Бельгия: борьба на выживание

Истоки и перспективы политического кризиса

На фоне пропагандистских и политических страстей вокруг Косово и сепаратизма Европа забыла о тихом увядании одной из стран-основательниц Европейского Союза – Бельгии.

Нет, там по-прежнему делают самое вкусные в мире пиво и шоколад, неплохо живут и ничто этому повседневному благополучию не угрожает. Однако само бельгийское государство и его составляющие никак не найдут новую точку равновесия в очень деликатной и непростой системе федерального устройства.

Вводные данные

Для тех, кто не знаком с этим устройством, коротко напомню. Бельгия состоит из трех регионов: Фландрии (говорит по-фламандски), Валлонии (говорит по-французски) и столичного региона Брюссель (говорит преимущественно по-французски, но географически окружен фламандскими коммунами). Фламандцы составляют примерно 60% населения и сейчас их область экономически более развитая и процветающая, валлоны – соответственно 40% и они победнее. Если до предела упрощать проблему, то можно сказать, что Фландрия хочет если не совсем отделиться от Валлонии, хотя такие настроения весьма распространены, то, по крайней мере, существенно ограничить власть федеральных структур, забрать себе большую часть полномочий экономического и социального плана. По сути, это почти полностью выхолостит содержание бельгийского государства и еще больше усилит социально-экономические различия между фламандским севером и валлонским югом этой уютной страны.

Конечно, хорошие европейские манеры исключают резкости и мордобой, который привычен при межнациональных трениях в более необузданных частях планеты. Естественно, в отличие от жителей Косово и других новых микрогосударств ответственные бельгийцы задумываются о жизнеспособности возможных государственных образований, в случае их появления на месте нынешнего королевства. Тем не менее, проблема есть, и она позволяет ставить, по крайней мере, в газетной полемике, вопрос о сохранении Бельгии как единого государства.

Корни нынешнего кризиса уходят в не слишком далекую, но все же историю. Бельгия образовалась в 1830 году, объединив территорию, которая некогда называлась Испанскими Нидерландами. Там жили два народа, говорящие на разных языках, но исповедующие одну веру: католическое христианство. Фламандский язык – диалект голландского, однако голландцы по вере протестанты и гораздо раньше жителей современной Фландрии образовали собственное государство. (Для полноты картины: позже, по Версальскому мирному договору, положившему конец Первой мировой войне, к Бельгии отошли еще и два германоязычных кантона, так что там есть и крохотное меньшинство, говорящее по-немецки).

Однако Королевство Бельгии, как официально именуется это государство, сначала было отмечено безраздельным господством франкофонов. Администрация, правосудие, образование, армия, полиция были франкоязычными. Землевладельцы и промышленники, чиновники и придворные – тоже. Во Фландрии оставались лишь некогда славные и могучие города Антверпен, Брюгге и Гент, жившие воспоминаниями о былом процветании, а экономика десятилетиями развивалась преимущественно на юге – в Валлонии. Помимо традиционных текстильных предприятий там была сосредоточена тяжелая промышленность, опиравшаяся на квалифицированную рабочую силу и месторождения каменного угля и железной руды.

Фламандцы тогда считались бедными родственниками, неотесанными мужланами, ковырявшимися в земле. Однако зачатки фламандского национального движения в Бельгии появились почти сразу – с 1840 года. Оно было направлено на признание равенства фламандского языка с французским и на утверждение фламандской самобытности в условиях, когда валлоны не просто говорили на другом языке, но и были в некотором роде господствующим социальным слоем. Так начался долгий путь к бельгийскому федерализму.

От унитарного государства к федеральному

Бельгийский федерализм сложился постепенно, юридически оформляясь с 1970 года. С того момента и до 2007 года Бельгия пережила уже пять институциональных реформ! Особенностью ее формирования стало то, что федеральное государство образовалось не из некогда независимых единиц, а перешло к разделению по федеральному признаку из-за роста внутренних различий между двумя общинами.

Инициаторами процесса были фламандцы, которыми двигало в первую очередь стремление к языковому равенству, к признанию права проведения собственной культурной политики и всего, что с этим связано. Со временем на это наложились и процессы, происходившие в бельгийской экономике с 1960-х годов: постепенный упадок традиционных отраслей промышленности, развитых в Валлонии, и подъем фламандской части страны.

Нынешнее различие в социально-экономическом положении Фландрии и Валлонии видно невооруженным глазом – достаточно проехать на автомашине несколько десятков километров из одной области в другую. Это не сложно, поскольку размеры этой небольшой страны сравнимы с размерами, например, Московской области. Внешний контраст подкрепляется статистикой. Фландрия давно входит в число 30 самых богатых регионов Европейского Союза (есть такая единица учета, на первом месте в этой классификации находится район Большого Лондона). Во Фландрии ВВП на душу населения на 23% превышает средний по ЕС (данные на 2007 год), безработица составляет 6,5% самодеятельного населения. В Валлонии соответственно первый показатель на 10% ниже среднего по ЕС, а второй достигает 15%. Этот разрыв сложился еще четверть века назад, а впервые Фландрия сравнялась с Валлонией по экономическим показателям в 1967 году.

Реакция фламандцев на такое положение, увы, не отличается оригинальностью. Они считают, что им приходится слишком много платить за отсталость валлонов. Эта плата поступает через федеральный бюджет в виде планов развития, социальной помощи и т.д. Размеры этой финансовой солидарности составляют 3,3% ВВП. Фламандский экономист Руди Эрнудт предложил такую шуточную оценку этого трансфера богатства: «Получается, что каждый день каждый фламандец ставит каждому валлону кружку пива».

Стремлением перестать платить бедному соотечественнику объясняется нарастающее требование все большей части фламандской общины провести новый пересмотр федерального устройства и передать на места не только управление локальными и культурно-лингвистическими проблемами, но и практически основную часть социально-экономической сферы. Именно эти требования лежат в основе нынешних, очень трудно примиримых межобщинных разногласий. После парламентских выборов 10 июня 2007 года они на многие месяцы парализовали бельгийскую политическую жизнь (см. "Бельгия: ядро интеграции распалось", №6, 2006; "Нелегка ты, бельгийская судьба...", №10(15), 2007). Только после долгих месяцев нескончаемых межпартийных переговоров, в середине марта 2008 года, в стране удалось сформировать правительство. К числу наиболее спорных требований, формулируемых фламандской стороной, относится передача регионам социального страхования, в том числе медицинского и выплаты социальных пособий, а также налоговой сферы и некоторых других. По сути, ставится вопрос о лишении центрального государства полномочий в социальной и экономической области и размывании экономического единства страны.

Если до сих пор все реформы, приведшие к формированию нынешней федеральной Бельгии, проводились с согласия всех общин, то теперь продолжения процесса требуют только фламандцы. Кстати, на парламентских выборах 2007 года четверть проголосовавших фламандцев поддержала силы, выступающие за распад Бельгии, а еще чуть меньше трети – партии, добивающиеся большей самостоятельности их региона в рамках глубоко реформированного государства.

Здесь надо отметить два существенных момента.

Во-первых, насколько велик объем финансирования фламандцами валлонов, если сравнить с аналогичной практикой других стран ЕС? Упомянутый выше Р. Эрнудт называет этот показатель смешным, подчеркивая, что в Швеции только столичный регион значительно больше средств перечисляет на нужды отсталой Лапландии, расположенной на севере страны.

Во-вторых, не несут ли долю ответственности сами франкоязычные бельгийцы за то, что не смогли адаптироваться к изменению экономических реалий, усиленных в последние полтора десятилетия глобализаций? Конечно, да, и не только они, но и центральное правительство, которое тщетно пыталось спасти обреченные отрасли промышленности, впустую растрачивая деньги и порождая несбыточные надежды. Кстати, то же правительство в 1950-е годы многое сделало для подтягивания бедных тогда фламандских территорий, массированно инвестируя в инфраструктуру, что увеличило инвестиционную привлекательность этой части Бельгии. А сами фламандские лидеры с 1920-х годов сформулировали и последовательно выполняли программу преодоления своего экономического отставания, что в конечном итоге привело к нынешним результатам.

Следует учесть и еще одну, казалось бы, мелочь, но психологически очень важную: франкофоны не хотят учить фламандский, а среди фламандцев знание французского языка распространено гораздо шире. Хотя они часто делают вид, что на нем не говорят, прямо как прибалты в советские времена прикидывались, что не разумеют по-русски. В результате языком межнационального общения становится… английский, особенно в космополитическом Брюсселе, переполненном толпами международных чиновников. Оба государственных языка обязаны знать только государственные служащие, на остальное население это требование не распространяется. Кстати, часто приходилось видеть забавные ситуации, при которых два бельгийских служащих говорили друг с другом на разных языках: один по-французски, второй по-фламандски. И ничего – прекрасно понимали друг друга!

Размежевание общин в Бельгии охватило и политическую сферу. Близкие по идеологии партии разделились по национальному признаку. Плюс к этому в двух частях страны лидирующие позиции заняли разные силы. В богатом Севере больше поддерживали правых (либералов и христианских демократов), а в бедном Юге – левых (социалистов). Это тоже становится дополнительным фактором, порождающим разный подход к предложениям фламандцев по реформированию бельгийского федерализма. Франкофоны видят в требованиях северных соотечественников стремление установить на своей территории ультралиберальные социально-экономические правила, а не только еще больше разделить страну по языковому и культурному признаку. В ответ получают обвинения в склонности к иждивенчеству и нежелании работать, засучив рукава.

Что делать со столицей?

Еще одна тема, дающая повод для раздоров, – Брюссель и его регион. В административном отношении он – самостоятельная единица, но именно его судьба во многом позволяет сохранить нынешний статус-кво. Географически Брюссель расположен на юге Фландрии, но со всех сторон окружен фламандским населением. Однако в самой столице живут в основном франкофоны, которые заселили ее сравнительно недавно. Как разделить столицу в случае обретения Фландрией независимости, не знают даже фламандские крайние националисты. Пока битва ведется из-за проблем, которые издалека кажутся несущественными, мелкими. Но они-то и дают повод для реальных политических баталий.

История такова. В 1960 году фламандцы добились установления своего рода лингвистической границы внутри страны. Брюссель поделен на 19 официально двуязычных коммун, вокруг которых на периферии размещены официально фламандские коммуны, хотя многие из них реально заселены в большей мере франкофонами. В повседневной жизни это значит, что во всех учреждениях – от школ до судов и органов власти там господствует фламандский язык. Валлоны этим недовольны и требуют хотя бы равноправия. Фламандцы тоже недовольны и требуют остановить офранцуживание брюссельских предместий. Фламандцы настаивают на отмене двуязычия в коммунах, считающихся фламандскими. Так они надеются выдавить оттуда франкоязычное население, хотя открыто это не говорится. Валлоны же добиваются расширения двуязычной зоны. Камнем преткновения стал пригород Хал-Вильворде, который фламандцы хотят разделить по официальной лингвистической границе на разные судебные и избирательные округа. Последнее означает, что проживающие там валлоны не смогут голосовать за кандидатов валлонских партий, а только за фламандских: партии ведь уже размежевались по национальному признаку!

Есть ли выход из тупика, в который, как представляется, зашел бельгийский федерализм? Политическая система королевства построена на высокой степени защиты интересов меньшинств, поэтому арифметического большинства фламандцев недостаточно для навязывания своей воли всей стране. Так, в парламенте федеральное правительство обязано опираться на двойное большинство – как среди депутатов от Валлонии, так и среди депутатов от Фландрии. Реформа институтов власти невозможна за счет большинства, представляющего только одну, пусть и более многочисленную фламандскую общину. Хотя нынешний политический кризис оказался самым затяжным за всю историю Бельгии, в конечном итоге консенсус должен быть найден. Достигнутое к середине марта согласие по составу правительства само по себе проблему не снимает, хотя и создает предпосылки для ее решения.

Исключает ли это распад страны? Нет. Во Фландрии сильны настроения в пользу независимости. В Валлонии в гораздо большей степени хотят сохранить бельгийскую государственность, но в случае распада королевства валлонцы, скорее всего, предпочтут присоединиться к Франции, чем пускаться в самостоятельное плавание. Вот только захочет ли Париж взять на себя ответственность за еще один экономически депрессивный регион? Но сценарий, предполагающий прекращение существования Бельгии, исключать нельзя. Особенно если кризис окажется затяжным, а консенсус невозможным, и страна утратит управляемость.

Как это ни парадоксально, в сохранении единства огромную роль может сыграть король Альбер II. Хотя власть монарха ограничена, он царствует, но не правит, именно он оказывается единственной фигурой в институтах власти, которая находится над схваткой, олицетворяет собой единство страны. Пока ему удается провести государственный корабль по спокойным водам (мы же в Бельгии!) тяжелейшего политического кризиса, таящего угрозу самому существованию Королевства Бельгии.

Андрей СЕМИРЕНКО
Брюссель – Москва

№3(20), 2008