Признаюсь, это не из разряда «новости», а скорее из рубрики «старости». Все мы, известное дело, сильны задним умом. Вот и я дозрела до осмысления открытия, совершенного архивариусами под занавес 2014 года. Они раскопали среди частной переписки письмо леди Гвендолин (красивое имя, согласитесь) Берти, которая вышла замуж за Джека, брата Уинстона Черчилля. Это значит, что леди Гвендолин приходилась будущему первому (и дважды) министру Британской империи невесткой. А потому могла считать себя морально обязанной предостерегать брата своего мужа от неосторожных поступков, который он либо задумал, либо мог замыслить.
В письме, датированном августом 1907 года, леди Гвендолин упрашивает Уинстона, достигшего возраста Христа (33 года), «не принимать ислам». Просьба мотивирована тем, что наблюдательная невестка, цитирую, обнаружила его «склонность восхищаться всем восточным». Любопытно, что она сравнивает человека, которого позднее карикатуристы изображали в виде английского бульдога, с турецким пашой. Леди Гвендолин опасается, что трансформация в мусульманина может произойти легче, чем он сам предполагает, и добавляет в обоснование своего утверждения загадочное словосочетания: «зов крови».
Действительно, в хрониках есть свидетельство того, что вместе со своим давнишним приятелем, поэтом Вильфредом Блантом, толстяк с сигарой во рту в приватной обстановке обряжался в арабское одеяние. В таком виде он приходил на эксцентричные вечеринки, устраиваемые Блантом, известным арабистом и противником имперской политики во всех ее проявлениях (по этому пункту они, естественно, расходились во мнениях).
Должно быть, в этом акте переодевания можно угадать отголоски военной службы в Судане. Черчилль в письме к леди Литтон в том же 1907 году признавался, что он «мечтал быть пашой» (высший титул в Османской империи). Что это? Раздвоение личности? Желание изменить свою личину, идентичность? Вспоминается признание Стендаля, что в этой жизни он более всего хотел бы носить маску и менять имена.
Еще одним свидетельством, что ориенталистика крепко впилась в загривок и влилась в кровь, служит оказанная Черчиллем поддержка идеи строительства Лондонской центральной мечети в Риджент-парке в 1940 году. Правда, скептики скажут, и не без резона, что лукавый политик-царедворец попросту подкупал голоса мусульман, хотя их община и не была в ту пору многочисленной. Выступая в парламенте, он особо отметил, что этот дар был высоко оценен «многими нашими друзьями в исламских странах».
М-да…Вы можете себе представить, что выпускник военной академии в Сэндхерсте за четыре года до того, как его назначат первым лордом адмиралтейства, примет ислам и станет, как любой правоверный, пять раз в день свершать намаз, читать наизусть суры из Корана и мечтать в один прекрасный день прикоснуться в Мекке к неземному черному камню? Наверное, пределы фантазии такой разворот в судьбе каждого конкретного человека допускают. Если бы не одно «но» в случае с Черчиллем.
Наравне с неподдельным интересом к исламу у Черчилля проявлялось не менее пылкое отторжение этой религии. В своей книге «Речная война» (The River War, 1899) он делится пережитым в ходе боевых действий в Судане. Черчилль, будучи журналистом и писателем по литературному дару, осуждает ряд положений шариата. Он убежден, что «закон Мохаммеда, рассматривающий любую женщину как абсолютную собственность мужчины, … затормозит искоренение рабства до тех пор, пока мусульманская вера не перестанет восприниматься как великая религия среди людей».
И далее: «Каждый взятый в отдельности мусульманин может обладать многими достоинствами, но влияние религии парализует социальное развитие всех, кто ее исповедует. В мире не существует более ретроградной силы. Ислам это еще вовсе не отмирающая религия. Напротив, это – воинственная вера, построенная на прозелитизме». К слову, желчи и ненависти у Черчилля всегда было предостаточно. Вспомним его реплику в беседе с Лео Амери: «Я ненавижу индусов. Это звериный народ со звериной религией».
Что же получается? Похоже, что ближе всего к истине находится историк из Кембриджа Уоррен Докер, тот самый, что выудил из пыльных архивов письмо леди Гвендолин. По его разумению, Черчилль «никогда всерьез не подумывал о переходе в ислам». В ту пору, на заре двадцатого века, он был скорее атеистом, чем богоискателем. А что до романтического восприятия Востока, в данном случае – Арабского Востока, то этим грешили многие представители викторианской аристократии. Мода была такая. Не более.
…И всё же не могу отказать себе в странном удовольствии вообразить «добрую старую Англию», которую накануне великих потрясений Первой мировой войны – под влиянием нездешнего очарования Востока – охватывает модное поветрие. Массовый переход англикан и католиков в ислам. Повсеместное строительство мечетей. Переиздание священных книг. Расширение сети медресе. А в первых рядах среди новообращенных – сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, родившийся в Бленхеймском дворце, родовом имении герцогов Мальборо. И если ему по-прежнему сужден «путь наверх», то «домашний» исламский фактор становится доминантным и заставляет пересмотреть векторы внешней политики Лондона.
Допустимая версия? Почему бы и нет. Вот только, если учесть стойкий консерватизм британского общества, все еще мыслящего категориями империи, то вряд ли число принявших ислам в первом десятилетии XX века могло бы заполнить до отказа хотя бы Трафальгарскую площадь. Узок был бы круг этих обреченных быть экзотическими «неформалами». Потешными, невсамделишными правоверными. Да и будущий сэр Уинстон никогда бы уже не взлетел на гребень большой политики и геополитики. История пошла бы по иному руслу. Неведомому. Непредсказуемому.
Иногда хорошо осознавать, что история не знает сослагательного наклонения. Но ведь интригует, правда? Что если бы Черчилль и вправду…
Надежда ДОМБРОВСКАЯ