К вершинам славы

Какие мы, европейцы, всё-таки разные. А судьба у нас очень даже схожая.

…Эгегею Мощному были присущи две отличительные черты – трусость и нерешительность. Он был органически неспособен принимать самостоятельные решения. Характер у него был такой. Между прочим, мало чем отличающийся от свойственного большинству человечества.

В остальном он был «конфеткой». В переносном смысле этого слова, конечно же. Писаный красавчик – глаз не отвести. Высокий. Стройный. Импозантный. Привлекательный. Кровь с молоком. К тому же обаятельный. Вызывающий доверие. Шармёр, если на французский манер. В переводе – как-то по-особенному действующий на женщин: вызывающий экстаз у слабого пола.

Вот и получалось, что всё его существование было соткано из противоречий. Когда он вступил во взрослую жизнь, ему стоило большого труда отделаться от прозвища, которым его одарили сверстники. Они звали его Мощами, добавляя всякие цензурные и нецензурные, но хорошо клеящиеся прилагательные, вместо того, чтобы как по паспорту.

Он мог бы достичь любых высот в спорте – у него были все задатки. Но понимающие толк в людях тренеры отбраковывали его после первого же занятия.

Он мог бы легко возглавить любое политическое или общественное движение – о лидерах с такой внешностью все только и мечтают. Но он так боялся, что ему всучат микрофон и заставят говорить на публике, что бежал самых выгодных предложений, за которые с восторгом ухватился бы любой другой на его месте.

Он мог бы стать дивой шоу-бизнеса, но от одного вида софитов и съемочных камер его начинало так трясти и выворачивать наизнанку, что операторы никогда не знали, стоит ли овчинка выделки и как лучше поступить – попробовать продолжать или сразу вызывать «скорую помощь» вместе с реанимацией.

В общем, с его внешностью и задатками он мог бы владеть дворцами, виллами, разбросанными по всему свету, и жить припеваючи, а он ютился в махонькой однокомнатной малогабаритной квартирке. Вы все в таких, наверняка, бывали. Расположение всего назубок знаете. Полтора квадратных метра прихожей. Кишка, ведущая мимо туалета и ванной в крохотную кухоньку. Многофункциональная пенальчик-комната – она же гостиная, спальня и рабочий кабинет в зависимости от наличия гостей и времени суток.

Особенно Эгегей горевал по поводу того, что в комнате не было никаких украшений. У всех друзей были, и в большом количестве, а у него не было. Получалось голо и неуютно. Поэтому он страшно обрадовался, когда не успевшие разочароваться в нем поклонницы подарили ему отменный настенный барельеф.

Всё в нем было на зависть. Барельеф был отменной работы. Из дорогих пород дерева. Что-то там пафосное изображал. Одно «но» – оказался страшно тяжелым. Поэтому Эгегей сразу сообразил: куда-то высоко его вешать никак нельзя, и остановился на простейшем варианте – закрепить его на уровне пояса на голой стене напротив дивана.

Поколебавшись, как если бы были другие варианты, Эгегей решился вешать барельеф самостоятельно. Это оказалось не так просто. Обычные гвозди гнулись в его «умелых» руках, но в стену не входили. Дюбели в ней тонули. С тех, что удавалось забить, барельеф с грохотом срывался. Отчаявшись, в состоянии аффекта, Мощный саданул по крюку, который он раздобыл по блату, так, что тот пробил стену насквозь и сразу же вывалился.

С перепугу Эгегей сбежал из дома, боясь, что соседи призовут его к ответу. Но ему повезло: видимо, во время его экспериментов с истязанием стены никого в соседних апартаментах не было. Когда же он вернулся, то обнаружил, что с его стороны всё выглядит печально, но дырочка к соседям получилась вполне аккуратной, как на заказ, незаметной, не больше замочной скважины.

На всякий случай он прильнул к ней и оторопел. Видно было не очень, но он разглядел, что с той стороны по просторной, роскошно убранной студии прогуливается совершенно обнаженная красотка таких форм и такой внешности, что в любом возрасте не нужно никакой мертвой и живой воды и молодильных яблочек.

Далее заработали инстинкты. Эгегей раздобыл отменного качества подзорную трубу и приделал ее к скважине. Труба давала полный эффект присутствия. О большем можно было и не мечтать. К трубе он подтащил диван. Рядом поставил барный столик. В общем, в лучшем виде оборудовал всё для просмотров. И начал радоваться жизни, наслаждаться ею совершенно неожиданным образом и получать все тридцать три удовольствия.

Посередине студии была установлена великолепная лежанка овальной формы, которая легко дала бы пристанище и десятку страждущих. Так вот, любимым занятием красотки, принципиально не желающей на себя ничего набрасывать, было мастурбировать, причем как – о-го-го, уютно устроившись напротив скважины. Развалившись. Принимая тысячи поз. В поисках самых волнительных неземных ощущений.

В жизни Эгегея с той поры всё переменилось. Большую часть времени он проводил теперь, вперившись в подзорную трубу. Все остальные занятия он забросил. Ничего в жизни его больше не интересовало. Он жаждал лишь самого вкусного кушанья – наслаждаться нескончаемым восхитительным спектаклем, который ему показывали с той стороны. Участвовать в нем, хоть и пассивно. Сопереживать. Пытаться повторить увиденное со своей стороны помещения.

Он настолько сроднился с красоткой, что порой ему начинало казаться, будто они всю жизнь провели вместе, будто она существует лишь для него, и стоит протянуть руку, как… Несколько раз он не выдерживал соблазна, срывался, выпрыгивал в коридор и застывал перед соседней дверью. Но постучать и войти так и не решился. Ведь это был он: Эгегей Мощный – трус и недотепа.

Наверное, зря, что он с ней так и не познакомился поближе. Случись это, может быть, спираль последующей истории закрутилась совсем иначе. В тот день Эгегей по привычке прильнул к трубе, надеясь насладиться изысканным зрелищем, будоражащим кровь, но увидел совсем другое.

По периметру постели устроилась группа мужиков, поставив в центр макет их города. В этом отношении никак нельзя было ошибиться. Эгегей прожил в нем всю свою сознательную жизнь. Макет был отменный. Хорошо, с любовью сделанный. Четко передающий все особенности архитектуры и хитросплетения улиц и площадей.

Мощный не верил свои ушам. Мужики хладнокровно, даже свысока, пошагово обсуждали, каким образом им устранить правителя. Физически устранить. Кто и откуда будет стрелять. Что и в какой последовательности будет взрываться. Как они или кто-то там еще заманят правителя в западню. Как и под каким ракурсом расправятся с ним. Сделают это для надежности еще и еще раз. Как запечатлеют всё для истории.

Эгегей отвалился от трубы. Выдрал ее из привычного гнезда. Заложил отверстие и поврежденную стену толстым листом фанеры. Его колотил озноб, который никак не проходил. В голове как в колоколе бились сомнения: бежать сразу куда следует или затаиться. Немедленно сдать соседей или возобновить наблюдение с тем, чтобы добыть неопровержимые улики.

Но восстановить слежку значило стать соучастником. Медлить же с доносительством тоже было никак нельзя. А что, если ему всё только привиделось? Если это обман зрения? Мираж? Наваждение? Да и идти сдаваться – не лучший вариант. Вдруг его самого заметут, полагая, что он не всё рассказал. Станут пытать, выбивая дополнительные сведения. Самому добровольно идти под топор – кого такое может прельстить?

Дни и ночи Эгегея проходили в тяжких раздумьях. То он склонялся к тому, что надо идти. Это его священный долг. Вдруг с его помощью удастся предотвратить неслыханное преступление. То убеждал себя в обратном. Его-то какое дело. Он ничего не знает. Ничего не видел. Ни о чем не подозревает. Пусть докажут противоположное, если сумеют. Ведь по нему нет никаких улик. Ну, и сиди себе тихо. Не высовывайся. Из газет всё узнаешь.

Так бы продолжалось еще и еще, но Эгегей, увы, опоздал. В дверь позвонили. «Всё, – понял он. – Допрыгался. За мной пришли. Что же я такой невезучий». Однако вошедшие люди в черном никуда его не поволокли. Ни в чем не стали его упрекать. И вообще о том, чего он так боялся, ни разу не упомянули. Когда Мощный пришел в себя, он сообразил, что они ведут речь совсем о другом. Но о таком, что хоть стой, хоть падай.

Мягко, улыбчиво, уважительно, демонстрируя в то же время стальную хватку, они делали ему предложение, от которого нельзя было отказаться. Во всяком случае, в том положении, в котором он находился, когда выбрать можно было только между тюрьмой до конца жизни и светлым будущим, которое перед ним рисовали.

По словам непрошенных гостей, которые «хуже татарина», разрозненную в прошлом оппозицию удалось объединить. Кого-то из старых несговорчивых лидеров пришлось убрать. Кого-то из более сговорчивых элементарно перекупили. Проведенный ими замер общественного мнения показывал, что объединенная оппозиция уверенно победит на предстоящих выборах. Но для этого ей нужна презентабельная визитная карточка – национальный лидер, который бы всех удовлетворил.

Эгегей подходил на эту роль как никто другой. Звучностью своей фамилии, напоминавшей былинных героев прошлого. Располагающей внешностью первого любовника, ради которого все женщины побежали бы к урнам как одна. Загадочностью образа, поскольку все путались в догадках, отчего он до сих пор что-нибудь эдакое не возглавил. Скромностью и пуританством – ни о каких его скабрезных похождениях ничего не было известно, и никакая роскошная недвижимость за рубежом на него не была записана. В общем – идеальный кандидат.

В обмен на согласие, в котором он никак не мог отказать, ему гарантировались все подобающие почести. Больше от него ничего не требовалось. Длиннющими регулярными выступлениями, обращениями, пресс-конференциями, пусть он не пугается, нацию баловать он не будет – ему создадут образ работяги, который делает дело, а не бросает слова на ветер. Доносить его мнение до народа будут доверенные лица. Обо всём этом они позаботятся. Так что живи в свое удовольствие, ничем особым не утруждаясь, и наслаждайся всеми атрибутами власти.

Сложись всё как-то иначе, Эгегей запросил бы месяц, а то и год на размышление, потом долго-долго бы ломал голову над тем, согласиться или отказаться, и, если отказаться, то чем это объяснить, а если согласиться, то какие бы еще условия выторговать. Но сейчас никакой альтернативы у него не было. Выкинь он какой-нибудь фортель, накаченные ребята с характерными замашками быстро бы отодрали фанерку, которой он заложил пробоину в стене, ткнули его носом в проделанную им скважину и заломили руки за спину.

Выборы прошли как по маслу. За него проголосовали с большим отрывом. Следуя написанному для него сценарию, он понимающе надувал щеки, посылал воздушные поцелуи, жал руки и фотографировался с народом. Программные заявления от его имени делали другие. Этого оказалось вполне достаточно.

Для Эгегея началась новая жизнь, правда, мало отличающаяся от прежней. Его время от времени демонстрировали народу. Он заседал в президиумах. Возлагал венки. Вручал правительственные награды. В остальном мог спокойно сидеть в своей роскошной резиденции и блаженствовать. Однако по какому поводу блаженствовать, он так и не смог разобраться.

На практике получалось, что он сделался еще более одиноким, чем раньше. То, чем он мог бы заняться, ему запрещал протокол. Никакой дельной работы он для себя не придумал. К решению государственных дел его, естественно, не подпускали. В результате он себя чувствовал всё более ненужным и несчастным. У него не было даже той отдушины, того развлечения, которое раньше давало подглядыванье.

Эгегей крепился-крепился, а потом не выдержал. Оставив в резиденции периодически включающуюся помесь диктофона и магнитофона, на которые он записал весь набор вздохов и сетований, которые от него привыкли слышать, он скрытно от охраны и опекунов рванул к себе домой. Только вошел не в свою квартиру, а, набравшись храбрости, которой за месяцы заключения в «золотой клетке» накопилось предостаточно, ворвался в соседнюю студию.

Завидев его, миловидная служанка застыла как загипнотизированная. А потом началось светопреставление. Солнце, заполнявшее уютную студию с огромной кроватью, так сильно било в глаза, что Эгегей даже не понял, как всё произошло. Нагая обольстительница подскочила к нему, схватила за галстук и одним выверенным движением втянула в глубь комнаты. С такой же прытью она избавила его от никчемной одежды, бросила на ложе и вскочила на него будто заправская наездница.

Это был самый упоительный заезд в его жизни. Красотка с бешеной скоростью и подобающей случаю сноровкой безостановочно превращала его то в рысака, то в быка-производителя, заставляя ощущать себя то Ниагарским водопадом, то извергающимся вулканом, то взрывающейся сверхновой и вообще кем угодно. Она вытворяла с ним такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Пока он не упал на кровать, обессилев от любовных утех, и не отключился.

Стоило ему, однако, проснуться, как он сообразил, почему ему казалось, будто солнце столь обильно заливает студию своим светом и дарит ей так много тепла. Помещение до отказа было забито софитами и передвижной съемочной аппаратурой. А на стене, отделявшей студию от его квартиры, была навешена куча зафиксированных стационарных объективов – вот почему красотка каждый раз устраивалась прямо напротив него, и он оказывался в первом ряду виповской ложи открывавшегося перед ним спектакля.

Раньше бы Эгегей задрожал и упал в обморок – его нынешние похождения и подвиги, очень вероятно, транслировались на всю страну, если не на весь мир, и от последствий было не отмахнуться. Но теперь после испытанного ему всё было трын-трава. Поэтому он не дал красотке опередить себя, властно бросил в свои объятия, и всё понеслось по-новой. С той же страстностью и в том же темпе, которые были заданы ею с самого начала. Только теперь не она, а он вытворял с ними всё, что приходило в голову, всё, что можно себе представить, если у вас хорошо развито воображение.

В то же время, не отвлекаясь от основного занятия и не подавая вида, Эгегей обдумывал сложившуюся ситуацию. «Похоже, придется подавать в отставку, иначе сраму не оберешься», – сначала почти индифферентно поделился он сам с собой. Однако почти сразу задал себе риторический вопрос: «Но собственно почему?» А уже через мгновение сам же ответил на него: «Да никогда в жизни. Наоборот. Вот теперь всё встанет на свои места. Вот теперь-то я покажу всем этим шалавам, какая я марионетка».

Прямо из вызванного им бронированного лимузина Эгегей распорядился привести армию в боевую готовность и арестовать зачинщиков неудавшегося государственного переворота. И для него, и для страны начиналась новая эра. Полная терпких неожиданностей и невообразимых возможностей. Студию же он перевел в новенькую с иголочки виллу, примыкающую к его резиденции. Теперь он был здесь хозяин.

© Н.И.ТНЭЛМ