Польша меняет геополитическую ориентацию
Откуда есть пошла ось Варшава-Берлин
Задолго до кооптирования Польши в состав Евросоюза в 2004 году, в рамках «новой восточной политики» и «разрядки», последовавшей за вводом союзных войск ОВД в Чехословакию, тогдашний германский канцлер Вилли Брандт в ходе визита к ближайшему соседу в 1969 году опустился на колени перед мемориалом жертвам восстания в варшавском гетто. Коленопреклонение стало, как и было задумано, знамением и посланием: Германия изменилась.
В хрестоматиях по истории этот театральный, но оправданный жест искупления Брандта сравнивают с историческим примирением в 1984 году, когда канцлер Гельмут Коль и французский президент Франсуа Миттеран взялись за руки в Вердене, где в 1916 году за десять месяцев полегло около миллиона солдат с обеих сторон («верденская мясорубка»).
Затем 14 ноября 1990 года канцлер Гельмут Коль объявил о признании границы по Одеру-Нейсе как единственно возможной. Это означало символический отказ от каких-либо в дальнейшем территориальных претензий к Богом данной соседней стране. Жест был замечен.
После получения Польшей статуса члена ЕС, что разом девальвировало водораздел по государственным границам, изменилось все условное деление Европы на регионы. Отныне в политическом положении Восточной Европы оказалась Украина, Белоруссия и Молдавия, в то время как Польша стала восприниматься как составная часть уже политической Центральной Европы. Окончательно и бесповоротно сместился и центр тяжести торгово-экономической ориентации. Правда, в первые три пятилетки после обретения нового статуса в Старом Свете в Варшаве сверяли содержание и стилистику внешней политики не с архитекторами единой Европы, а с заокеанской державой.
Условности, равно как и символы играют не последнюю роль в большой внешней политике. Но все же первооснову составляют, как всегда, жизненно-важные интересы, ориентирующиеся на ключевые понятия – национальная безопасность, благосостояние, психологический комфорт при общении с тем или иным государством. Учитывая логику глобализации, заставляющую искать способы повышения конкурентоспособности, в прежних мастерских Западной и Центральной Европы стали выводить реальное производство в страны, где ниже издержки, в частности, за счет дешевизны рабочей силы и сырья, а также тарифов на энергию и другие расходные компоненты.
Одним из проявлений этой до последнего времени необоримой тенденции стало открытие германскими концернами, а также средними и даже мелкими фирмами своих филиалов и совместных предприятий в Польше. Впрыск иностранных инвестиций и рачительное управление этими активами и в целом финансами (стоит упомянуть реформы Бальцеровича) позволили полякам отладить рыночный механизм в своей экономике лучше многих. Как следствие, в период с 2008 по 2011 год в Польше зарегистрирован кумулятивный рост в 15,8% ВВП – абсолютный рекорд в единой Европе.
Вторым выгодополучателем от устойчивого развития Польши стала Германия, чьи финансовые инъекции и переток технологий в производство, в частности, товаров широкого народного потребления (по лицензии) стали мультипликатором деловой активности и экономического подъема.
В середине нулевых годов распространились панические слухи, что возвращение немцев в польскую Силезию, которая на протяжении семи веков и вовсе не входила в состав польского государства, ведет-де к «онемечиванию» края. В доказательство приводились свидетельства того, что в зарегистрированных местных СП и МСП (малые и средние предприятия) формально верховодят зиц-председатели из поляков, но реальные бразды правления находятся в руках немецких управляющих.
Более чем консервативный по своим взглядам политик Ярослав Качиньский, лидер партии Право и справедливость (ПиС), в своей книге «Польша нашей мечты», опубликованной в октябре 2011 года, утверждал, что немцы вполне могут оккупировать западные земли, которыми они владели к концу Второй мировой войны, а затем потеряли. Попутно в книге делаются прозрачные намеки «на темные силы», под которыми подразумевается секретная полиция ГДР – «Штази», агенты которой якобы и привели к власти в Германии нынешнюю бундесканцлерин Ангелу Меркель.
Ранее Ярослав со своим покойным братом Лехом, президентом Польши, погибшим в авиакатастрофе под Смоленском (см. «Польша и Россия: катыньский катарсис», №4(43), 2010), пытались очернить своего политического оппонента, лидера «Гражданской платформы» и премьер-министра Дональда Туска: мол, его дед служил в Вермахте. Очернение не удалось: дедушка, как указывают факты, был забрит насильно, носил форму всего два месяца, после чего дезертировал.
Антигерманские эскапады Качиньских и их единомышленников не возымели большого эффекта. Молва, как волна, расходится шумно, но быстро стихает. А вот германский капитал, в том числе и человеческий, все эти годы продолжал идти вширь, вглубь и – в рост.
Впрочем, в среде консерваторов подозрения в отношении западного соседа не рассосались. Недавно представитель ПиС Витольд Важиковски, занимавший в прежнем кабинете пост замглавы польского МИДа, заявил, что «видит растущие амбиции Германии и не хочет, чтобы они реализовывались за наш счет». Правительство Туска, по его мнению, выбрало «политику подчинения» и уготовило Польше роль вассала.
Другая тональность у нынешнего главы внешнеполитического ведомства Радека Сикорского, представляющего правоцентристскую «Гражданскую платформу», который призывает Берлин действовать более активно с учетом поразившего Европу финансового кризиса. Стоит привести очень говорящую цитату из выступления Сикорского в ноябре 2011 года: «Меня больше беспокоит не германская мощь, а бездействие Германии».
Преждевременно говорить об образовании оси Берлин-Варшава, но то, что французская дипломатия называет «rapprochement» (сближение), явно имеет место быть. Павел Залевски из команды Туска убежден, цитирует его парижская «Монд», что сближению способствуют объективные факторы. В их числе: Италия, Испания и Греция находятся в зоне турбулентности; Британия готовится ослабить скрепы, привязывающие ее к ЕС; кто остается из числа потенциальных союзников? Остается Польша: у нее всё неплохо с финансами и схожий с Германией взгляд на будущее единой Европы.
В свою очередь Ярослав Браткевич из дипломатического ведомства указывает на охлаждение между Берлином и Парижем. «В геополитическом плане Польша стала нуворишем». Кстати, совпадают внешнеполитические рефлексы Варшавы и Берлина. Обе страны, будучи формально связаны обязательствами по трансатлантической солидарности, не стали участвовать в военной операции по свержению режима Муамара Каддафи в Ливии.
Смена настроений заметна и в обществе в целом. Опрос, проведенный в этом году, показал, что 54% поляков одобряют политику Барака Обамы, в то время как Ангела Меркель удостоилось оценки в 57%. Более того, только 45% респондентов убеждены в том, что членство в НАТО отвечает интересам их национальной безопасности. Нетрудно догадаться, что двадцать лет назад проамериканские симпатии были здесь абсолютной величиной.
Стоит обратить внимание, как парижская «Монд» комментирует этот опрос: «Соединенные Штаты уже больше не представляются полякам обожаемым спонсором и защитником. Польша рассталась с иллюзиями, но в итоге выиграла в том, что стала на сторону реализма». В частности, после трагедии под Смоленском, пишет французская газета, «польская политика стала менее эмоциональной… и это свидетельство того, что она (политика) стала современной, европеизированной… Польша научилась сражаться за свои интересы, как большая».
И, тем не менее, у поляков сохраняется скепсис в отношении перспектив сближения с Германией. Примечательны слова экс-министра иностранных дел Польши Адама Ротфельда: «Немцы сейчас в еще большей степени стали европейцами, чем ранее. Но это не значит, что так будет всегда. Молчаливая элита в Германии, задвинутая сейчас на задний план, в случае, если разразится серьезный кризис, может поднять голос, и тогда произойдет «ренационализация» политики и торжество национального эгоизма».
Понятно, что никому не дано предугадать, каким путями будет меняться геополитический расклад сил в одном отдельно взятом регионе Европы. Усилится ось Берлин-Варшава или ослабнет? В любом случае это факт сам по себе отрадный: после многих лет почти садомазохистского копания в стародавних обидах две страны нашли в себе психологическую зрелость и мужество, как говорят немцы, «преодолеть прошлое» и начать если не с чистого листа, то, по крайней мере, не с листа со списком претензий.
Правомерно ли именовать происходящее «европеизацией польской внешней политики»? Едва ли. В истории Европы (причем недавней) найдется немало примеров далеко не цивилизованного обращения с другими нациями. Зато очевидно, что случилось явное «взросление» как политиков, так и общественности по обе стороны границы по Одеру-Нейсе. Иллюзии либо размываются, либо становятся нелепыми на фоне быстро меняющихся или готовых измениться моделей мироустройства.
Все это открывает перспективы для сближения Польши и с другими ее соседями, с которыми ее пока в равной степени разъединяет и объединяет, как и с Германией, общая непростая история.
Владимир МИХЕЕВ