремистских позиций подчинения интеграционного объединения императивам, определяемым национальным государством, вела избирательную кампанию в Европейский Парламент партия Марин Ле Пен и победила на выборах. Естественно, что французский истеблишмент кооптирует в свои ряды если и не ее саму и ее соратников, то, по крайней мере, наиболее популярные из ее идеологических установок.

В целом той точки зрения, что Европейский Союз должен строже соблюдать принципы субсидиарности (не вмешиваться в то, с чем национальное государство справляется вполне успешно) и пропорциональности и заниматься лишь тем, что строго необходимо, в ЕС придерживаются почти все. За исключением Европейской Комиссии и собственно бюрократического аппарата ЕС. Затребованные Дэвидом Камероном дебаты в связи с решением кадровых вопросов дали возможность большинству вполне четко и конкретно артикулировать этот запрос.

У Дэвида Камерона немало последователей среди лидеров ЕС и в плане проведения видоизмененной экономической политики. До сих пор они были вынуждены помалкивать в тряпочку, опасаясь окрика из Брюсселя или Берлина, что в последнее время стало восприниматься, как одно и то же. Состоявшиеся дебаты все изменили. Великобритания скована политикой жесткой экономии в гораздо меньшей степени, чем страны еврозоны и вообще страны континентальной Европы. Да, она осуществляет меры жесткой экономии, как и другие. Сверх того, проводит их даже более последовательно и системно. Но – и в этом состояло до сих пор принципиальное отличие – ими ни в коем случае не ограничивалась. Меры жесткой экономии неизменно оставались лишь одним из элементов экономического курса. Причем не обязательно самым главным.

Наряду с ним Лондон активно использовал гибкости независимой валютной политики, которых лишены страны, входящие в еврозону. Снижение курса фунта стерлинга позволило, с одной стороны, ослабить давление импортных товаров на внутренний рынок и отвоевать определенные его сегменты, с другой – придать большую конкурентоспособность экспортным товарам местных производителей. В противовес всем тем, кто пошел на увеличение налогового бремени, чтобы за счет этого пополнить скудеющую казну и сбалансировать расходные и доходные статьи бюджета, сбросил где-то в два раза (!) корпоративный налог. Как следствие, получил лучшую собираемость налогов и приток инвесторов и предпринимателей, мгновенно отреагировавших на предоставленные им преимущества, связанные с более благоприятными условиями работы на британском рынке. Смягчил монетарную политику, на что ЕЦБ до сих пор не решился, и взялся за реализацию обширной программы правительственных инвестиций. Цель – придать динамичность национальной экономике в период, когда капиталовложения особенно востребованы, но частный инвестор обжегся на молоке и теперь выжидает или готов вложить свои деньги, однако только после того, как раскошелится родное государство.

Результат не заставил себя ждать. Еврозона борется со стагнацией, тогда как экономика Великобритании на подъеме. Темпы экономического роста в Королевстве на порядок выше, чем у континентальных сородичей. Безработица быстро идет на убыль. Вместе с США и Японией Объединенное Королевство во всех обзорах МВФ, ОЭСР и проч. именуется ведущим драйвером роста мировой экономики. Неплохо для страны, на которой последствия глобального экономического кризиса должны были и сначала сказались особенно болезненно. Завидки берут. Прежде всего, периферию ЕС. Естественно, что большинство стран ЕС, в первую очередь те, которые не в состоянии безболезненно соблюдать Пакт стабильности, хотели бы воспользоваться опытом Великобритании. И Франция, и Италия, и многие другие все последнее время настаивали на том, что сначала надо добиться устойчивого экономического роста и лишь затем неукоснительно следовать обязательствам по пределам бюджетного дефицита и суверенной задолженности. Безрезультатно.

Возня, затеянная Дэвидом Камероном, смешала все карты на ломберном столике. В запущенном им незапланированном раунде переговоров на руках у Средиземноморских стран и иже с ними неожиданно оказались ранее отсутствовавшие козыри. За поддержку того или иного кадрового решения по замещению вакансий в высших эшелонах власти ЕС они потребовали весомые уступки. Плюс к этому выторгованные ими субстантивные дебаты по основным направлениям политики Европейской Комиссии на следующий пятилетний период дали им уникальный шанс восстать против политики жесткой экономии в ее прежних формах. Это уже свершившийся факт – экономический курс ЕС будет меняться. Даже Германия за него также безоговорочно, как прежде, больше не держится. В истории европейской интеграции открывается новая страница. «Борьба вокруг избрания г-на Юнкера, — итожат знающие комментаторы, — создала предпосылки для переориентации экономической политики Европейского Союза от жесткой бюджетной экономии, на чем настаивала Германия, к ставке на экономический рост»[10]. Есть возможность в общем контексте пересмотреть и многие другие вещи.

Так ведь это именно то, чего Великобритания хотела. Чего она так долго добивалась. В чем ей под разными предлогами партнеры по ЕС упорно отказывали. Ура Дэвиду Камерону. Он взвинтил ставки в игре, пожертвовал фигурой и выиграл партию. Те, кто разбираются в шахматах, знают, как это бывает. В искусственном мире, рисуемом мировыми СМИ, жертва фигуры затмила все. В реальном мире на пространстве ЕС сложилась принципиально новая расстановка сил, возникла качественно новая ситуация, когда перед интеграционным объединением и его государствами-членами открылись самые яркие и вчера еще невероятные перспективы. Теперь развитие событий может пойти по самому неожиданному сценарию. ЕС получил карт-бланш на то, чтобы встряхнуться. Усилить внутреннюю динамику. Попробовать новые подходы, на которые он не отваживался ранее. Запустить реформы в самых различных областях своей деятельности. В том числе институциональные. Касающиеся переформатирования отношений между властными структурами ЕС и государствами-членами. Внесения серьезных изменений в учредительные договоры. Перехода к усовершенствованной модели социально-экономического развития. Переосмысления своего места в мировой системе координат, мировой политике и мировой экономике. Виват Дэвиду Камерону. Сорвать такой куш, создав у всех иллюзию того, что он проиграл, – это надо уметь. Для этого требуется недюжинный талант. Подобное не удавалось никому уже сравнительно давно.

Вчитайтесь в набросок программных установок деятельности Европейской Комиссии на следующий пятилетний период, представленный Жан-Клодом Юнкером Европейскому Парламенту непосредственно перед его утверждением на пост ее председателя[11]. Не исключено, что вам покажется, будто в каких-то моментах (об этом дальше) он руководствовался напутствиями, почерпнутыми из передовиц рупора британских деловых кругов, газеты «Файнэншл Таймс»[12]. Конфронтация избирательной кампании осталась позади, подчеркивается в нем, – теперь нам надо работать вместе. Несмотря на все расхождения, имеется широкое совпадение мнений по поводу приоритетных задач, которые надо решать на наднациональном уровне. Всеми остальными пускай занимаются национальные государства. ЕС должен быть более амбициозным в отношении больших вещей и меньше заниматься мелочевкой. Но это именно то, на чем настаивали и чего добивались Дэвид Камерон и его лагерь.

Европейская Комиссия сконцентрирует свою работу на стимулировании инвестиций в экономический рост и создание новых рабочих мест. Целенаправленным расходованием бюджетных средств она будет прокладывать путь для частных капиталовложений. Посмотрит, как сделать так, чтобы политика жесткой экономии не сдерживала инициативу национального государства в этом отношении. Займется пересмотром законодательства ЕС в направлении его упрощения, разумной подробности и достаточности. Англичане могут аплодировать.

Как и четко обозначенному намерению достроить внутренний рынок ЕС электронной торговлей, единой энергетической политикой и т.д., но главное – сосредоточиться на завершении построения внутреннего рынка. В том числе в области предоставления услуг. Продвигаясь к нему шаг за шагом, добиваться укрепления позиций интеграционного объединения и государств-членов в мировой экономике. Классический тезис британских тори, либералов и лейбористов одновременно.

Вот где Жан-Клод Юнкер не стал делать никаких реверансов в сторону Туманного Альбиона, так это в области позиционирования еврогруппы в качестве ядра европейской интеграции[13]. Акцентировал он и политический характер Европейского Союза и Европейской Комиссии как призванной, прежде всего, решать политические вопросы[14]. Так что, похоже, в истории ЕС открывается качественно новая страница. И Великобритания вполне сможет добиваться того, чтобы отдельные фразы были вписаны туда под ее диктовку.

Если у ЕС и государств-членов получится воспользоваться открывающимся окном возможностей, не ровен час, интеграционное объединение выйдет и на решение главной проблемы ЕС, название которой Германия.

 

Фактор Германии

По сравнению с нею первая, вторая и третья главные проблемы ЕС – Великобритания, Франция и Италия, которые разбирались в предшествующих номерах, – всего лишь цветочки. Их можно так или иначе решить, не меняя интеграционный проект. Лишь пойдя навстречу этим странам, дав им побольше свободы, оказав необходимую помощь и поддержку.

Германскую проблему, разъедающую ЕС изнутри, полумерами не преодолеть. Чтобы с ней справиться, надо переосмыслить европейский проект и радикально поменять то, каким образом и во имя чего он осуществляется.

Интеграция с участием Германии по окончании Второй мировой войны, к которой Францию подтолкнули западные державы-победительницы – США и Великобритания – была задумана для сдерживания Германии через сотрудничество. В экономическом отношении Бонн быстро восстановил свое былое могущество и промышленное лидерство.

Но экономика Франции была сопоставима. В демографическом плане страна мало, чем отличалась от Франции, Великобритании, Италии и даже Испании. В финансовом лишь равнялась на Великобританию. В политическом же – вообще занимала подчиненное положение, постоянно оставаясь на вторых ролях.

Объединение Германии смешало ее партнерам по ЕС все карты. Чуть ли не в одночасье, не предпринимая для этого никаких особых усилий, Германия вновь обрела имперский статус и превратилась в крупнейшую и ведущую европейскую державу. По всем параметрам. Отрыв от всех остальных оказался слишком большим.

Сначала он не так сильно чувствовался. Германия с огромным трудом ассимилировала восточные земли, перестраивая там абсолютно все на общегерманский манер, вкладывая в нее какие-то безумные деньги. Потом при Герхарде Шредере вплотную занялась внутренними реформами – реорганизацией рынка труда, переналадкой экономики, устранением внутренних административных барьеров. Среди прочего почти на десятилетие заморозила заработную плату, постепенно наращивая свои конкурентные преимущества над партнерами по общему рынку.

После долгого периода замкнутости на себя уже теперь Берлин ворвался в европейскую и мировую политику и экономику в качестве единоличного лидера ЕС, на порядок более могучей державы, нежели все остальные в регионе. Превосходство в народонаселении – к неудовольствию Лондона и Парижа, как замечает комментатор Поль Тейлор, – он конвертировал в признание немецкого в качестве одного из рабочих языков ЕС, в особый вес при принятии решений в порядке взвешенного голосования, завидную представленность во всех эшелонах власти ЕС и дополнительные голоса в Европейском Парламенте [15].

Германская делегация в нем самая многочисленная. Она – несущий стержень всего Европарламента. Ее члены доминируют и в двух главных фракциях – Европейской народной и Европейской социалистической партиях, и в ЕП в целом. Они спинной хребет правящей коалиции[16].

Это дает Германии чрезвычайно много в плане политического и регуляторного влияния. Ведь по Лиссабонскому договору Европарламент превратился в равноправного участника законодательного процесса в ЕС, ни в чем не уступающего межправительственным структурам сотрудничества. Активно пользующимся к тому же надзорными полномочиями.

После успешно проведенных структурных реформ Германия постаралась сделать так, чтобы все забыли о том, что некоторое время назад она считалась «больным человеком» Европы. Стремительное экономическое возвышение Берлин использовал для того, чтобы во что бы то ни стало сохранить стихийно сложившуюся в Европе экономическую конъюнктуру, выгодную на практике только ему одному.

Все страны ЕС без исключения сильно пострадали от глобального кризиса и последовавшего за ним кризиса суверенной задолженности. Только не Германия. За счет заранее принятых мер она не только выдержала оба кризиса, но и воспользовалась ими в своих интересах. То что «кризис укрепил позиции Берлина» – не суждение, а констатация[17]. Германский финансово-промышленный комплекс продолжил наращивать экспорт в остальные страны ЕС, вытесняя национального производителя. Как, впрочем, и за пределы ЕС.

В результате совокупный профицит внешнеторгового баланса за кризисные годы перевалил за астрономическую цифру в триллион евро. Ежегодный профицит намного превысил контрольные цифры установленного Пактом стабильности запрета на экономические дисбалансы в ЕС, в сокрытии которых Берлин сподобился опереться на благосклонный к нему аппарат Европейской Комиссии и мировые СМИ.

Став «тихой гаванью» для всех и всего в ЕС, устойчивость которой обеспечивалась масштабами и стабильностью национальной экономики, способностью справляться с кризисными явлениями, ударившими в основном по другим, и емкостью динамичного рынка труда с минимальным для ЕС уровнем безработицы, Германия превратилась в своего рода экономический пылесос. Она стала всасывать все, обеспечивающее экономический рост и обескровливающее еще больше хозяйственный механизм других[18].

Среди прочего – инвестиции в реальный сектор ее экономики, вложения в акции немецких предприятий и в суверенные долговые инструменты под ничтожно низкий процент, накопления на депозитах за счет денег, хлынувших отовсюду на счета немецких банков. Создавая тем самым, кстати, райские условия для предпринимательской деятельности и субсидирования Германией своего национального производителя и разного рода экономических проектов, в том числе в энергетической области.

Кроме того, в Германию хлынул поток инженеров, компьютерщиков, менеджеров, высококвалифицированных специалистов, перспективной молодежи из стран ЕС, как спасающейся от безработицы, так и почувствовавшей, что в родной стране у них нет надежной перспективы.

Другим следствием резкого усиления Германии по сравнению со слабеющими соседями стало то, что немецкая модель социально-экономического развития по существу утвердилась на просторах ЕС в качестве непререкаемого образца. Примера для подражания. Сказать, что без каких-либо оснований, было бы, конечно, преувеличением и передергиванием. Но то, что без солидного научного, теоретического, сопоставительного обоснования – несомненно. По мнению англоязычной прессы, без понимания того, что немецкая культура бережливости и страха перед инфляцией, в конечном итоге, может обречь сегодняшнюю Европу на десятилетие стагнации и высокой безработицы[19].

Все страны в ЕС разные. Все имеют многоукладный характер экономики. Они очень отличаются по своей структуре и специализации. По своим национальным традициям и предпринимательской культуре. В них сложились разные условия ведения бизнеса. Стричь их всех под одну гребенку неправильно в принципе. Однако дело не только в этом.

У Германии и других стран ЕС, даже высшего эшелона, различные масштабы экономики. У них разное реноме. Пробиться на рынок Германии – одно дело. Потеснить конкурентов на периферии ЕС – совсем другое. К тому же многие из них вынуждены следовать по пути догоняющего развития.

Германия может работать по широкому азимуту компетенций. Остальные вынуждены занимать отдельные ниши. Наконец, то, что традиционно работает в Германии, совсем не обязательно дает такой же эффект у ее соседей. Хотя где-то может получиться чуть хуже, а где-то чуть лучше.

Совокупность всех указанных выше факторов – размеры, успешность, профициты, устойчивость, механизм пылесоса и т.д. – превратили Германию, ее банки и финансово-промышленные группы в высшего арбитра экономической политики ЕС и его государств-членов и одновременно главного кредитора и заимодавца ЕС. Иначе говоря, все эти факторы имели мультиплицирующий эффект, взаимно усиливая действие каждого из них.

Тем самым в силу самой логики развития – заслуженно или незаслуженно другой вопрос (об этом далее) – Германия захватила верховную экономическую власть в ЕС, получила возможность формировать господствующее мнение, сделалась главным и, по сути, единственным оракулом ЕС. А значит, в какой-то степени задавила всех остальных…

Предвидели ли другие государства-члены возможность подобного развития событий? В том-то и дело, что да! Недаром они отнеслись к объединению Германии с таким недоверием. Восприняли в качестве мины замедленного действия – в кризисные годы она сработала. Пытались предотвратить. Но помешать не могли. Даже если бы очень постарались. Решение об объединении принималось в других столицах.

Зато они, и прежде всего Франция, придумали, как купировать его возможные негативные последствия. Они предложили Берлину качественно новый интеграционный проект формально в рамках уже осуществляемого. Не без колебаний, поскольку надо было отказываться от бундесмарки – самого важного атрибута суверенитета и независимости, олицетворения силы и величия страны, истеблишмент и население Германии согласились. ЕС приступил к объединению валют и запуску в обращение единой валюты «евро», заменившей национальные.

Создание еврозоны, в которую захотели и смогли войти – надо было соответствовать определенным критериям – далеко не все государства-члены ЕС, представляло собой по-настоящему большой шаг на пути углубления интеграции. С его помощью все партнеры Германии надеялись вновь поставить под надежный контроль, как когда-то, уже не одного из равных, пускай и самого опасного, а нарождающегося экономического гиганта Европы.

При этом они исходили из рабочей гипотезы о том, что прежних механизмов интеграции для сдерживания теперь уже объединенной Германии недостаточно. Надо изобретать дополнительные. Такие, которые создавали бы реальные препятствия возвращению к индивидуалистическим подходам. Ставили мощь Германии на службу всем. Растворяли ее в рамках единого большого хозяйственного механизма.

Казалось, что валютный союз идеально подходит для достижения указанных целей. Все предупреждения об обратном – их было мало, но они действительно были – с порога отметались или элементарно замалчивались. Он лишал Германию его главного конкурентного преимущества – бундесмарки и своего собственного печатного станка, которым можно было бы пользоваться по собственному усмотрению. Подчинял общим интересам. Переводил принцип солидарности на качественно новую высоту.

И вначале показалось, что валютный союз именно так и работает. Он – ключ к успеху. Он обеспечивает экономическую стабильность, равные или схожие условия хозяйствования. Способствует выравниванию уровней экономического развития и потребления. В общем, выступает гарантом экономического благополучия и процветания.

На периферию ЕС, в Южную, Юго-Восточную и Восточную Европу устремились шальные дешевые деньги. Начался бум потребления. Все бросились осуществлять гигантские инфраструктурные проекты. Забыв о возможных рисках. Циклических законах функционирования капиталистической системы. Присущих ей пороках и противоречиях. В поисках легкой наживы банки и другие финансовые учреждения ввели за правило выдавать кредиты кому угодно. Без гарантий. Должного обеспечения. Чуть ли не под честное слово.

В результате абсолютно все страны ЕС, предпринимательское сословие, население стали жить не по средствам. Влезая в долги. Перекладывая бремя выплат на последующие поколения. Как следствие – пошли формироваться колоссальные пузыри – самое страшное, что только может поджидать разумно управляемый хозяйственный механизм. Пузыри в сфере недвижимости. Инфраструктурного строительства. Индивидуального кредитования. Корпоративного и т.д.

В целом сложилась ситуация искусственного разогрева спроса и роста предложения, когда спрос не был обеспечен ни уровнем зарплат, ни доходами предприятий, производительностью труда, прибылями и масштабами накоплений. Соответственно кризис перепроизводства не мог не разразиться. Но на этот раз его разрушительный эффект был десятикратно усилен. Пузыри не могли не лопнуть, но они не просто лопнули – они взорвались. С такой силой, которая казалась, вроде бы, уже немыслимой в современных мирохозяйственных условиях. С силой, перечеркивающей многие годы спокойного, беззаботного, линейного развития.

Вопрос «почему» излишен. Потому что в условиях доминирования Германии на рынках ЕС сама структура хозяйственного механизма интеграционного объединения оказалась разбалансированной. Надежная экономика Германии как бы проецировала свое благополучие на другие страны, где условия хозяйствования отличались принципиальным образом. Где риски были в разы выше. Куда деньги, при условии нормально работающего рыночного хозяйства, не должны были бы устремляться.

Кроме того, всю или, по крайней мере, существенную часть спекулятивной волны создавали и аккумулировали сами немецкие банки (лишь по их примеру французские и, в гораздо меньшей степени, британские). Зная, что за ними мощь единственной европейской сверхдержавы. Будучи уверены, что их не дадут в обиду. А экономические риски микшируются политическим влиянием. Уповая на это, в погоне за сверхдоходом, они все беззаботнее вкладывались во все подряд, легитимируя авантюризм фактически проводившегося ЕС экономического курса.

Но и следующий вопрос о том, почему большинство европейских стран не выдержали проверку глобальным экономическим кризисом, задавать столь же наивно. Похоже, что в развитом мире все увлеклись сказочкой о постиндустриальном обществе. О социуме, в котором бал правит сектор услуг. Где работают все меньше и меньше. Индустрия развлечений подменяет реальный сектор производства. А отдыхают все больше и больше. Все, кроме опять-таки все той же Германии (и ряда ориентирующихся на нее северных стран).

Если в Германии доля промышленного производства составляет весомые четверть ВВП, то в среднем по ЕС эта цифра не превышает 15%, а в некоторых странах она даже еще ниже. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как убедительно продемонстрировал глобальный кризис, экономики со слишком низкой долей промышленного производства в ВВП не так устойчивы к внешним шокам. Слишком зависимы от внешней конъюнктуры. Не в состоянии быстро абсорбировать стремительно пополняющуюся армию безработных.

Решения, принимавшиеся ЕС и государствами-членами на протяжении последних лет, с учетом «разбора полетов», в этом отношении более чем показательны. Курс взят на реиндустриализацию. Перед всеми странами поставлена задача наращивать долю промышленного производства в ВВП. Определены даже желательные или контрольные показатели. Фикцию о том, что люди должны меньше работать, постарались понадежнее забыть. Еще бы, если повсюду от правительства и частного сектора требуют интенсификации труда, а пенсионный возраст отодвигается по крайней мере на несколько лет.

Утверждать, что это Германия виновата в искореженном характере внутреннего рынка ЕС и слабости экономик своих соседей по интеграционному объединению, было бы откровенным преувеличением. Но то, что она является одной из причин подобного состояния дел в ЕС, а, может быть, даже главной, представляется очевидным. Региону, тем более обзаведшемуся общим рынком, просто не нужно много производителей одного и того же. Иметь чрезмерное число конкурентов никакие рынки себе позволить не могут. Таковы объективные законы функционирования рыночного хозяйства. Побеждают сильнейшие. Остальные исчезают. Кто-то разоряется. Кто-то сдается на милость более сильным и поглощается ими. Наиболее удачливым удается перепрофилироваться.

В ЕС сильнейшими заведомо являются немецкие фирмы. Хотя производительность труда у соседей, например французов, может быть вполне сопоставимой. Причем отнюдь не только крупнейшие. В этот разряд точно также попадают немецкие малые и средние предприятия. Как следствие, промышленные предприятия, объекты перерабатывающей промышленности, целые производства закрываются и/или ликвидируются повсюду. Как вариант – ставятся под иностранный контроль. И в странах, недавно принятых в ЕС, включая Болгарию, Румынию, Венгрию, Чехию, страны Балтии и т.д. И в старожилах ЕС — Великобритании, Швеции, Люксембурге и др. Кто-то превращается в туристическую Мекку, где особенно чистый воздух, поскольку его физически некому коптить. Кто-то полностью уходит в сферу обслуживания, в сферу услуг.

Никакой злой воли в том нет, хотя отдельные критики современной капиталистической системы хозяйствования указывают на то, что деиндустриализация периферии ЕС имела вполне осознанный характер. Ее цель виделась в том, чтобы ликвидировать пролетариат как организованную силу, представляющую угрозу сложившемуся порядку вещей, а трудоемкие и экологически грязные производства перебросить в развивающиеся страны – одно время казалось, что их всегда удастся удерживать в подчиненном и зависимом положении. Просто европейский проект изначально был рассчитан на относительное равенство участников интеграционного процесса, взаимную компенсацию влияния и конвергенцию.

Становление внутри ЕС безусловного лидера, экономической сверхдержавы требовало внесения в европейский проект глубоких качественных изменений. Его осуществление в прежнем режиме автоматически влекло за собой самоподдерживающуюся концентрацию экономической власти, ее конвертацию в скрытый политический диктат и стремительное накопление диспропорций и внутренних противоречий. Тем более что, наращивая экспортный потенциал в какой-то степени в ущерб своим партнерам, Германия в то же время отказывалась увеличивать расходные статьи бюджета и искусственно стимулировать спрос, что, скорее всего, как считают на периферии ЕС, им очень бы помогло и открыло для предпринимателей не только Греции и Португалии, но и Франции, Италии, Испании и пр. дополнительные экономические ниши. Популярная французская газета «Монд» указывала на это в своих передовицах с завидной настойчивостью, как и на то, что аналогичного мнения придерживается МВФ и международное экспертное сообщество[20]. Все, кроме самой Германии и ее высшего руководства[21].

Создание валютного союза и переход к единой валюте, вопреки ожиданиям, усугубили положение вместо того, чтобы разрядить и оздоровить. В том виде, в каком это было сделано, иначе и не могло получиться, считают, среди прочих, авторы «Манифеста за политический союз зоны евро». Ведь либерализация финансовых рынков, указывает одна из подписантов, оставила национальное государство беззащитным, а необходимые денежные трансферты не были предусмотрены[22]. Выяснилось это не сразу, а только тогда, когда страны ЕС столкнулись с кризисными явлениями в функционировании мировой экономики. Глобальный экономический кризис послужил спусковым крючком.

Да, соглашается бывший председатель ЕЦБ Жан-Клод Тришэ, чье мнение зачастую пытаются выдать за общепринятое. Кризис обнажил еще два порока экономического союза, в дополнение к выявившимся еще ранее систематическому нарушению бюджетной дисциплины великими державами и углубляющемуся разрыву в уровнях конкурентоспособности отдельных стран, – отсутствие финансовых инструментов управления на уровне интеграционного объединения и разнобой в функционировании банковских систем[23]. Но это не столько диагноз, сколько попытка обосновать заведомо недостаточные меры по купированию кризиса. Суть же дела совершенно в другом.

Все показатели Пакта стабильности, положенные в основу валютного союза, утверждается на страницах «Файнэншл Таймс», носят абсолютно волюнтаристский характер. Они были взяты с потолка только для того, чтобы «умиротворить общественное мнение Германии»[24]. Ранее ЕС, несмотря на то, что интеграционные процессы зашли достаточно далеко, оставлял за национальными государствами сравнительно широкое поле для маневра. Оно было необходимо им для защиты национального производителя и своего сегмента общего рынка в условиях неравномерности экономического развития, которое никто не отменял, и с учетом того, что страны-участницы находились на разных этапах экономического развития и были по-разному подготовлены к конкурентной борьбе.

Создание еврозоны лишило их очень серьезных инструментов лавирования. Прежде всего, оно изъяло у них печатный станок. Без него они не могли больше по-своему усмотрению ни разгонять инфляцию, ни осуществлять ползучую или скрытую девальвацию национальной валюты. Во времена «жирных коров» это хорошо. Это усиливает ответственность. Это дисциплинирует.

Но в условиях кризисного развития это катастрофа. У национальных государств по сути дела отобрали те механизмы пополнения оскудевающей казны, снижения внутренней долговой нагрузки и стимулирования инвестиций, которыми они привыкли пользоваться. Получилось, что их сковали по рукам и ногам.

Кроме того, их поставили перед фактом осуществления не той экономической политики, которая являлась бы для них оптимальной, не той политики, в которой они в наибольшей степени заинтересованы, а чего-то усредненного, размазанного, отвечающего якобы потребностям совокупности государств, образующих еврозону. У такой ситуации есть позитивные стороны. Но есть, что вполне очевидно, и негативные. Глобальный кризис расставил акценты совсем иначе, нежели умозрительно представляли себе архитекторы валютного союза.

Неравномерность экономического развития отдельных стран резко усилилась. Более слабые и хуже подготовленные утратили имевшиеся у них конкурентные преимущества. Более сильные, напротив, существенно нарастили. Опять таки в том не было ничьей злой воли, будем надеяться. Просто зона с единой валютой в том виде, в каком она была создана, в которой доминируют какое-то одно или группа государств, не может функционировать иначе.

Чтобы она работала не на усиление дифференциации государств, а на сглаживание различий и выравнивание уровней экономического развития, считают многие специалисты (как, например, профессор Университета Пуатье, сотрудник Центра исследований экономической и финансовой интеграции Пьер Ле Масн[25]), нужны обобществление инвестиций, обобществление долгов и обобществление займов, которые бы тратились на поддержку слабых, но оплачивались бы всеми. От всех подобных предложений, выдвигавшихся в разные годы и Парижем, и периферией ЕС, и многими влиятельными экономистами, Берлин категорически отмежевался. Дабы пресечь вообще какие-либо разговоры на этот счет, новая Большая коалиция записала в своих программных документах: «любая форма обобществления рисков, связанных с публичными долгами, поставит под сомнение обязательные адаптацию и корректировку национальных политик в каждом из государств-членов»[26].

Все же проталкиваемые через ЕС весьма спорные идеи единого бюджетного регулирования, единого контроля за банковской системой и, в особенности, выравнивания налогообложения, очень похоже, вводят в заблуждение[27]. Они в еще большей степени минимизируют возможности национальных государств сглаживать негативные последствия свободной игры рыночных сил, когда они давят национального производителя и ломают внутренний рынок. Многие французские экономисты не устают об этом напоминать, как, например, профессор университета «Париж-1″, являющийся по совместительству сотрудником Сорбонского центра изучения экономики, Кристоф Рамо[28].

Фактическое перерождение европейского проекта, возникновение ситуации, когда он начал работать на руку только отдельным странам, хуже того, когда им стали злоупотреблять в индивидуальных интересах, лежат в основе кризиса суверенной задолженности. Кризис сбросил регион в глубочайшую рецессию. С его последствиями ЕС и государства-члены продолжают мучиться до сих пор.

Вместо того, чтобы оперативно откликнуться на беду, случившуюся с Грецией, быстро изыскать небольшую для ЕС сумму в 40 млрд евро и заткнуть брешь, Германия и пошедшая у нее на поводу Франция бросились спасать свои банки и искать такие решения, которые позволили бы тем минимизировать свои потери.

Результат оказался катастрофическим. Слова «промедление смерти подобно» к данному случаю особенно хорошо подходят. Спасение Греции, которым ЕС и еврозона занялись с большим опозданием, чуть было не доведя дело до выхода страны из еврозоны[29], потребовало на несколько порядков более весомых денежных инъекций. Оно имело своим следствием беспрецедентное увеличение суверенной задолженности, глубокое падение ВВП – почти на 25% и разорение тысяч семейных хозяйств. Оставило экономику страны крайне уязвимой. Она по-прежнему нуждается во внешних вливаниях[30]. Любой чих в ЕС, последний из них – утрата банками Португалии было достигнутой устойчивости, сразу вызывает в Афинах панику[31].

Но важно даже не столько это, сколько несколько другое. То, что гранды ЕС решили кого-то проучить, как утверждают люди, вхожие во внутреннюю кухню ЕС, и сбросить валютный курс евро, нанесли жестокий удар по доверию к еврозоне, создали предпосылки для спекулятивной атаки на периферию еврозоны, вызвали эффект домино.

То есть лидеры ЕС своими же собственными руками создали нетерпимую ситуацию, когда вслед за Грецией и такие страны, как Ирландия, Португалия, Испания, Италия, Кипр на время лишились возможности получать займы на свободном финансовом рынке под разумный процент. Если бы не обещание главы ЕЦБ Марио Драги сделать все для сохранения зоны евро, от нее бы остались рожки да ножки. И ответственность за это лежала бы на той самой стране, которую все так долго уговаривали и которая затем с таким пафосом давала согласие на проведение кропотливой, длительной, дорогостоящей спасательной операции[32].

Следующим действием драмы, разыгравшейся в ЕС, стала история с политикой жесткой экономии. То что ее грубое фронтальное осуществление, о чем на страницах журнала неоднократно писалось ранее, было роковой ошибкой, в настоящее время ни у кого не вызывает сомнений. Даже «преступлением», по мнению наиболее последовательных критиков брюссельской плутократии[33]. Политика жесткой экономии подорвала спрос, который всегда выступал основным движителем экономического развития европейских стран. Породила массовую безработицу. Вызвала к жизни массовое протестное движение. Поставила под сомнение главное достижение европейской интеграции – социальный мир, ради утверждения которого европейскими странами было сделано так много.

Даже в стартовом программном выступлении нового председателя Европейской Комиссии Жан-Клода Юнкера это недвусмысленно признается. Выступая перед Европейским Парламентом нового состава 16 июля 2014 г., он подчеркнул: «То, что пришлось делать во время кризиса, можно сравнить с ремонтом горящего самолета прямо в полете. В конечном итоге предпринятые меры оказались успешными… Худшего удалось избежать. Внутренний рынок и целостность еврозоны были спасены. Медленно, но уверенно экономический рост и уверенность возвращаются… Однако были допущены и ошибки»[34].

Еще бы, особенно если вспомнить, что задолженность стран ЕС выросла, а не сократилась. Многие из них отброшены на многие годы назад в своем развитии. В США, Великобритании, Японии и даже Исландии[35], так страшно пострадавшей от кризиса, давно экономический подъем, не говоря уже о Китае и других быстро растущих экономиках, а на континенте он только намечается[36]. И даже МВФ предупреждает, что если ситуация не изменится к лучшему и в экономику не пойдут масштабные капиталовложения, Европа будет обречена на стагнацию[37]. Тем более сейчас, пока можно брать деньги в долг под столь смешные проценты, стонут французы, что различия между заимствованиями и накоплениями утрачиваются[38].

Но ведь и политика жесткой экономии была навязана еврозоне и ЕС в целом, прежде всего, Германией. Попытавшись заставить остальных жить по средствам, резко снизить стоимость всех факторов производства и в первую очередь рабочей силы, ослабить социальную нагрузку на не выдерживающее ее больше национальное государство, она во многом преуспела. Однако перечисленные выше «побочные последствия» оказались чрезвычайно тяжелыми. Слишком тяжелыми. Даже нетерпимыми.

Политика жесткой экономии, стержнем которой является снижение стоимости рабочей силы, утверждает наиболее острый и своеобразный ее критик, участник гонки за кресло председателя Европейской Комиссии на последних евровыборах, лидер радикального крыла левого движения в Греции Алексис Ципрас, по определению не могла привести к достижению анонсированных целей. Иначе бы такая страна, как Бангладеш, стала бы наиболее преуспевающим и конкурентоспособным членом международного сообщества, подчеркивает он[39].

Возможно, ее глубинный смысл заключался в решении тех же задач, что и при девальвации национальных валют. Только иными способами – усиление конкурентоспособности обеспечивалось административно-политическим принуждением к снижению стоимости факторов производства. Но если так, политика жесткой экономии особенно порочна и антидемократична. При девальвации страдают все слои общества, включая его наиболее состоятельную часть, – ведь с богатствами и доходами собственников и высшего эшелона менеджеров происходит то же, что и с зарплатами и накоплениями трудящихся, среднего класса, людей, живущих на зарплату или пенсию. При осуществлении политики жесткой экономии большие состояния, акционерный капитал, недвижимость, крупные счета в банках выводятся из-под удара.

Пагубна она и в другом плане. В результате ее осуществления, как мы писали раньше, богатые западные страны выходят из кризиса, перекладывая свои проблемы на бедных, на всю мировую экономику в целом. Чтобы добиться сбалансированности бюджета, они снижают потребление, минимизируют издержки и стимулируют экспорт. То есть захватывают куски внешних рынков, ничего не предлагая взамен. Вот как ситуация описывается на страницах «Файнэншл Таймс»: «По данным МВФ, профицит текущих платежей вырастет в 2014 г. до 2,5% ВВП. Иными словами, адаптация еврозоны осуществляется за счет всего остального мира»[40]. Добавить к этому практически нечего.

Кроме того, политика жесткой экономии в условиях дифференциации внутреннего рынка на преуспевающий центр и слабеющую периферию сродни политике развития в исполнении богатых стран. Одной рукой они оказывают массированную помощь и создают экспортные производства и рабочие места. Другой – наводняют рынки своими товарами на выгодных условиях, выторгованных под помощь развитию, и уничтожают местных производителей и гораздо больше рабочих мест. Так вот, колоссальный профицит, генерируемый экономикой Германии, стимулирует спрос на евро и ведет к повышению его курса, что в значительной степени перечеркивает усилия стран периферии по снижению стоимости факторов производства. Пробиваться их товарам с незначительной добавленной стоимостью на внешние рынки из-за вздорожания общей валюты ЕС, объясняет команда исследователей из Лондонского центра европейских реформ, равно как и справляться с конкуренцией дешевеющих импортных товаров оказывается намного сложнее. Кроме того, дешевеющий импорт и падение спроса вызывают дефляционный эффект, порождающий анемичность экономики и бесперспективность усилий по снижению внешнего и внутреннего долга[41].

Еще одним побочным эффектом политики жесткой экономии, слишком уж топорно осуществлявшейся Брюсселем под диктовку Берлина, стал рост антигерманских настроений. Воспоминания о совсем недавнем страшном прошлом Европы никуда не ушли. Они по-прежнему свежи в памяти народов. Поэтому появление на улицах Афин антигерманских транспарантов и портретов Ангелы Меркель с подрисованными ей характерными гитлеровскими усиками реально напугало немецкий истеблишмент. В гораздо большей степени, нежели наукообразные утверждения яйцеголовых экономистов, философов и социологов из разных стран, как, например, главного редактора журнала «Альтернативная экономика» Гийома Дюваля, о том, что Германия «душит своих соседей» и, соответственно, проводит курс, противоречащий ее подлинным национальным интересам. Ведь она не только настраивает народы против себя, но и закатывает в бетон перспективные рынки для своих собственных товаров[42]. Или упреки таких известных философов и политологов, как Юрген Хабермас, разъясняющих, что «полугегемонистская политика» Германии разрушает самые основы европейской интеграции, заставляя слабых соглашаться на заведомо невыгодные им решения, за которые формально никто не несет ответственности[43].

Казалось бы, футбольные фанаты от всего этого очень далеки. Победа немецкой сборной на чемпионате мира в Бразилии и то, с каким блеском она была одержана, вызвали повсюду гром аплодисментов. Население Германии давно с таким восторгом и упоением ничего не отмечало[44]. Однако опросы общественного мнения способны на кого угодно вылить ушат холодной воды. Интервьюируемые в столь разных странах, как Греция, Великобритания, Испания, Португалия и Нидерланды (!) назвали немецкую команду в числе двух, которым они сильнее всего желают поражения в турнире[45].

Странно, если бы было иначе, считают авторы небезызвестной «Файнэншл Таймс», всегда с удовольствием гримирующиеся под преемников и преемниц знаменитой Кассандры. Это сейчас Германия переживает свой звездный час. Это пока она в силе, все ее соседи вынуждены расшаркиваться и мило улыбаться. Но то, что она сделала с остальной Европой, ей аукнется. Стоит ей оступиться, а макроэкономические и социальные показатели указывают на то, что это неминуемо, как ей предъявят гамбургский счет за издевательства, которым она их подвергла, навязав заведомо унизительную и убийственную политику жесткой экономии[46].

Берлин ни в каких советах и разъяснениях не нуждается. Реакция партнеров по ЕС давно развеяла любые иллюзии. Поэтому-то руководство страны отыграло назад. Не отказываясь от дальнейшего проведения политики жесткой экономии, оно пошло на ее смягчение, дифференцированное применение и достройку мерами стимулирования экономического роста.

Оно приняло также во внимание то, что у недовольных в ЕС появился влиятельный, популярный, харизматичный и к тому же молодой лидер Маттео Ренци. С его требованиями о гибкой трактовке Пакта стабильности, приоритетном стимулировании экономического роста и большом инвестиционном пакете Берлин не может не считаться.

Италию поддерживает вся группировка стран Средиземноморья, включая Францию[47] и Испанию[48]. За ведущим итальянским политиком внушительные позиции в Европейском Парламенте. Он может опереться на безусловную победу своих сторонников на евровыборах и фактически полученный им карт-бланш на изменение экономической и социальной политики, проводимой ЕС. Его не смущает прямое столкновение с полновластным Центробанком Германии, которому он открыто бросает упрек в том, что тот блокирует усилия по стимулированию экономического роста в регионе и ставит интересы толстосумов выше интересов граждан ЕС[49]. Таким образом, если дворцовый переворот при Брюссельском дворе пока еще и не состоялся, то что условия для него созрели, вполне ощутимо. Во всяком случае, в умах.

Не даром лейтмотивом основных ориентиров политики Европейской Комиссии на следующий пятилетний период, озвученных Жан-Клодом Юнкером, стали борьба с безработицей, корректировка прежнего политического и социально-экономического курса, возвращение ЕС на траекторию устойчивого экономического роста и т.д. Одна из предложенных и обещанных им конкретных мер – сравните с пожеланиями Маттео Ренци и Дэвида Камерона – состоит в выделении к весне 2015 г. из разных источников 300 млрд евро на достижение указанных целей[50]. В сформулированных им ориентирах очень много важного, нового, назревшего, перспективного. Они были приняты на ура и депутатами Европейского Парламента, и государствами-членами ЕС.

И все-таки без решения главной проблемы ЕС, название которой Германия, интеграционному объединению снять накопившиеся в нем диспропорции и противоречия не получится. Отдельные эксперты, правда, утверждают, что проблема рассосется сама собой. Германию ожидает демографический коллапс. Население страны стремительно уменьшается. Хваленые немецкие банки отнюдь не так надежны и устойчивы, как считается[51]. Рост производительности труда прекратился. Зарплаты и социальные выплаты вновь поползли вверх. Вскоре остальные страны ЕС и еврозоны смогут конкурировать с ней на равных. Рынки сбыта для производимых ею товаров из-за все той же жесткой экономии скукожатся. Но и на них Германия не сможет рассчитывать, уступая Китаю шаг за шагом облюбованные ею экономические ниши[52].

Это несерьезно. Даже несмотря на то, что экономический подъем в Германии так быстро выдохся, и по данным за май промышленное производство сократилось на 1,8%[53], а темпы пополнения портфеля заказов во втором и третьем квартале сделались обескураживающими[54]. С таким же успехом предсказывать можно что угодно. В том числе новый виток кризиса, который вызовет вновь обострившаяся проблема доступа периферии ЕС на свободный финансовый рынок или что-нибудь еще, делающее очевидным, что бум на фондовых биржах «покоился на песке»[55] или абстрагировался от вполне реальных рисков[56]. В обозримом будущем Германия по-прежнему останется твердыней европейской экономки. В пересмотре нуждается сама модель социально-экономического развития ЕС, все те механизмы, которые в автоматическом режиме усиливают диспропорции и перекосы. Переосмысления заслуживают базисные представления европейской интеграции о равенстве, справедливости и солидарности. Таков, как представляется, главный вызов, с которым столкнется новое руководство ЕС и его обновленные властные институты. Насколько им удастся с ним справиться, мы с Вами, уважаемый читатель, будем отслеживать в режиме реального времени.

© Марк ЭНТИН, главный редактор,
профессор МГИМО (У) МИД России
Екатерина ЭНТИНА, доцент НИУ ВШЭ

№7(89), 2014