Запад и модернизация России*1
Вначале я хотел бы коснуться некоторых теоретических вопросов модернизации. Тем более, что времена, когда молодой Самюэль Хантингтон обсуждал проблему “modernisation or westernisation”, уже прошли, он сам изменил свои взгляды. И, видимо, надо заново осмыслить некоторые вопросы, связанные с модернизацией как категорией.
Для того чтобы понять, что такое модернизация как категория, по всей видимости, надо понять и альтернативу модернизации. Что есть альтернатива модернизации? Альтернатива модернизации – это отсталость, на мой взгляд. И вопрос заключается в том, может ли отсталое сообщество существовать в мире, где есть страны, намного более развитые, чем оно. Когда-то это было возможно. И некоторые рудименты отсталых сообществ, скажем, австралийские аборигены, до сих пор существуют в мире, но вы знаете, что они очень быстро, к сожалению, исчезают. И чем более единым становится мир, тем меньше перспектив у отсталых сообществ, и тем болезненнее, тем труднее и тем быстрее должна проходить модернизация, чтобы тому или иному отсталому сообществу не разделить участь австралийских аборигенов. Сейчас лидером мира, того современного мира, на который равняется всё человечество, является европейско-христианская цивилизация, полагающая свои корни в греческой философии, римском праве и христианской религии. На какое-то время мировым лидером модернизации стала в эпоху Позднего Средневековья мусульманская часть западной цивилизации. До этого практически мир оставался дисперсным, разделённым. Он никогда не был целостным.
Итак, практически проблема модернизации, проблема отсталости, не как научная проблема, а как проблема политическая, как проблема реального выживания обществ, появляется, я думаю, только с эпохи Средневековья, только с эпохи исламского вызова и христианского ответа. И теперь для нас проблема модернизации нехристианских обществ совершенно актуальна. Что такое Япония ныне, что такое Китай? Но она намного сложнее, потому что модернизации социальной, экономической, культурной неизбежно сопутствует цивилизационная модернизация. И это очень сложный процесс, и я его выношу за скобки. Для наших двух обществ, для Европы он не актуален. Но он очень непрост, и он, конечно же, вызовет еще немало катаклизмов в ныне меняющемся и осовремениваемом мире.
Итак, практически проблема модернизации, проблема отсталости, не как научная проблема, а как проблема политическая, как проблема реального выживания обществ, появляется, я думаю, только с эпохи Средневековья, только с эпохи исламского вызова и христианского ответа. И теперь для нас проблема модернизации нехристианских обществ совершенно актуальна. Что такое Япония ныне, что такое Китай? Но она намного сложнее, потому что модернизации социальной, экономической, культурной неизбежно сопутствует цивилизационная модернизация. И это очень сложный процесс, и я его выношу за скобки. Для наших двух обществ, для Европы он не актуален. Но он очень непрост, и он, конечно же, вызовет еще немало катаклизмов в ныне меняющемся и осовремениваемом мире.
Сейчас, коль речь идет об Испании и России, меня интересует модернизация в рамках европейской, христианской по своему генезису, цивилизации. И здесь между Россией и Испанией существует одно принципиальное отличие. Испания, безусловно – это центр западноевропейской цивилизации. В какое-то время она была лидером западноевропейской цивилизации. И его памятником для нас остался Сервантес и множество культурных явлений, которые Испания дала всей Европе. Россия никогда не была центром западноевропейской цивилизации – поздняя страна, которая вступила в европейское сообщество народов только с христианизацией, фактически в XI веке. Но одновременно с Россией, такими же периферийными частями западноевропейской цивилизации были Скандинавия и Польша. Однако судьбы этих частей различны. До какого-то времени Скандинавия, Россия, Польша и северо-восточная Германия развивались практически параллельно, с отставанием от западноевропейского heartland лет на 70-100, что достаточно естественно. Но в России произошло одно трагическое внутреннее событие. Это было не татаро-монгольское завоевание, оно уже было позади, это была искусственная изоляция России от всего европейского сообщества, и католического, и православного.
Эта изоляция началась в середине XV века при великом Князе Московском Василии II сначала в Московском княжестве. Но впоследствии, поскольку Московское княжество к началу XVI века объединило вокруг себя всю восточную часть Руси, оно распространилось на большую часть того, что сейчас является Россией. Вот эта полная самоизоляция, продолжавшаяся более ста лет, и была тем моментом, когда произошло отставание России от быстро развивавшейся в XV – XVI веках Европы. Остальная Европа в это время переживала ренессансный скачок. А этот ренессансный скачок Россия не пережила. Почему произошло это замыкание – это большой вопрос. Но это не тема нашего семинара. Важно, что он произошел, и из него Россия начинает пытаться выйти со времен Ливонской войны, со времен Ивана Грозного. Потому что тогда, через 120 лет после начала автаркии, стало ясно, что Россия безумно отстала, даже в военном смысле, что русская армия не может эффективно противостоять армиям Западной Европы. А они были вполне конкурентоспособны, скажем, в XIII веке. И когда стал вопрос модернизации, он решался по-разному. Была попытка модернизации Бориса Годунова, она закончилась полным обвалом и смутным временем. Вторая попытка была при Алексее Михайловиче, Федоре Алексеевиче и Софье Алексеевне, то есть в XVII веке. Она обещала больше, но она закончилась в силу династических конфликтов неудачей. Фактически та модернизация, которая в итоге произошла в России – это петровская модернизация начала XVIII века.
В этой модернизации, между тем, заложены две принципиальные политические ошибки, которые, в конечном счете, на мой взгляд, и привели Россию к катастрофе в начале XX века, то есть к революции и к гибели традиционного русского государства. Эти две ошибки следующие. Первая – имитационный характер модернизации. Пётр пытался менять не умы людей, а внешние формы жизни, беря из Швеции модели государственных учреждений и их названия, беря из Пруссии форму камзолов, беря из Голландии приемы судостроения, обрезая бороды боярам. Но это не было внутренним изменением, это было, если угодно, переодевание, как в театре.
Имитационная модернизация – очень частая модернизационная ошибка. Люди думают, что изменив внешние формы, назвав по-другому политические учреждения, даже переписав, скажем у Германии, конституцию, можно изменить суть жизни в стране, которая модернизируется. Ничего подобного не происходит никогда. Потому что, на самом деле, человек не есть то, во что он одет, а то, на что он надевает одежду.
Вторая глубокая ошибка Петра, довольно частая также и за пределами России – это мысль о том, что можно, модернизировав узкий слой элиты, подтянуть со временем всё общество к уровню и качеству элиты и всё общество сделать современным. Пётр, в сущности, модернизирует только шляхетство, то есть дворянство. Все остальные слои общества, в том числе и духовенство, не только не модернизируются, но специально консервируются в старом русском прошлом. Пример – то, что специально насаждается и усиливается неграмотность населения. Неграмотность населения не уменьшается, если сравнить со временем Алексея Михайловича, а увеличивается в петровскую и послепетровскую эпоху практически весь XVIII век. Екатерине II приписывают слова, которые она сказала московскому губернатору, что если их, то есть простолюдинов сделать грамотными, мы с вами уже здесь завтра не будем жить.
В конечном счете, глубокая сущностная модернизация в России началась где-то со второй трети XIX века. И к началу XX века уже не полтора процента людей были имитационно модернизированы, а примерно 15% населения России были сущностно модернизированы. Не переставая быть русскими людьми, они стали европейцами. В конце XIX века мы видим реальное участие России в европейской науке, немыслимое в XVIII веке, когда члены Академии наук и при Елизавете Петровне, и при Екатерине II были немцами. Потом уже, в самом конце XVIII века, появились русские академики.
Сущностная модернизация, конечно, во многом произошла благодаря реформам Александра II, который, во-первых, освобождает крестьянство, во-вторых, создает земство, гражданское самоуправление в деревне и в городе, и, в-третьих, учреждает свободный суд, независимый от власти.
Но беда заключается в том, что этот слой всё-таки был тонок. Не случайно, например, гениальный премьер-министр России Петр Аркадьевич Столыпин говорил: «Нам нужно 20 лет мира, и тогда в России не будет революции». Эти 20 лет мира, учитывая, что в 1909 году была принята программа всеобщего начального образования Императором Николаем II, должны были бы изменить пропорции и укрепить русского Ванька-встаньку, то есть увеличить число образованных среди простых людей, которые, оставаясь крестьянами, оставаясь рабочими, станут частью западно-культурного общества на уровне своих социальных групп. Но этого не произошло. Не случайно и Ленин говорил в 1908 году, что ежели будет так продолжаться развитие России, то скоро революционерам нечего будет в России делать. То есть Ленин и Столыпин говорили одновременно об одних и тех же вещах, но с двух разных полюсов. Однако повезло больше Ленину, чем Столыпину. Один был убит, а другой успел совершить революцию до того, как эта пропорция изменилась.
В итоге революции этот вестернизированный слой, эти 15%, были для России практически уничтожены. Одни, примерно 1,5 миллиона, из них по большей части образованного слоя, покинули Россию и обогатили весь мир. Для всего мира эта русская революция была великим подарком, потому что огромное количество культурных, талантливых людей покинули Россию, а те, кто остался, по большей части погибли от голода и от Красного террора во время революции. После Гражданской войны Россия вернулась к допетровскому времени. В ней, конечно, возникла новая элита, она возникает в любой стране, но она была немодернизированной элитой. И это очень ясно видно по динамике изобретений. Пока еще действовали, жили старые профессора, старые ученые, старые изобретатели, которые по каким-то причинам остались на родине, в России развивалась военная техника, инженерная техника, но когда они вымерли, когда их ученики в основном погибли, началась стагнация. А уж те области науки (например, в кибернетике или генетике), которые стали развиваться после 1917 года, вовсе были невосприняты новой Россией, то есть СССР. И коммунисты вынуждены были воровать новые компьютеры для военной техники за границей, потому что их делать не умели в 1970-е годы. Это была большая проблема. Произошло второе великое отделение от мира. Первое отделение было в XV – XVI веках. Второе отделение произошло с 1920-1929 годов примерно по 1989 год. И это второе отсечение стоило России очень много. Вот сейчас мы из него выходим. Вопрос в том, как будет проходить наша новая модернизация.
Я думаю, что у нас сейчас есть два огромных плюса, которых не было раньше. Первый плюс – это то, что общество открылось. У нас уже происходит не модернизация тонкого высшего слоя при абсолютно немодернизированном обществе, а происходит как бы объединение общества целиком. И оно все может модернизироваться, тем более что такие вещи, как средства массовой информации, Интернет, возможность поездок за границу, совместное участие в различных программах позволяют обществу намного быстрее воспринимать лидеров современного мира, западное модернизированное сообщество. То есть, у нас нет такого трагического разделения общества, которое было в России, и, кстати, отчасти в Испании, и было причиной испанской катастрофы, испанской гражданской войны. Это на мой взгляд. Я в этом, конечно, не специалист. Это первое.
Второй очень важный момент: вспомним, как формировался новый элитный слой. Потому что понятно, что модернизацию в любом случае нужно двигать к тому, что в русской социологии называли ведущим слоем, а сейчас у нас называют элитой. Как формировался ведущий слой? Он формировался из трех сегментов. Первый – это русское наиболее продвинутое, наиболее цивилизованное боярство, которое уже было воспитано царём Алексеем Михайловичем, царевной Софьей, которые во многом были западными людьми, оставаясь частью старой русской элиты. То есть эта часть – элитное преемство, это совершенно необходимый фактор. Когда сейчас мой коллега говорил о переходе от франкистского режима к демократическому, он подчеркнул, что имело место преемство элиты. И Гонсалес был таким знаком преемства. Это очень важный момент. Когда нет преемства элиты, когда происходит разрыв элиты, катастрофа практически неизбежна. Причем «долгоиграющая» катастрофа. Именно эта катастрофа произошла в России после 1917 года, когда преемства в элите не было, был полный элитный разрыв – уникальная и трагическая ситуация, воспроизведенная Китаем в 1949 году, и особенно в процессе «Большого скачка» и «Культурной революции» 1960-х гг.
Вторая часть – были немцы, взятые Петром, остзейские немцы. Не случайно он в 1721 году присоединяет остзейские провинции – это немцы и шведы, оказавшиеся в России, даже не переезжая в неё и не желая переезжать. К ним присоединяются те, кто искали и денег и славы, карьеры, то есть просто западные люди, совершенно чужие, приезжавшие на «ловлю счастья и чинов». И, кстати, эта рецепция большого количества чужих по менталитету западных людей во многом потом стоила России, трагического царствования Анны Иоанновны. Но, тем не менее, без этого было не обойтись. Без немцев невозможно было провести модернизацию так, как ее задумал Пётр. Своих не хватало, и они были иными. Как только пришел Пётр II, русское общество устремилось к антимодернизационной реакции. Не случайно Пётр II переносит столицу назад в Москву. Пётр II отверг своего деда Петра Первого.
Но, что для нас очень существенно, была еще и третья группа. Этой третьей группе при всех её неудачах, и даже часто смешных неудачах, было суждено великое будущее. Это та молодежь, которую Пётр посылал учиться в Европу. Некоторые из них не вернулись. И мы знаем биографии некоторых из тех, кто не вернулся. Кто-то влюбился в европейских красавиц, кто-то пленился западной жизнью. Но многие вернулись в отличие от посланных когда-то Борисом Годуновым. И эти вернувшиеся «птенцы гнезда Петрова», во многом и были людьми, которые уже потом, при Елизавете Петровне и при Екатерине II стали мотором модернизации, перевели постепенно Россию из имитационной модернизации в модернизацию сущностную. Сейчас у нас эта проблема не стоит. Огромное количество русской молодежи учится и работает на Западе. Люди до 30 лет, которые не знали советского времени, тоталитарного гнёта, который пережило наше поколение, уехав на Запад, становятся людьми западной культуры, не теряя своей русскости. И многие из них возвращаются обратно. Задача разумной власти – обеспечить максимальную добровольную возвращаемость этих людей в Россию и их работу на самых перспективных направлениях русской жизни.
А как же с немцами? У нас теперь есть свои немцы. Эти немцы – старая русская иммиграция, это люди, покинувшие Россию после 1917 года, после конца гражданской войны, их дети, их внуки. Они все мечтали вернуться в Россию после 1991 года. Сколько я слышал таких историй! Причем это были люди образованные, культурные. Но тогда не получилось. Та послесоветская страна не могла и не желала их принять. Но сейчас выросло поколение их детей, и они так же готовы отдать свои силы России. Это нелегкая проблема, надо же возвращающихся обеспечить многим. Это большая государственная проблема. Но эти люди любят Россию, хотят с ней сотрудничать и многие уже сотрудничают. А некоторые вернулись и живут здесь. Но надо этот процесс сделать более массовым. И это третий источник модернизации. Понятно, что эти русские будут в меньшей степени разрушительным элементом, чем Остерман, Миних или Бирон, потому что людей нынешнего русского зарубежья на протяжении многих лет воспитывали быть русскими, быть ответственными, знать русскую культуру, русский язык. Многие из них сейчас в четвертом поколении по-русски говорят так же как мы и даже лучше нас.
Вот поэтому я думаю, что сейчас для России, которая оказалась в намного более сложной ситуации, чем Испания, наступает крайне благоприятный момент, которого никогда не было в русской истории после XVI века. И этим моментом может русская ответственная власть воспользоваться, а может ради своих корыстных интересов пренебречь. И будущий суд ей будет выносить русское общество так же, как мы сейчас выносим суд власти XVI или XVIII века за политические близорукие и корыстные решения, принятые ею тогда.
Андрей ЗУБОВ, профессор
*1 Выступление на конференции заседания Второго испано-российского форума европейских исследований «Партнерство ради модернизации», г. Кордоба (Испания).