Обзор постановлений Европейского суда по правам человека в отношении России

С момента, когда Конвенция о защите прав человека и основных свобод стала обязательной для Российской Федерации, прошло девять лет. За это время Россия вышла на первое место по количеству обращений в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ): по состоянию на 1 января 2007 г. на рассмотрении Европейского суда по правам человека находилось 19300 дел в отношении России. Кроме того, за это время в отношении нашего государства Судом было вынесено более 250 постановлений, т.е. решений по существу.

Исходя из того, что ЕСПЧ рассматривает индивидуальные жалобы, следовало бы ожидать, что практика этого международного суда в отношении Российской Федерации будет представлять собой некое лоскутное одеяло, сотканное из множества самых разных решений. Но, как показали прошедшие девять лет, особенность постановлений ЕСПЧ в отношении нашей страны состоит том, что большинство из решений типичны и без труда могут быть классифицированы в несколько групп. При этом анализ этих групп показывает, по сути, что Суду удалось вскрыть наиболее острые и актуальные проблемы российской правовой действительности.

Цель этого обзора – раскрыть и проанализировать основные группы нарушений Европейской конвенции по правам человека, установленные решениями ЕСПЧ в отношении России.

I. Длительное неисполнение судебных решений

Самую многочисленную группу постановлений ЕСПЧ в отношении России составляют решения по делам, связанным с неисполнением вступивших в силу судебных решений органами государственной власти. В основном, это дела о взыскании невыплаченных сумм пособий и пенсий, дела о взыскании компенсаций за неправомерные действия государственных органов или о представлении положенных по закону льгот (к примеру, квартиры или автомобиля); и заявителями по таким делам, как правило, выступают физические лица.

Первым в череде подобных дел было решение ЕСПЧ по делу Бурдова, которое касалось неисполнения в течение нескольких лет Управлением социальной защиты населения решения суда о выплате заявителю компенсации за вред здоровью, возникшему в связи с его участием в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В качестве причины неисполнения судебного решения должник ссылался на «отсутствие средств». Рассматривая это дело, ЕСПЧ решил, что отсутствие денежных средств у государства не может служить оправданием для неисполнения решения суда. При этом Суд не отрицал, что в определенных случаях задержки могут быть оправданы, однако указывал, что такие задержки не могут сводить на нет само право, гарантированное ч.1 ст. 6 конвенции. В решении по делу Вассермана ЕСПЧ подчеркнул, что не являются таким оправданием трудности в работе государственной службы судебных приставов или сложности функционирования бюджетных структур органов государственной власти. Неисполнение судебных решений Суд квалифицирует как нарушение ч. 1 ст. 6 конвенции, ссылаясь на то, что «право на суд» было бы иллюзорным, если бы оно не было подкреплено гарантией исполнения вступившего в силу судебного решения; поэтому исполнение решения должно рассматриваться как неотъемлемая часть «судебного разбирательства» по смыслу ст. 6, и судебные решения должны исполняться государством в течение разумного срока.

В деле Яворивской присужденные судом денежные средства в течение долгого времени не удавалось взыскать с муниципального учреждения – больницы. Несмотря на положение Конституции РФ о том, что органы местного самоуправления не входят в систему органов государственной власти, ЕСПЧ не сделал отступления от своей прецедентной практики и признал, что понятие «государственная организация» не исчерпывается органами центрального правительства, и в случаях, когда государственная власть децентрализована, это понятие включает в себя любой национальный орган власти, осуществляющий публичные функции. На основании этого Суд сделал вывод: государство должно нести ответственность за долг муниципального учреждения.

II. Затягивание срока рассмотрения гражданских и уголовных дел

Суд установил нарушение ч. 1 ст. 6 Конвенции в целом ряде случаев, касавшихся неоправданного затягивания срока рассмотрения дел в российских судах. И если ЕСПЧ в деле Левшиных признал чрезмерным срок в три года, в течение которого длилась тяжба между частными лицами, то понятно, что нарушение ч. 1 ст. 6 было зафиксировано Судом и в деле Кормачёвой против России, когда гражданский процесс по требованию, возникшему из деликтных обязательств, длился пять с половиной лет, и в деле Васягина, когда иск о защите прав потребителя рассматривался более десяти лет, а также в деле Соколова, когда трудовой спор затянулся на семь лет. Нарушение требования о «разумном» сроке судебного разбирательства Суд также неоднократно признавал и в отношении уголовных дел: к примеру, в деле Калашникова продолжительность производства по делу составила более пяти лет. Здесь следует отметить, что ЕСПЧ обладает юрисдикцией ratione temporis только начиная с 5 мая 1998 г., когда конвенция вступила в силу в отношении России, но при этом Суд, следуя своей практике, при оценке обоснованности длительности процесса, принимает во внимание «обстоятельства того или иного дела» и до указанной даты.

Рассматривая обращения, в которых заявители жалуются на чрезмерное затягивание срока судебного процесса, ЕСПЧ из дела в дело указывает на обязательство государств-участников конвенции организовать свою судебную систему таким образом, чтобы суды могли гарантировать каждому право на окончательное решение в течение разумного срока. Однако Суд признает, что государство обладает широкими дискреционными полномочиями в выборе способа, посредством которого будет достигаться эта цель: это может быть увеличение числа судей, нормативное установление сроков и другие меры; но, если длительность процесса не укладывается в рамки «разумного срока», установленного ст. 6 конвенции, и государство ничего не предпринимает, чтобы ускорить рассмотрение дела, ответственность за такие задержки возлагается на государство. При установлении, была ли длительность процесса обоснована или нет, ЕСПЧ учитывает обстоятельства каждого дела и оценивает их на основе критериев, установленных прецедентной практикой Суда, к которым относятся «сложность дела», «поведение заявителя и соответствующих властей», а также «предмет спора». В большинстве российских дел ЕСПЧ признал, что дела не представляли собой большой сложности; а в деле Бакиевец Суд сделал вывод о том, что даже сложность дела, связанная с необходимостью изучения материалов процедуры банкротства, не может служить оправданием столь долгого рассмотрения иска – дело рассматривалось более шести лет.

В своих меморандумах правительство Российской Федерации в качестве оправдания задержек при рассмотрении гражданских дел, как правило, ссылается на отсутствие или нехватку судей, перегруженность судей работой, на плохое техническое состояние зданий судов, и даже на географическую удаленность суда от места проживания заявителя. Во всех подобных случаях ЕСПЧ признает, что данные трудности не освобождают государство от обязанности гарантировать разумный срок судебного разбирательства.

В деле Шеломкова Суд установил, что причиной продления судебного процесса было поведение государственных органов, которые выступали на стороне ответчиков, а в деле Соколова ЕСПЧ возложил ответственность за затягивание процесса на государство в связи с тем, что «национальные власти не использовали меры, доступные им в соответствии с национальным законодательством, чтобы дисциплинировать участников судебного процесса и обеспечить рассмотрение дела в разумный срок». Кроме того, в постановлении по делу Волович Суд сделал вывод, что основная ответственность за задержку по причине длительной подготовки заключения экспертов также лежит на государстве. В делах Плаксина, Бакиевец и Соколова правительство указывало на то, что в затягивании процесса виноват сам заявитель, однако Суд последовательно отвергал и этот аргумент правительства, основываясь на уже выведенной в решении Ягчи и Саржин против Турции формуле, согласно которой «заявитель не может быть обвинен в том, что он использовал все возможные ресурсы, предоставляемые национальным законодательством при защите своих интересов».

Практически во всех случаях, связанных с затягиванием срока рассмотрения дел в судах, ЕСПЧ устанавливает нарушение и ст. 13 конвенции. Так, в деле Кормачёвой Суд фактически установил отсутствие в РФ средств правовой защиты, которые могли бы способствовать ускорению рассмотрения дела заявителя или предоставления ему адекватной компенсации за уже произошедшие задержки. В этом деле ЕСПЧ счел, что жалобы в квалификационную коллегию судей не являются эффективным средством правовой защиты в отношении длительности судебного разбирательства, и обосновал это следующим образом. Жалоба в квалификационную коллегию судей является не более чем информацией, поданной в надзорный орган с просьбой использовать свои полномочия в случае, если это будет необходимо. При этом заявитель не является стороной разбирательства по жалобе; а действие любого принятого решения коллегии будет касаться исключительно личного положения соответствующего судьи, и не будет иметь никаких прямых незамедлительных последствий для разбирательства, затягивание которого послужило поводом для подачи жалобы. В деле Бакиевец, несмотря на то, что областной суд вынес по делу заявительницы определение, в котором указал на неоправданные задержки процесса, ЕСПЧ также признал нарушение ст. 13 конвенции в связи с тем, что государство не сумело доказать, каким образом данное определение областного суда могло ускорить рассмотрение дела заявительницы. Суд также не признает в качестве эффективного средства правовой защиты от чрезмерного затягивания судебных процессов обжалование решений по существу. Таким образом, остается лишь констатировать, что в Российской Федерации на данный момент отсутствуют средства правовой защиты от нарушения «разумного срока» судебного разбирательства в смысле ст. 13 конвенции, а, следовательно, поток подобных решений ЕСПЧ, в которых устанавливается нарушение ч. 1 ст. 6 и ст. 13 конвенции, вряд ли прекратится.

III. Процедура пересмотра в порядке надзора

ЕСПЧ вынес несколько десятков решений о нарушении Россией ч. 1 ст. 6 конвенции в связи с пересмотром вступивших в силу судебных решений в порядке надзора. Практически все жалобы касались одной и той же ситуации: пересмотра в порядке надзора решения по делу, которое уже вступило в силу и в отношении которого уже началось исполнительное производство. Во всех подобных делах, начиная с Рябых, ЕСПЧ ссылался на выводы, сформулированные им в постановлении по делу Брумареску против Румынии от 28 октября 1999 г. В этом деле Суд счел необходимым рассматривать ч. 1 ст. 6 конвенции в свете преамбулы, где зафиксирован принцип верховенства права, одним из элементов которого является правовая определенность, и на основании этого пришел к выводу, что ч. 1 ст. 6 конвенции гарантирует не только «право на суд», но и предполагает окончательность решений, вступивших в силу.

В своих решениях ЕСПЧ указал на несколько аспектов надзорного производства в Российской Федерации, которые нарушают принцип правовой определенности. В первую очередь, это срок, в рамках которого дело могло быть пересмотрено в порядке надзора. Действовавший до 1 февраля 2003 г. Гражданско-процессуальный кодекс 1964 г. предусматривал возможность принесения протеста в порядке надзора в любое время после того, как решение вступило в силу. Таким образом, вступившее в силу решение суда могло было быть пересмотрено в порядке надзора в течение неопределенного периода времени. К примеру, в деле Борщевского решение суда было пересмотрено через два года после вступления в силу и возбуждения исполнительного производства. Отметим, что новый Гражданско-процессуальный кодекс РФ ограничил возможность возбуждения надзорного производства одним годом.

Кроме того, ЕСПЧ признал, что право участника судебного процесса на суд было бы иллюзорным, если законодательство государства позволяло бы вышестоящим судам отменять судебные решения, которые являются окончательными и подлежат исполнению, по протесту должностного лица, которое не являлось стороной процесса. Напомним: ранее действовавший ГПК в зависимости от вида судебного решения наделял таким правом председателя Верховного Суда, генерального прокурора России и их заместителей, а также председателей судов и прокуроров на уровне субъектов Российской Федерации. Новый кодекс ограничил круг должностных лиц, имеющих право на обжалование решения в суд надзорной инстанции, должностными лицами органов прокуратуры, при условии, что прокурор участвовал в рассмотрении дела, а также наделил таким правом лиц, которые участвовали в деле или чьи права и законные интересы были нарушены.

Тем не менее, помимо срока, в течение которого возможен пересмотр дела в порядке надзора, а также круга лиц, которые могут возбуждать надзорное производство, ЕСПЧ поставил под сомнение соответствие принципу правовой определенности самих оснований, которые дают возможность возбуждать надзорное производство. Особенно ярко это видно в деле Кот: несмотря на то, что вступившее в силу решение суда было пересмотрено в порядке надзора в течение полугода после вступления в силу, и надзорное производство по делу было инициировано ответчиком, а не должностным лицом, ЕСПЧ счел необходимым проверить, был ли соблюден «справедливый баланс между интересами индивида – с одной стороны, и необходимостью обеспечить надлежащее отправление правосудия – с другой». В этом деле основанием для отмены решения в порядке надзора было то, что суды первой и кассационной инстанции неправильно применили материальное право. В своем постановлении ЕСПЧ отметил, что пересмотр в порядке надзора должен осуществляться в исключительных случаях, а в данном деле при обжаловании не было заявлено, что суды превысили свои полномочия или что было допущено существенное нарушение при рассмотрении дел, а тот факт, что президиум областного суда не согласился с оценкой первой и кассационной инстанций сам по себе не является исключительным обстоятельством, гарантирующим отмену вступившего в законную силу и обязательного к исполнению решения и возобновления производства по делу заявителя.

ЕСПЧ пришел к выводу, что пересмотр дела в подобных случаях нарушает разработанный еще римскими юристами принцип res judicata, который состоит в том, что окончательность вступившего в силу решения не должна подвергаться сомнению; никакая сторона не имеет права добиваться отмены окончательного решения суда только для цели повторного рассмотрения дела и вынесения нового решения; вышестоящие суды должны использовать свои полномочия, чтобы исправлять судебные ошибки; и надзор не должен быть скрытой апелляцией, т.к. само по себе наличие двух взглядов в отношении одного и того же предмета спора не может быть основанием для пересмотра окончательного решения. Стоит добавить, что если после отмены решений в порядке надзора и дальнейшего пересмотра дела суд в итоге удовлетворяет требования заявителя, ЕСПЧ все равно признает, что заявитель пострадал от «правовой неопределенности».

В соответствии с утратившим силу ГПК РСФСР, основаниями к отмене судебных постановлений в надзорном порядке были: 1) неправильное применение или толкование норм материального права; а также 2) существенное нарушение норм процессуального права, повлекшее вынесение незаконного решения, определения, постановления суда. Статья 387 действующего ГПК РФ к таким основаниям относит «существенные нарушения норм материального или процессуального права». Таким образом, следует признать, что содержание оснований для пересмотра дела в порядке надзора не претерпело значительных изменений, а значит, несмотря на реформирование, в российском гражданском процессуальном праве остаются положения, применение которых нарушает принцип правовой определенности, а, следовательно, и ч. 1 ст. 6 конвенции.

Вместе с тем, требования правовой определенности не являются абсолютными: позиция Суда состоит в том, что по уголовным делам такие требования должны рассматриваться в совокупности с положениями п. 2 ст. 4 Протокола 7 к конвенции, которые прямо разрешают государству осуществлять пересмотр дел в случаях, когда имеются сведения о новых или вновь открывшихся обстоятельствах или когда в предыдущем разбирательстве были допущены существенные ошибки, которые могли повлиять на исход дела. Рассматривая жалобу Никитина, который утверждал, что надзорный пересмотр вступившего в силу оправдательного приговора в отношении него представляет собой нарушение права на справедливое судебное разбирательство, ЕСПЧ пришел к выводу, что Россия не нарушила ст. 6 конвенции. Дело в том, что согласно прецедентной практике Суда, ст. 6 не применима в случаях, которые касаются отклонения обращений о пересмотре дела, и ее действие распространяется только на новые процессы, которые имеют место после удовлетворения обращения о возбуждении надзорного производства. Отметим, что 1 июля 2002 г. вступил в силу новый Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, в соответствии со ст. 405 которого возможность применения надзорного порядка ограничена тем, что пересмотр не может вести к ухудшению положения осужденного, а пересмотр оправдательных приговоров и постановлений в порядке надзора вообще не допускается.

Относительно пересмотра решений в порядке надзора ЕСПЧ из дела в дело повторяет, что «аннулирование решения суда после того, как оно стало окончательным и не подлежащим обжалованию, нарушает право на беспрепятственное пользование имуществом», т.к. лишает заявителей возможности получить деньги, которые они законно ожидали получить, и накладывает на заявителей чрезмерную нагрузку. На основе таких доводов Суд наряду с установлением нарушения ст. 6 конвенции делает вывод о нарушении государством и ст. 1 Протокола 1.

IV. Условия содержания лиц, находящихся под стражей

ЕСПЧ вынес довольно большое количество решений о нарушении Россией статьи 3 конвенции в связи с условиями содержания лиц, находящихся под стражей: значительной перенаселенностью камер, антисанитарными условиями, отсутствием возможности нормально спать, с помещением лиц, больных туберкулезом и венерическими заболеваниями к здоровым лицам, а также в связи с неблагоприятным влиянием этих факторов на здоровье заключенных. Прецедентным стало вынесенное Судом в 2003 г. постановление по жалобе Калашникова, в котором заявитель жаловался на условия содержания в СИЗО. Правительство РФ утверждало, что конвенция не была нарушена, ссылаясь на то, что условия содержания заявителя не отличались от условий, в которых находится большинство заключенных под стражу лиц; власти не ставили своей целью причинить физические страдания заявителю или нанести ущерб его здоровью; а руководство изолятора предпринимало все возможные меры, чтобы обеспечить медицинскую помощь всем нуждающимся и предотвратить заражение здоровых заключенных. Помимо этого, правительство указывало на то, что условия в местах предварительного заключения остаются неудовлетворительными по экономическим причинам, и государство старается улучшить сложившуюся ситуацию: в частности, принимаются целевые программы, направленные на создание новых мест заключения и реконструкцию существующих, а также программы, направленные на предотвращение распространения туберкулеза и других инфекций. В свою очередь ЕСПЧ признал, что ни одно из указанных обстоятельств не может оправдать посягательство на одну из самых фундаментальных ценностей демократического общества.

В постановлениях по данной категории дел Суд указывает, что сам факт перенаселения поднимает вопрос о нарушении ст. 3 конвенции: одного того обстоятельства, что заявитель вынужден жить, спать, пользоваться туалетом в одном и том же помещении со многими другими сокамерниками, уже достаточно, чтобы унизить или оскорбить человека, вызвать чувство страха, тревоги и неполноценности. При этом ЕСПЧ ссылается на разработанный Европейским Комитетом по предотвращению пыток и бесчеловечного и негуманного обращения или наказания примерный стандарт для обустройства камер для заключенных, в соответствии с которым на одного заключенного должна приходиться площадь в 7 кв. м. Напомним, что в деле Калашникова Суд установил, что заявитель находился в условиях ограниченного пространства размером менее 2 кв.м. на человека, в деле Лабзова на одного человека приходилось вообще менее 1 кв. м.

Большинство дел, в которых заявители жаловались на нарушение статьи 3 конвенции, касались условий содержания в следственных изоляторах и тюрьмах, однако, в этот ряд попали и изоляторы временного заключения органов внутренних дел. В частности, по делу Федотова отсутствие еды, воды и возможности пользоваться туалетом с учетом длительности задержания – более 22 часов – ЕСПЧ признал нарушением статьи 3 конвенции.

Рассматривая подобные дела, Суд постоянно отмечает, что в соответствии со ст. 3 конвенции государство обязано обеспечить лицу, находящемуся под стражей, такие условия, которые не посягали бы на человеческое достоинство; добавляя при этом, что нарушение этой статьи имеет место в том случае, когда страдания и унижение превышают те неизбежные страдания и унижение, которые связаны с самим лишением свободы как правомерной мерой пресечения или наказания.

V. Срок содержания под стражей

Прецедентное право ЕСПЧ состоит в том, что длительное содержание под стражей может быть обосновано в каждом конкретном случае только при условии, что имеются конкретные признаки подлинной необходимости ограждения интересов общества, что – несмотря на презумпцию невиновности – перевешивает принцип уважения свободы личности, установленный в ст. 5 конвенции.

Российские дела, в которых заявители жаловались на превышение разумного срока содержания под стражей, похожи друг на друга: срок разбирательства по делу затягивается, и все это время подозреваемый или обвиняемый находится под стражей. При этом отказ в освобождении из-под стражи обосновывается российскими судами, как правило, тяжестью предъявленных обвинений, а также опасением, что подозреваемый будет препятствовать установлению истины по делу: оказывать давление на свидетелей или заниматься фальсификацией доказательств. Анализируя эти основания, ЕСПЧ исходит из того, что опасения в воспрепятствовании следствию вкупе с подозрениями, что заявитель совершил преступления, в которых он был обвинен, первоначально являются достаточным основанием для санкционирования заключения заявителя под стражу. Однако, по мере того, как производство по делу продвигается вперед и собирание доказательств близится к концу, такие основания для предварительного заключения утрачивают свою значимость. Вместе с тем, продлевая срок содержания заявителей под стражей, суды зачастую не указывают в своем решении никаких фактических обстоятельств, способных продемонстрировать обоснованность опасений относительно возможных действий заявителя, которые могли бы воспрепятствовать проведению следствия, или доказательств, позволяющих судить о высокой степени вероятности того, что подозреваемый продолжит заниматься преступной деятельностью или совершит побег. ЕСПЧ подчеркивает, что государственные органы должны приводить убедительные, а не абстрактные аргументы в пользу продления срока содержания под стражей. К примеру, в деле Долговой – студентки, обвинявшейся в захвате приемной президента РФ в 2004 г., суд дважды принимал решение о продлении срока содержания под стражей сразу всех 39 обвиняемых, не принимая по внимание ни личность заявительницы, ни возможность применения к ней личного поручительства со стороны депутата Государственной Думы в качестве альтернативной меры пресечения.

VI. Недозволенные методы расследования

В отличие от ранее рассмотренных групп нарушений, применение недозволенных методов расследования было установлено Судом в нескольких делах: это печально знаменитое дело Михеева, дело Менешевой, а также дело Шейдаева. Представляется, однако, что значимость этих решений позволяет выделить их в отдельную группу и включить в список основных нарушений конвенции, установленных ЕСПЧ в отношении Российской Федерации.

Обратимся к делу Михеева. В постановлении по этому делу, вынесенному 26 января 2006 г., Суд впервые признал нарушение Россией ст. 3 конвенции в связи с пытками заявителя со стороны сотрудников милиции. ЕСПЧ пришел к выводу, что во время нахождения в отделении милиции заявитель был подвергнут представителями властей жестокому обращению с целью получения от него признания или информации об убийстве, в совершении которого его подозревали. Заявитель указывал на то, что его избивали, пытали электротоком, а также угрожали посадить в камеру к рецидивистам; он пытался пожаловаться на применение к нему незаконных мер воздействия руководству, но в некоторых случаях начальники либо сами принимали участие в пытках либо давали понять заявителю, что поддерживают их. Под воздействием этих мер заявитель несколько раз давал признательные показания, а затем отказывался от них. В результате Михеев был доведен до такого состояния, что выбросился из окна помещения, где его пытали током. Заявитель остался в живых, но получил в результате падения перелом позвоночника, размозжение головного мозга и парализацию обеих ног. В день трагедии якобы убитая им девушка вернулась домой.

В своих решениях Суд неоднократно подчеркивал, что власти обязаны обеспечивать физическую неприкосновенность лиц, находящихся под стражей, и когда лицо заключается под стражу в хорошем состоянии здоровья, а при освобождении имеет какие-либо повреждения, именно на государстве лежит обязанность представить разумное объяснение происхождения данных повреждений. В противном случае применение пыток или жестокое обращение с заявителем презюмируются, и возникает вопрос о нарушении ст. 3 конвенции.

Основываясь исключительно на материалах предварительного расследования, имевшихся у ЕСПЧ, было трудно установить «вне разумных сомнений», что именно произошло в районном управлении внутренних дел в день трагедии. В то же время, Суд отметил, что он не имел возможности придти к окончательному выводу по данному вопросу потому, что соответствующие органы не провели эффективного и адекватного расследования, а государство не предоставило ему материалы уголовного дела. На основе того, что до происшествия заявитель не имел никаких явных психических проблем, и не было представлено никакого достоверного объяснения, почему заявитель, зная, что он был невиновен, должен был попытаться совершить самоубийство, если на него не оказывалось, как утверждали власти России, никакого давления, ЕСПЧ признал применение пыток к заявителю.

VII. «Чеченские дела»

На данный момент ЕСПЧ вынесено несколько постановлений в отношении Российской Федерации, в которых установлены нарушения конвенции, имевшие место в условиях вооруженного конфликта в Чеченской республике. Это дела, связанные с исчезновением или гибелью гражданского населения во время военных действий, а также с уничтожением имущества гражданского населения.

В качестве примера дела, связанного с гибелью гражданского населения, можно привести дело Исаевой, Юсуповой и Базаевой против России. 29 октября 1999 г. три заявительницы вместе со своими родственниками на машинах пытались бежать из Чечни в Ингушетию. В этот день военными должен был быть предоставлен «коридор безопасности», и заявители находились в многокилометровой колонне машин, ожидавших разрешения ехать. Однако коридор предоставлен не был, а как только машины стали разворачиваться, чтобы вернуться в Грозный, колонна подверглась бомбардировке с воздуха, в результате которой были убиты двое детей Исаевой, она сама и Юсупова были ранены. По заявлению правительства Российской Федерации, применение силы было оправдано в свете ч. 2 (а) ст. 2 конвенции, т.к. бомбардировка была осуществлена в ответ на атаку самолетов с земли, а причинение вреда гражданскому населению не было преднамеренным. ЕСПЧ признал, что ситуация, существовавшая в то время в Чечне, требовала от государства принятия исключительных мер для поддержания контроля над республикой и подавления незаконных вооружённых действий; однако, применение силы соответствует конвенции, только если это «абсолютно необходимо» для достижения целей, перечисленных в пунктах (a)-(c) ч. 2 ст. 2 конвенции, и строго пропорционально указанным в конвенции целям. Но, даже предполагая, что военные преследовали законную цель, использовав 29 октября 1999 г. 12 неуправляемых ракет «воздух-земля», Суд не счел доказанным то, что данная военная операция была спланирована и проведена с предоставлением необходимой защиты гражданским лицам. В итоге ЕСПЧ постановил, что имело место нарушение ст. 2 конвенции в отношении обязанности государства защитить право на жизнь трех заявителей и двух детей первой заявительницы – Исаевой.

ЕСПЧ вынес и несколько решений по делам, связанным с исчезновением людей в Чечне. Так, в деле Лулуева и других на основе того, что тело пропавшей Нуры Лулуевой было обнаружено среди тел тех людей, вместе с которыми она была задержана, и она была одета в ту же одежду, что и в день исчезновения, суд установил, что ее смерть и ее арест в рамках проведения т.н. «зачистки» представителями силовых структур были звеньями одной цепи, и признал нарушение ст. 2 конвенции. Несмотря на то, что в отличие от этого дела, в делах Базоркиной и Имакаевой суд установил только факт ареста членов их семей, ЕСПЧ также признал нарушение ст. 2 конвенции. При этом Суд, учитывая то, что с момента исчезновения о судьбе мужчин не было сведений в течение четырех-шести лет соответственно, исходил из того, что в условиях конфликта в Чечне задержание лица неустановленным военнослужащим без последующего официального признания факта задержания представляло собой угрозу для жизни. Исходя из того, что правительство Российской Федерации не представило никаких объяснений по поводу исчезновения родственников заявительниц, а расследование их исчезновения не принесло никаких результатов, Суд признал, что государство должно нести ответственность за презюмируемую смерть пропавших мужчин.

Как правило, рассматривая «чеченские» дела, ЕСПЧ устанавливает и нарушение Россией ст. 2 конвенции в части не обеспечения государством проведения эффективного расследования обстоятельств смерти или исчезновения. Следует, однако, отметить, что делая вывод о нарушении ст. 2, Суд ни в одном деле не признал доказанным факт применения пыток к исчезнувшим лицам.

В ряде дел, связанных с исчезновениями людей во время вооруженного конфликта в Чечне, а именно, в делах Базоркиной, Имакаевой и Лулуева, заявители среди прочего жаловались и на нарушение ст. 5 конвенции. правительство РФ указывало на отсутствие доказательств причастности представителей государственной власти к этим исчезновениям. Тем не менее, Суд, именуя такие задержания «непризнанными», установил, что заявители были арестованы и лишены свободы в нарушение всех гарантий, предоставленных ст. 5 конвенции, и, принимая во внимание условия вооруженного конфликта, на фоне которого происходили эти задержания, признал, что ответственность за них должна нести Российская Федерация. Рассматривая эти дела, ЕСПЧ также пришел к выводу о нарушении ст. 5 конвенции в связи с уклонением правоохранительных органов от проведения быстрого, полного и эффективного расследования обстоятельств исчезновения родственников заявителей.

В ряде дел, в которых Суд признал нарушение ст. 2 в связи с исчезновениями людей в Чечне, было установлено также нарушение ст. 3 конвенции в отношении родственников пропавших лиц. Как подчеркивает ЕСПЧ, нарушение ст. 3 конвенции связано не столько с самим фактом исчезновения члена семьи, сколько с реакцией и отношением представителей власти к ситуации, на которую им было указано. В делах Лулуева, Базоркиной и Имакаевой Суд счел, что заявители испытывали и продолжают испытывать душевные страдания и чувствовать боль в связи с исчезновением их близких, и в связи с отсутствием возможности узнать, что с ними произошло, а также в связи с невозможностью получить полную информацию о ходе расследования. ЕСПЧ уточнил также, что сама «манера, в которой представители власти обходились с обращениями заявителей, должна быть квалифицирована как бесчеловечное обращение в свете ст. 3 конвенции».

На данный момент Суд вынес только одно решение, которое касалось уничтожения собственности в условиях вооруженного конфликта в Чечне. Речь идет о постановлении по делу Исаевой, Юсуповой и Базаевой, которое касалось авиационного налета на колонну беженцев. Рассматривая это дело, ЕСПЧ в числе прочих сделал вывод о нарушении ст. 1 Протокола 1 к конвенции в отношении третьей заявительницы – Базаевой. В результате нападения были повреждены принадлежавшие этой заявительницы три автомобиля, один из которых был заполнен семейными вещами. Отвергнув аргументы правительства России о том, что, несмотря на тот факт, что уголовное расследование было завершено в связи с отсутствием состава преступления, заявительница могла возместить убытки в рамках гражданского процесса, Суд счел, что не существует никаких сомнений в том, что воздушные удары по колонне представляли собой грубое и неоправданное нарушение права заявительницы мирно распоряжаться своим имуществом.

Выводы

На основе проведенного исследования постановлений, вынесенных ЕСПЧ в отношении Российской Федерации, можно, прежде всего, сделать вывод, что большинство из них носят однотипный характер, и все они, за исключением т.н. называемых «чеченских дел», в которых речь идет о военных действиях, так или иначе связаны с работой российских правоохранительных органов. Тот факт, что поток «клоновых» дел не иссякает, свидетельствует: выплачивая присужденную Судом сумму справедливой компенсации по каждому проигранному делу, Россия, тем не менее, не исправляет или не в полной мере исправляет допущенные нарушения прав человека. Наряду с тем, что определенные шаги, в том числе законодательного характера, были предприняты, понятно, что реформа надзорного производства не привела к полному соответствию порядка пересмотра судебных решений принципу правовой определенности, к тому же явно нуждается в изменении законодательство, касающееся процедуры исполнительного производства в отношении бюджетных организаций. Но не во всех случаях изменение ситуации зависит от мер законодательного характера. Иногда улучшить ситуацию действительно невозможно за несколько лет в силу объективных причин: таких, к примеру, как отсутствие помещений для содержания лиц под стражей. Помимо этого, целый ряд типичных нарушений конвенции, установленных Судом в отношении Российской Федерации, красноречиво свидетельствуют, что нужно менять сам стиль работы, если угодно, «менталитет» сотрудников значительного числа правоохранительных структур нашего государства, а этот процесс не из разряда быстрых.

Вера РУСИНОВА,
к.ю.н., Mag. jur., ассистент кафедры
международного и европейского права юридического факультета
Российского государственного университета им. И. Канта

№10(15), 2007