Долгая изнурительная борьба с последствиями кризиса


Уважаемые читатели! Вышел в свет новый 87-й номер интернет-журнала «Вся Европа», издаваемого Европейским учебным институтом в сотрудничестве с российско-люксембургским журналом «Альянс». В нем, как и во всех предыдущих, рассказывается о происходящем в Европейском Союзе и отношениях между Россией и ЕС. Анализируются последние события и новейшие тенденции в политической, экономической, социальной и культурной жизни и правоприменительной практике ЕС и его государств-членов, интересные для российского читателя, в том числе, под углом зрения Великого Герцогства как второй столицы ЕС и одного из крупнейших мировых финансовых центров.

Информационный фон в мире очень плохой. Политические и геополитические риски растут. Итоги голосования на выборах в Европарламент, ставшие трамплином для всякого рода крайне правых, левых, популистских, ксенофобских, антиесовских партий, вообще были восприняты западным истеблишментом как «политическое землетрясение»[1]. Успокоительные заявления международных финансовых учреждений о стабилизации и быстром восстановлении мировой экономики и хороших перспективах расширения мировой торговли опровергаются независимыми аналитическими агентствами и исследовательскими центрами. Как и уверения в том, что предпринимательские круги и потенциальные инвесторы настроены все более радужно и оптимистично.

Согласно независимым оценкам, опасения по поводу возможного развития событий, которые разделяли в прошлом очень многие в бизнес-сообществе, никуда не делись. Они остаются. По поводу анемичного спроса. Шараханий правительственных структур от одного необдуманного решения к другому. Сохранности капиталовложений. Обесценения денег. Обменных курсов. Финансовых спекуляций. Новых пузырей, раздуваемых тут и там[2]. Трудностей, переживаемых быстро поднимающимися экономиками, и т.д. На самом деле, список безбрежен.

В этих условиях активно тиражируемые данные, тщательно отбираемые и препарируемые западными лидерами и ангажированными СМИ, о том, что в зоне ЕС начался долгожданный экономический подъем, что евро ничего больше не угрожает, и небо расчистилось, были восприняты всеми некоторое время назад с огромным энтузиазмом. Финансовые потоки, устремлявшиеся ранее на рынки развивающихся стран, стали пересыхать. Возвращающиеся в экономику развитого мира вновь сделались полноводными. Расцвели альтернативные фонды. Резко подскочил спрос на самые разные финансовые инструменты. Даже долговые обязательства далеко не до конца и не полностью спасенных государств периферии ЕС стали уходить на ура.

Однако очень похоже, что восторженные реляции национальных правительств и наднациональных структур о победе над кризисом в ЕС (или ЕС) призваны в основном успокоить и убедить самих себя, предпринимателей, инвесторов и общественное мнение. Особенно в связи с упомянутыми выборами в Европарламент, подъемом и консолидацией антиесовских сил, прорывающимися наружу протестными настроениями. В действительности экономический рост в ЕС остается крайне слабым, неустойчивым и неравномерным.

Ведро холодной воды на всех тех, кто, пренебрегая элементарной объективностью, порядочностью и непредвзятостью, расхваливает выдающиеся успехи и экономические подвиги ЕС, вылили статистические данные за первый квартал 2014 г. Они были опубликованы Евростатом 15 мая[3] и оказались настолько удручающими или, как констатировали комментаторы, «ужасными»[4], что вызвали даже резкий отток капиталов[5]. Рост ВВП в зоне евро составил жалкие 0,2%. Это в два раза ниже ожиданий. Кстати, и данные за последний квартал 2013 г. статистической службе ЕС пришлось пересмотреть в сторону понижения. Они составили также 0,2%, а не 0,3%, как было первоначально объявлено.

Причем эти данные – общая температура по больнице. Всех вытягивает Германия[6]. ВВП здесь вырос на весомые 0,8%. Хотя ее экспорт, по данным ОЭСР, настораживающе замедлился[7]. В группу «относительно благополучных» экономик попали также Бельгия и Испания с одинаковыми показателями роста ВВП на 0,4%. Повсюду в еврозоне, однако, ситуация намного хуже.

Во Франции зарегистрированы нулевые темпы. В Италии ВВП сократился на -0,1%. Кипре – на -0,7%. Греции – на -1,1%. А ведь Франция и Италия вместе дают 40% производимого в еврозоне. Кроме того, крайне неприятный сюрприз преподнесли Нидерланды, Португалия и Финляндия. В них откат составил соответственно -1,4%, -0,7% и -0,4%. Нидерланды очень сильно пострадали, а ведь они входят в ядро ЕС и еврозоны. Португалия – вообще пощечина завзятым оптимистам, пытающимся убедить всех в том, что затягивание поясов смогло спасти экономику страны, вытащить ее из пучины кризиса. Финляндия особенно сильно всех разочаровала. Ее экономика по факту вновь втянулась в рецессию.

Почему такие удручающие показатели, и процесс выхода из кризиса протекает даже еще более вяло, чем во времена Великой депрессии, надо разбираться. Наверняка, сказывается целая система факторов. О некоторых из них разговор пойдет ниже. Однако с учетом политической конъюнктуры, властные элиты ЕС пока не хотят выносить сор из избы. Они даже боятся упоминать, что по состоянию на май 2014 г. экономике еврозоны все еще не хватает 3% ВВП, чтобы восстановиться до предкризисного уровня[8].

Экономисты же кивают, прежде всего, на падение потребления, о чем мы уже писали ранее. Во Франции оно сократилось на -0,5%. В Греции, Португалии и ряде других стран оно просто физически не может быть высоким. Давит заоблачная безработица. В Греции, например, ею охвачено более четверти трудоспособного населения. В Португалии (и не только) рост экспорта, дававший местным компаниям некоторые надежды, выдохся. В Италии объявленные меры по облегчению финансового положения частного сектора и семейных хозяйств пока не произвели ожидаемого эффекта и т.д.

Многим, как, например, Греции и Португалии, потребуется не одно десятилетие, чтобы вернуться на предкризисный уровень социально-экономического развития[9]. Перспективы также остаются сумрачными. Деньги как не шли в реальную экономику, так и не идут. Средние и малые предприятия на голодном пайке. Объем кредитов по-прежнему вдвое ниже, чем в докризисный период[10]. Как следствие – в годовом исчислении рост не превысит 1%.

Обескураживающее состояние дел в экономике, социальной сфере и политической эволюции ЕС иллюстрирует ситуация, сложившаяся в Финляндии. Формально рейтинг у финнов по-прежнему максимально высокий – ААА. По инерции Финляндию считают образцом, примером для подражания, полной противоположностью безалаберным южанам, образующим периферию ЕС. Однако посмотрим в лицо фактам. По данным национального офиса статистики, за первый квартал 2014 г. ВВП сократился на -0,4%[11]. Это даже больше, чем в последнем квартале 2013 г. Тогда ВВП снизился на -0,3%.

Таким образом, экономика Финляндии снова свалилась в рецессию. Это после того, как она с таким трудом из нее вышла, потеряв в 2009 г. -8,6% ВВП. И несмотря на проводимую, как и все, политику жесткой экономии. Ее слагаемые – увеличение налоговой нагрузки, в частности НДС, введение в стране налога солидарности, отказ от специфических налоговых послаблений, снятие некоторых госдотаций в сфере здравоохранения и т.п.

Затягивание поясов уже привело к серьезным политическим и столь же негативным социальным последствиям. Свидетельств – множество. Наиболее убедительное – безработица держится на уровне в 9,5% трудоспособного населения. Левая партия в знак протеста против ничего не дающей экономии вышла из правящей широкой коалиции. Премьер-министр подал в отставку. С 1 июня она вступает в силу. Началась буча и в стане консерваторов, возглавляющих коалицию. Странное три А, не правда ли?

Стагнация в сфере бизнеса подтверждается сообщениями из Франции. Вроде бы, объем сделок 40 крупнейших предприятий страны, по сравнению с тем же периодом прошлого года, вырос на 0,89% и достиг уровня в 308,7 млрд евро. Однако он был существенно ниже, чем в 2011 г. – 340 млрд и 2012 г. – 350 млрд евро[12]. Так что, суммируют французские промышленники, ни о каком подъеме не может быть и речи. Он ничем себя не проявляет. Сходная ситуация наблюдается во всех секторах экономики. Различия между ними невелики и не выходят за рамки узкого коридора. Его стенки – в диапазоне от -4% до +4%.

Если так, получается, что о реально происходящем в экономике никак нельзя судить по бирже. Она отражает какие-то другие процессы. Ведь акции продолжают стремительно расти в цене. Их совокупная стоимость за тот же первый семестр выросла на 3,5%. Прогнозы по прибыли тоже хорошие. Налицо еще одно подтверждение того, что мир денег оторвался от производства, сферы услуг, потребления, в целом, материальной жизни общества.

Аналогичная ситуация и по суверенной задолженности. Вопреки факирским усилиям ЕС и еврозоны она продолжает уверенно расти. По еврозоне в 2010 г., согласно Евростату, она составила 7.854.072 млн евро, в 2011 г. – 8.251.429 млн, 2012 г. – 8.619.824 млн и 2013 г. – 8.890.375 млн евро. За этот же период ВВП увеличился с 9.185.699 млн евро до 9.443.973 млн – в 2011 г., 9.505.456 млн – в 2012 г. и 9.601.303 млн евро – в 2013г. Таким образом в процентном соотношении к ВВП задолженность выросла с 85,5% в 2010 г. соответственно до 87,4% – в 2011 г., 90,7% – в 2012 г. и 92,6% – в 2013 г.

Примерно такая же тенденция и по ЕС в целом. В 2010 г. задолженность составила 9.861.266 млн евро, в 2011 г. – 10.476.815 млн, в 2012 г. – 11.046.910 млн и 2013 г. – 11.386.019 млн евро. За этот же период ВВП увеличился с 12.337.092 млн евро в 2010 г. до 12.711.210 млн – в 2011 г., 12.959.934 млн – в 2012 г. и 13.067.744 млн евро – в 2013 г. То есть в процентном соотношении к ВВП задолженность выросла с 79,9% в 2010 г. до 82,4% – в 2011 г., 85,2% – в 2012 г. и 87,1% – в 2013 г.[13] Хотя с конца 2013 г. наметилось улучшение.

Причем суверенная задолженность – лишь одна из разновидностей долгов, душащих европейскую экономику. В долгах как в шелках сегодня все участники рынка: от предприятий до домашних хозяйств. Последнее крайне неприятное открытие, сделанное исследователями, – катастрофическая ситуация в этом плане в столь прочной экономике ЕС, как Швеция. Средняя задолженность домашних хозяйств здесь превысила 173% от их чистых доходов. В 2000 г. она находилась на уровне 104%. Если же взять данные только по тем из них, которые набрали кредиты, то цифра подскакивает до 250%[14]. Есть от чего схватиться за голову.

Вместе с тем, то, что данные по экономическому положению в еврозоне и ЕС в целом такие обескураживающие и сильно отличаются от обещанных, – полбеды. Ну, чуть лучше – чуть хуже, не критично. Конъюнктура. К концу года наверстают. Не этого, так следующего. Гораздо страшнее, по утверждениям стратегически мыслящих экономистов, другое. Вот как это другое описывается на страницах «Файнэншл Таймс»[15].

Когда вводили общую валюту евро, знающие люди предупреждали, что это делается настолько непродуманно и однобоко, что может привести к глубочайшему кризису. Хуже – к «новой войне на континенте». В то время над предупреждениями всласть посмеялись. Острейшие межгосударственные конфликты между членами ЕС и отвратительнейшие распри между лидерами показали, что те, кто с ними выступал, были не так уже и неправы[16].

С огромным трудом, но есовцам удалось преодолеть раздирающие их противоречия, предотвратить распад зоны и спасти евро. Во многом благодаря гипнотическим способностям председателя ЕЦБ Марио Драги. Он пообещал сделать все, что необходимо, чтобы их спасти. Пообещал, когда все вокруг шаталось и рушилось, когда путь на открытый финансовый рынок для периферии ЕС оказался фактически закрытым, когда солидарность, восхваляемая апостолами ЕС, трещала по швам – и ему поверили. Гроза прошла мимо, побив градинами лишь часть интеграционного урожая.

Но врожденные слабости европейского интеграционного проекта, глубинные причины, обусловившие остроту и системный характер кризиса суверенной задолженности, остались. Они никуда не делись. Как бы не достраивали валютный союз, не латали зияющие дыры, унаследованные от Маастрихта, все равно без фискального союза он остается недостаточно прочным и уязвимым. Не как замок на песке, но где-то. А против сближения налогового законодательства выступают многие в еврозоне, не говоря уже про ЕС. Для Ирландии, например, низкий корпоративный налог – вопрос выживания. Только с его помощью страна может оставаться привлекательной для международного бизнеса, рекламируя себя в качестве ворот для проникновения на рынок ЕС. В сходной ситуации Кипр. Стоило Великобритании почти вдвое снизить корпоративный налог, как дела у нее пошли намного лучше.

Для придания устойчивости валютному союзу, уверены специалисты, еврозона должна обзавестись «федеральным бюджетом», который защищал бы участников от перелива нестабильности, и в то же время помогал странам, сталкивающимся с экономическим кризисом. Ей нужно получить право на выпуск своих собственных евробондов с тем, чтобы обеспечить всем участникам одинаковые условия выхода на открытый финансовый рынок заимствований и возможность получать кредиты под низкий процент. И, конечно же, ей необходимо найти решение, которое бы обеспечило снижение суверенной задолженности Греции, Ирландии, Португалии, Италии, Франции и не только их. В его отсутствие они и еврозона в целом всегда будут находиться под ударом. Надежды на более динамичное экономическое развитие будут оставаться призрачными. Им постоянно будет не хватать денег.

В том, что касается бюджетного и банковского союза, многие в ЕС пошли на их создание, пускай и в относительно рудиментарном, несовершенном виде, опасаясь худшего – углубления кризисных явлений. Сейчас кризис, вроде бы, позади. Сделано многое. В том числе то, что еще недавно казалось немыслимым. Экономические, финансовые, бюджетные, надзорные механизмы ЕС и, прежде всего, еврозоны, существенно окрепли. Но политическая воля идти все дальше и дальше по пути реформирования еврозоны, опасаются в Брюсселе и Франкфурте, тает на глазах. Новые лидеры целого ряда стран исходят из того, что они заплатили слишком высокую цену за солидарность, проявленную остальными, и следует либо менять, либо, по крайней мере, смягчать экономический курс. Они понимают, что без этого их политическое выживание окажется под вопросом. Им нужны новые рабочие места, реальный экономический рост, инвестиции, возвращение поддержки электората, которую они могут утратить в любой момент, а не соблюдение правил, навязываемых, как они считают, Брюсселем и Берлином.

Скептицизм в отношении курса, которого ЕС и государства-члены придерживались последнее время, усиливается ростом антиесовских настроений, столь очевидно продемонстрированным результатами евровыборов . В той или иной степени эта тенденция дает себя знать во всех странах ЕС. Может быть, оптимальным способом решать проблемы еврозоны и ЕС в целом и является федерализация региона, усиление начал наднациональности, дальнейшее углубление интеграции, выражаемое коротким лозунгом «больше Европы», о чем мечтают евроэнтузиасты. Но классические партии в сложившихся условиях боятся еще в большей степени утратить доверие избирателей. Итак, они уже наказали их и отдали свои голоса популистам, ксенофобам, антиесовцам, крайне левым и правым всех мастей. Как следствие, потакая недовольным, в число которых они себя тоже записывают, классические партии и их лидеры сами начинают оценивать лозунг «больше Европы» как нереалистичный и отказываться от него.

Бескровную войну за сохранение евро и еврозоны есовцы выиграли. Однако выиграли дорогой ценой. За победу они заплатили слишком много. Непропорционально много. Отрицательные последствия жесткой экономии создали качественно новую ситуацию в обществе, когда на первый план выдвинулись, казалось бы, ранее уже решенные политические и социальные проблемы – государственного устройства, доверия к государственным институтам и правящим элитам, самоидентификации, выбора путей развития, конфликта между национальными интересами и возможностью их продвижения через наднациональные структуры, противоборства экстремизму и нетерпимости. Таким образом, для ЕС и еврозоны начинается новая война. Ее суть – в восстановлении потерянного в результате кризиса. Только в условиях экономической стагнации, усиления политической конкуренции, ропота низов. То, что руководство ЕС и государств-членов и правящие элиты сумеют выиграть и эту войну, им предстоит доказывать.

Ведь главное – некоторое улучшение экономической конъюнктуры почти никак не отразилось на повседневной жизни людей. Оздоровления не произошло. До него очень и очень далеко. На то, чтобы снять негативные последствия кризиса и того, каким образом политические элиты предпочли с ним бороться, уйдут годы и годы.

В прошлых выпусках мы привлекли внимание к ряду проблем, с которыми сталкивается современное западное общество. К их числу относятся безработица, новая бедность, судьба потерянного поколения, банкротства, недофинансирование, неравенство, деградация структур управления и т.д. Акцентировали, что главные проблемы в рамках ЕС генерируют Великобритания, Германия, Италия и Франция. Они ставят под сомнение надежность функционирования и само предназначение интеграционного объединения. Убедились в том, что Великобритания заложила самую настоящую мину под казавшееся некогда прочным здание европейской интеграции.

Давайте теперь посмотрим, какие еще проблемы разъедают современное западное общество, что Европейскому Союзу придется исправлять, чтобы выйти на траекторию устойчивого развития и восстановления социально ориентированного государства, от какого тяжелого наследия кризиса и жестоко, бесчеловечно проводившейся политики жесткой экономии придется избавляться. Более подробно, как и в прошлый раз, остановимся на тех капитальных проблемах, которые порождают для ЕС его крупнейшие державы.

Упадок общества всеобщего благоденствия. Все послевоенные годы страны и народы ЕС его целеустремленно создавали. С надеждой и энтузиазмом. Преисполненные верой в то, что социальные завоевания никто не отберет. Что они навсегда. Никто не смеет на них покуситься. Эти завоевания рассматривались ими в качестве самого большого, самого существенного, убедительного, конкретного их достижения.

Сначала глобальный экономический кризис, затем локальный кризис суверенной задолженности продемонстрировали, что от сказочки об обществе всеобщего благоденствия капиталистическим странам приходится отказываться. И дело не в том, что общество всеобщего благоденствия нежизнеспособно. Порочно. Несостоятельно. Что с ним что-то не так. Ничуть. Такое общество вовсе не утратило своей привлекательности. В какой-то степени оно является идеальным. Лучше всего заботящимся о человеке. Дающим молодежи необходимые социальные лифты. Гарантирующим пожилым достойную старость. Позволяющим всем с уверенностью смотреть в будущее. Вызывающим, как и в прошлом, восторг даже самых циничных и международно признанных экономистов[17].

Реальность гораздо прозаичнее. Оказалось, что общество всеобщего благоденствия Западу не по карману[18]. Современное государство набрало такое количество социальных обязательств, что, в конце концов, стало задыхаться под их тяжестью. У него элементарно не хватило ресурсов на его поддержание. Ни материальных. Ни финансовых. Ни интеллектуальных. За все годы кризиса правящим элитам не удалось придумать ничего более действенного, чем политика жесткой экономии, которая и нанесла по обществу всеобщего благоденствия сокрушительный удар. Вопреки его востребованности[19].

Политический класс ЕС пришел к выводу о том, что при сохранении общества всеобщего благоденствия европейские страны растеряют международную конкурентоспособность. Они не выдержат соревнования с быстро поднимающимися экономиками. Утратят гибкость, динамичность, возможности для маневра. Лишатся доминирующих позиций в мире.

Какие-то элементы наступления на общество всеобщего благоденствия были отработаны ими ранее. В частности, при санации банковской системы в 1990-х гг. скандинавами. При дерегуляции рынка труда в начале 2000-х гг. немцами. При наступлении на профсоюзные свободы и права мигрантов французами во времена Николя Саркози. Инструментарий – замораживание заработной платы и пенсий; выбивание из трудящихся и профсоюзов согласия на снижение зарплат и отказ от стандартного социального пакета; маргинализация профсоюзов и отзыв ранее завоеванных ими прав; делокализация производства ради снижения издержек на оплату труда; манипуляции с доходными и расходными статьями бюджета и налогообложением; переброска активов и частичная национализация и реприватизация в целях спасения и санации частных банков.

Массированное и системное использование этих и других мер сходного характера повлекло за собой такое освобождение современного государства от многих своих социальных обязательств, от которого сильно выиграли богатые и высокооплачиваемые слои населения и много потеряли средний класс и бедные слои. Оно помогло вернуть относительную международную конкурентоспособность крупному капиталу, отдельным секторам экономики и хозяйственному комплексу большинства стран ЕС. Но за счет колоссальных социальных издержек, фактического перерождения западного общества, подрыва прежних социальных завоеваний в самых различных областях, таких потерь, которые будет очень сложно компенсировать.

О том, что стоит за политикой «утруски и усушки» общества всеобщего благоденствия, проговорились в совместном послании министры финансов Великобритании и Германии. Население ЕС, констатировали они, не превышает сейчас 7% от населения Земли. Со временем эта цифра будет только снижаться. Но государства-члены ЕС осуществляют 50% социальных выплат планеты. Комментарии излишни.

Выхолащивание демократических институтов. Все опросы общественного мнения показывают падение доверия к национальным правительствам, парламентам, партиям и ЕС в целом. Странно, если бы было иначе. Кто-то же должен нести ответственность за перенесенный ЕС кризис, невнятный ответ на него и тяжелейшие последствия. Но ограничиваться только этим объяснением, лежащим на поверхности, вряд ли правильно. Есть и другая, не менее важная мотивация.

Современное западное государство нарушило негласный договор с населением. Нарушило грубо, зримо и откровенно. В соответствии с ним власти гарантировали народу защиту, благополучие и процветание. Скромное, но вполне достаточное. Взамен тот согласился закрыть глаза на социальное неравенство. На глубочайшую пропасть между бедными и богатыми. Эксплуатацию. Мерзкий, гнусный, отвратительный характер социального и политического устройства общества, в котором мы вынуждены жить. Обман, царящий повсюду, когда демократию низводят к ритуальному участию в выборах, которые ничего не решают. Когда никто никогда не выполняет своих предвыборных обещаний. С народом на деле никто не советуется. Он отстранен от участия в политическом процессе. Его именем только прикрываются. Заявления о его благе служат не более чем ширмой для всякого рода лоббизма и обтяпывания гешефтов. Политика проводится в интересах власть имущих и/или отдельных кланов.

То, как власти в ЕС отреагировали на оба экономических кризиса, то, за счет чего выход из них был обеспечен, то, что все его тяготы переложили на плечи простого люда, лишний раз вскрыло глубоко антинародную, антидемократическую, преступную, с социальной точки зрения, природу утвердившегося здесь капиталистического общества. Все это, если и не разорвало, то, во всяком случае, во многом обесценило общественный договор между народом и правящей элитой. Сделало социальный мир как никогда хрупким и бессодержательным. Лишило его того пафосного налета, когда люди совершенно безосновательно поверили, будто бы их общество самое хорошее в мире. Оно якобы правильно устроено. Оно честное и справедливое. Для прозрения потребовалось не так много.

В распоряжении правящих элит развитых стран был широчайший спектр мер по преодолению кризиса. Они сделали свой выбор. Чтобы аэростат западной экономики летел дальше, они избавились от значительной части социальных обязательств государства перед обществом, перед своими гражданами и постарались стереть в пыль права и завоевания трудящихся, все те, которых люди, сидящие на одной зарплате, добивались семь послевоенных десятилетий. Тем самым они продемонстрировали, что для них главное – свои собственные интересы, остальные – балласт.

Посткризисное общество стран ЕС сильно идеологизировано – оно совсем другое, чем было еще несколько лет назад. Какие новые линии напряжения, разломы и т.д. для него характерны, выявится в ближайшее время. Как и то, в каких формах и с какой степенью интенсивности они будут проявляться. Понятно только, что электоральное фиаско классических партий на евровыборах, рост популярности крайне правых и популистских партий, «нет» дальнейшей федерализации ЕС и размах протестного движения – всего лишь симптомы болезни. Насколько сильное воспаление вызвал разрыв общественного договора, как будет протекать болезнь и что придумают для ее лечения, – большой вопрос. Но, похоже, нужно будет заново запускать работу по вытравливанию «родимых пятен» капитализма и ставить вопрос о социальной ответственности государства и бизнеса[20].

Фиктивный характер ротации власти. Суть формальной демократии классического образца, к утверждению которой стремились страны ЕС, заключается в реальной смене элит, управляющих государством, появлении во власти свежих людей, возможности серьезной корректировки проводимого экономического и политического курса. Это условия, при соблюдении которых обеспечиваются наличие правящего большинства, формируемого по результатам общенациональных выборов, и оппозиции, осуществляющей постоянный, открытый, придирчивый контроль за его деятельностью и подвергающей его нелицеприятной критике. Гарантируется право управляемых наказывать правящее большинство за обман, неэффективность избранной политики, пренебрежение их чаяниями. Нет и не может быть никакой ротации власти в отсутствие у электората, т.е. у народа такого права. Так вот, от него за последнее время фактически мало что осталось. Оно выхолащивается все больше и больше. Способов масса.

Раньше различие между классическими партиями, теми, кто рядился в тогу социалистов, социал-демократов, демократов, консерваторов, либералов, центристов того или иного замеса, что-то значило. Левые и правые сегменты политического спектра, вроде бы, коренным образом отличались друг от друга. Они заявляли об этом в своих программах. Сдвигали политику своих соответствующих стран или в направлении ярко выраженной заботы о социальных завоеваниях трудящихся, или в направлении дерегуляции и либерализации рынка труда. Предпринимали практические меры то по укреплению позиций государства в экономике и расширению признаваемых за ним распределительных функций, то по ограничению воздействия чиновников и государственных структур на свободную игру рыночных сил и т.д.

В настоящее время разобраться в том, кто какую политику проводит, кто на самом деле является правым, левым, а кто центристом, совершенно невозможно[21]. За несколько лет своего пребывания во власти президенты, правительства и правящие партии умудряются поменять первоначально выработанную ими политику на чуть ли не противоположную. Ярчайший пример, сравниваемый с голливудскими фильмами-катастрофами[22], дают современная Франция и метания ее президента Франсуа Олланда во главе социалистов от безумных шагов по повышению налогов, в том числе на богатых, до снижения налоговой нагрузки на предпринимателей и стимулирования бизнеса за счет налоговых и иных льгот, оплачиваемых государством.

Все чаще разыгрывается один и тот же спектакль. Чтобы развязать руки бизнесу, сделать его рентабельным и конкурентоспособным, проще всего, если позволяет внутриполитическая ситуация, идти по пути снижения лежащих на нем социальных обременений. Но если этим будут заниматься правые, не миновать озлобления населения, жесткого сопротивления со стороны народа и политических оппонентов, вплоть до нарастания стачечного и забастовочного движения, волнений и т.д. Иначе говоря, правым проводить правую политику очень сложно. Она, в любом случае, оказывается недостаточно эффективной и результативной.

На помощь истеблишменту приходят левые. Так было с лейбористами Тони Блэра, социал-демократами Герхарда Шрёдера и в других случаях. Они осуществляют те меры, которые так выгодны правым, но о которых те не могут и мечтать. Причем при поддержке трудящихся, в тесном единении с ними, заставляя их добровольно проглатывать горькие пилюли, соглашаться на самоограничения, идти на жертвы. Частично выполнив работу по расчистке оставленных им в наследство авгиевых конюшен, они уходят, снова освобождая место для благодарных им правых, в практическом плане, а не на словах, на уровне лозунгов и обещаний, от них мало чем отличающихся.

То есть, на деле правые, левые и центристы давно превратились лишь в формально различные подгруппы одной и той же правящей элиты. Эта элита постоянно находится во власти, лишь меняя декорации по прошествии очередной четырехлетней или пятилетней легистратуры. Ее подгруппы обслуживают одни и те же интересы. Добиваются сходных целей. Отстаивают ничем не отличающиеся ценности. Если называть вещи своими именами, они превратили представительную плюралистическую демократию в профанацию. Протестное голосование на евровыборах – непосредственная реакция на узаконенный ими институализированный обман.

Особенно наглядно он проявляется тогда, когда партии различного политического спектра самостоятельно не в состоянии обеспечить стабильное правительственное большинство. Без зазрения совести они формируют т.н. большие коалиции. В них входят партии и лидеры, которые, если по-честному, должны придерживаться противоположных идеалов, проводить политику, ориентированную на достижение в корне иных целей. Ни в коем случае не совпадающих.

В Германии в большие коалиции объединяются консерваторы и социал-демократы. В Люксембурге – либералы, зеленые и социалисты. В таких условиях ни о каком выборе между партиями и политиками, ни о какой ротации власти речь идти не может. Просто физически. С позиций здравого смысла. А не некоей трансцендентальности.

Причем перерождение демократии, заключающееся в утрате выбора, которым должен был бы располагать электорат, и консолидации верхушки общества в единый правящий клан, многократно усиливается интеграционными процессами. До последних евровыборов в ЕС вообще никогда не было оппозиции. Только правящее большинство. Не было ни народного контроля за властью, ни вообще какого-либо демократического контроля за тем, как вырабатываются и осуществляются политические решения. Один и тот же курс, согласуемый в Брюсселе или навязываемый из Брюсселя – кому какая терминология нравится, вынуждены проводить любые правительства, вне зависимости от предпочтений и наказа избирателей, без его легитимации демократическими методами. Получается, если присмотреться, профанация в квадрате. И права на выбор. И ротации элит. И демократии. То есть власти народа, представительства его интересов, национального суверенитета.

Характерна реакция руководства ЕС и государств-членов и правящей элиты на прорыв в Европарламент внесистемной оппозиции. Не вызывает сомнений, что классические партии, прежде всего ведущие – Европейская народная партия и Европейская социалистическая партия, сформируют большую коалицию, которая будет блокировать любые попытки остальных мешать проведению все того же курса, против которого на майских выборах 2014 года высказалась значительная часть населения региона. Хотя и в несколько более оппортунистическом стиле, с оглядкой на окрепшую армию внесистемщиков в рядах европарламентариев[23]. Так было и раньше. Сейчас появилось дополнительное оправдание – чтобы предотвратить ущерб, который могут нанести европейскому проекту Национальный фронт и его союзники, будущие и нынешние.

Хотя максимальный ущерб в состоянии нанести только сами классические партии, заигрывая с избирателями, лозунгами и программными положениями, включая антиесовские, крайне правых[24]. Пример чему – неминуемый сдвиг вправо Дэвида Камерона[25], сенсационные предложения предыдущего президента Франции Николя Саркози вернуть государствам-членам до половины полномочий, ранее делегированных ЕС, и приостановить действие Шенгена[26], призывы к европейским лидерам заплатить по счетам, предъявляемым ЕС, не ставя все-таки под удар сам европейский проект[27].

Костяк большой коалиции в Европарламенте сформируют представители Большой коалиции Германии. ХДС и СДПГ, похоже, об этом уже заранее договорились. Германии это вполне по плечу. У нее наибольшее количество кресел и самая представительная делегация, в которой у союзников – консерваторов и социал-демократов подавляющее большинство. Заведомо известно, что они будут в Европарламенте доминировать. Причем, как отмечают обозреватели, повсюду и во всем: при определении повестки дня, распределении портфелей, согласовании законопроектов[28]. Хорошая, показательная плюралистическая демократия. Главное – удобная.

Систематическое промывание мозгов, цензура и самоцензура как основа современного псевдодемократического европейского общества. На протяжении десятилетий правящей элите и кооптируемым в нее нужно было создавать иллюзию того, что общественный договор соблюдается. Что демократия обеспечивает представительство интересов населения и является близким к совершенству политическим устройством. Благодаря нему права защищены. Безопасность обеспечена. Жить становится лучше и лучше.

Что немаловажно, – у народа есть почти все то же самое, что и у тех, кто им управляет. Крыша над головой. Хорошие авто. Шопинг. Отдых и развлечения. Мобильники и смартфоны. Социальные сети, неограниченное общение, доступ к глобальной паутине и т.д. Для решения этой задачи они создали безупречно работавшую чуть ли не до последнего времени систему навязывания обществу мейнстримовских представлений, которые это общество отождествляет со своими собственными и легитимирует в качестве таковых.

Инструменты навязывания обществу всех тех представлений, которые затем выдаются за общественное мнение, хорошо известны. Это именуемые свободными классические и электронные СМИ, обеспечивающие единообразие подачи и трактовки информации, т.е. единомыслие, и отсекающие от подпитки информационного потока всех тех, кто имеет свою собственную точку зрения и опасен для мейнстрима. Удел последних – малотиражные газеты, прозябающие в неизвестности, блоги, которые посещают только знакомые и посвященные, университетские кафедры и исследовательские центры, поддерживаемые для видимости плюрализма и свободы выражения мнений.

Методы – тоже. В их числе селективная подача информации. Полуправда. Выдергивание отдельных фактов и явлений из исторического или общего контекста. Умолчание. Передергивание. Оценка отдельных событий в качестве постоянных и систематических. Упоминание постоянно происходящих как якобы редких и случайных. Изложение частных индивидуальных высказываний и оценок в виде разделяемых всеми или, по крайней мере, подавляющим большинством, и т.д. Но не только.

Все чаще используются прямой обман, дезинформация, подгонка фактов под заранее заданные цели и концепции или их «изобретение». Как в случае с достоверностью научных выкладок о том, что высокая суверенная задолженность убивает экономический рост (постфактум МВФ, ЕЦБ и ЕК признали их волюнтаристскими, но только когда уже было поздно и поезд интеграционного объединения пошел не по той колее), и у политики затягивания поясов и бюджетной консолидации нет альтернативы. Сейчас об этом даже смешно вспоминать. Или с бредом о то, что «арабская весна» – прямой радостный путь к утверждению демократии в Северной Африке и на Ближнем Востоке.

Фон – восприимчивость большинства людей к тому, в чем их пытаются убедить. Привычность и узнаваемость некоторого набора базисных идей. Повсеместное насаждение политкорректности и элементарный страх быть уличенным в инакомыслии и подвергнутым остракизму. Отсутствие привычки искать и находить независимую объективную информацию. Табу на обсуждение глубинных экзистенциалистских проблем общества и допущенных ранее политических ошибок. Так, даже в академической среде фундаментальные работы об ошибках, совершенных при спасении евро и еврозоны, появились лишь тогда, когда описываемые ими события в какой-то степени утратили актуальность[29].

С детских лет европейцев воспитывают в слепой безусловной вере в совершенство демократии, равносильной неприятию и недопустимости любого другого политического устройства. В свою избранность и врожденное право относиться ко всем другим как к недоумкам, варварам, приверженцам тоталитаризма и авторитаризма, которым неминуемо придется осознать преимущества демократии.

В свое время, будучи премьер-министром Великобритании, Уинстон Черчилль выдал нетленное, сказочно умное и тонкое определение демократии. Оно состоит из двух частей. В первой утверждается, что демократия является чудовищно несовершенным и неэффективным устройством общества. Согласно второй, ничего лучшего за всю историю человечества выдумано не было. Так вот, концовка определения намертво вбита в обыденное сознание. Так что в большинстве случаев никто даже не задумывается. Стремление задумываться вытравлено. Попытки задумываться пресекаются. Первая же часть формулы усиленно замалчивается. А насколько она актуальна, указывают невнятные ответы правящей элиты ЕС и государств-членов на вызовы глобального экономического кризиса и осуществление политики жесткой экономии, нанесшей страшный удар по живой ткани европейского социума.

Частью современной мифологии европейского общества являются представления о том, будто бы ядро демократии образуют регулярно проводимые выборы, местные, региональные, парламентские и президентские. Поэтому внешнеполитическая установка – провести в третьих странах выборы. Любой ценой. Хоть под дулом автоматов. А там трава не расти. Нужное тебе правительство легитимировано. Все обязаны именовать его демократическим. А что все это нужно лишь для того, чтобы марионетки проводили угодную тебе политику, народу знать не к чему.

На практике выборы зачастую превращаются в профанацию демократии, которая, как это ни странно, не затрагивает веру в демократию. Последняя означает власть народа. Благодаря выборам народ мог бы в идеальном мире реализовывать ее, поручая избранникам действовать от их имени. На практике, через выборы народ упускает власть из своих рук. Ритуально приходя к урнам для голосования, электорат осуществляет уступку власти, исходя из презумпции, что кандидаты говорят им правду. Что они будут действовать, следуя своим обещаниям. Что они являются как бы его эманацией.

Но обещаниям никто не следует. Избранники легко рвут пуповину связи с теми, кто их поддержал. Они без зазрения совести меняют ориентацию, предпочтения, альянсы. Немудрено, что большинство населения не верят тем, кого они избрали, не верят партиям, правительствам, европейским институтам. Большинство убеждены в том, что их все равно не слышат, и повлиять на реальную политику они не могут. Поэтому все чаще голосуют ногами. На майских выборах 2014 года в Европарламент, как и пятью годами ранее, более половины имеющих право голоса. Но представления о святости выборов как сути демократии от этого не меняются.

Лиссабонский договор – образец фактического пренебрежения волей народа. Договор где-то на 95% повторяет проект конституции ЕС. На референдумах во Франции и Нидерландах проект был отвергнут. Дабы избежать такого же результата, при утверждении Лиссабонского договора в ЕС предпочли обойтись без консультации с народом. Ни во Франции, ни в Нидерландах повторные референдумы не проводились. Когда ирландцы на референдуме, организация которого в качестве обязательного предусматривается национальной конституцией, отвергли проект договора, их заставили переголосовать. Ни больше, ни меньше.

Не менее экзотическая история случилась с предыдущим составом Европарламента. Лиссабонский договор поменял его статус. Расширил функции. Дал новые права. Народ выбирал европарламентариев с одними полномочиями, они получили принципиально другие. В любом условно демократическом обществе последовали бы досрочные выборы. Но не в ЕС. Здесь их сочли излишними. Такой вот «демократический» казус.

Другой миф – о личной свободе и свободном обществе. У обывателя, похоже, после стольких десятилетий промывания мозгов он записан на подкорке. Разоблачения Эдварда Сноудена продемонстрировали всему миру, что за всеми гражданами постоянно следят. Они шагу ступить не могут, чтобы это сразу не зарегистрировали. Записываются, сохраняются и могут быть в любой момент вытащены из небытия любые их высказывания или переписка по мобильной связи, электронной почте, в скайпе и т.д.

Полицейское общество, где государство непрерывно за всеми наблюдает, где все друг друга подслушивают, друг за другом подсматривают, записывают и к тому же делятся своими записями с остальными, давно создано. Времена, о которых предупреждал незабвенный Джордж Оруэлл, к сожалению, наступили. А с европейцев как с гуся вода. Они по-прежнему слепо верят в сказочку о личной свободе и свободном обществе.

Нельзя, конечно, не упомянуть о мифотворчестве по поводу ЕС. Проект очень достойный, во многом успешный, прорывной – спору нет. Но за первые полвека европейской интеграции проект покрыли таким толстым слоем елея, что разглядеть сквозь фимиам восторгов, восхвалений и дифирамбов, что там происходит на самом деле, «кого и за что награждать, а кого наказывать», стало совершенно невозможно.

Ничуть не смущаясь, без поправок на реальность, ему десятилетие за десятилетием приписывали очевидно приукрашенные достоинства, ставили в заслугу все на свете – мир без войн и межнациональных конфликтов, примирение вчерашних врагов, политическую стабильность, социальное согласие, высокий уровень безопасности, экономическое процветание, постмодернизм, да все что угодно. Внутренние пороки и противоречия, присущие ЕС, усиленно замалчивались. Напоминать о них считалось непринятым. Несмотря на то, что социологи были в набат и предупреждали: «речь не о еврофобии или еврофилии; избиратели ненавидят все партии, все элиты»[30]. Понадобились двойной финансово-экономический кризис, предательство верхов и расцвет евроскептицизма для того, чтобы иллюзии развеялись и ЕС стали оценивать по гамбургскому счету.

Прозрение пришло только после «апокалипсиса» майских выборов 2014 г., по меткому выражению обозревателя газеты «Монд» Клэр Гатинуа. Хотя к нему объединенная Европа скатывалась на протяжении всех лет, прошедших после падения Берлинской стены. О нарастающем разочаровании ЕС свидетельствовали все более настораживающие результаты опросов общественного мнения. Но архитекторы бесчеловечной политики санации экономик стран ЕС методами жесткой экономии предпочитали от них отмахиваться. Видимо, стоило отнестись несколько иначе.

Вот данные Евробарометра за май 2014 г.[31] Если судить по ответам опрошенных во всех 28 странах ЕС, более половины населения – 53% (в той или иной степени) не доверяют Европарламенту. Еще менее нежные эмоции они испытывают по отношению к интеграционному объединению в целом. Утратили симпатии к нему 59% граждан ЕС. Во Франции – 63%. То, что они еще хуже настроены по отношению к национальным парламентам и правительствам, вряд ли может служить утешением. Им не доверяют по ЕС в целом 68% и 71% и по Франции – 70% и 80% населения.

Согласно результатам других опросов общественного мнения, по состоянию на конец мая 2014 г. только 40% французов одобряли членство страны в ЕС, 22% полагали, что оно ей вредит и 52% считали, что оно усиливает негативные последствия экономического кризиса[32]. И, наконец, наиболее яркий штрих – только 21% французов поддерживали курс на передачу ЕС новых дополнительных полномочий, 67% – высказывались за усиление национальных прерогатив, если надо, за счет ЕС[33].

Мифотворчество настолько здорово освоено пропагандистской машиной развитого мира, что его все чаще и эффективнее используют для насаждения «нужных» подходов, мнений, убеждений и стереотипов, создаваемых в считанные дни под видом брендов, как бы всегда существовавших в обыденном сознании. Они касаются имиджа избранных представителей власти, делового мира и шоу-бизнеса, постмодернистских ценностей, включая семейные, отдельных событий мировой политики, того, кто должен нести ответственность за те или иные кровавые военные конфликты, и т.д. и т.п.

Весной-летом 2013 г. его успешно опробовали для дискредитации быстро растущих экономик, якобы проваливающихся в спираль кризиса, и разворота финансовых потоков за счет этого с развивающих рынков обратно на рынки развитого мира. Спровоцированный слухами обвальный отток средств резко изменил глобальную конъюнктуру, вызвал масштабные завихрения в мировой экономике, нанес удар по конкурентам. Пошла волна негативных явлений, стандартных для подобного рода ситуаций: паника на биржах, сброс акций, уход большинства национальных компаний в красную зону, вывод капиталов, сложности с рефинансированием, платежами, доступом к свежим деньгам, обесценение национальных валют и все прочие удовольствия. Искомый результат, состоящий в падении доверия к быстро растущим экономикам и развивающимся рынкам, был достигнут. Фактически им нанесли самый настоящий удар ножом в спину.

Но результат, что отрадно, временный. Макроэкономические показатели и системные преимущества быстро растущих экономик и развивающихся рынков заведомо ложная информация, усиленно тиражировавшаяся мировыми западными СМИ, изменить не могла. С начала 2014 г. пошла мощная ответная волна: ралли на биржах развивающихся стран, восстановление обменных курсов, скачок инвестиционной активности и т.д. Как не без сарказма отметили независимые эксперты, перефразируя Марка Твена, «сообщения о смерти развивающихся рынков оказались несколько преувеличенными»[34].

Более того, выяснилось, что за потоком дезинформации деловые и политические круги и мировое общественное мнение чуть было не проморгали действительно эпохальный тренд – ускорившееся перераспределение баланса экономического могущества в пользу развивающегося мира. Как не без издевки писали отдельные комментаторы, в мировых СМИ настолько ярко и эмоционально живописали некоторое замедление быстро растущих экономик, что чуть было не упустили из виду стремительно продолжающееся, тем не менее, изменение баланса сил на планете в их пользу[35].

По расчетам международных финансовых учреждений[36] и «Файнэншл Таймс»[37], в конце 2014 или начале 2015 г., намного раньше ожидавшегося срока, крупнейшей мировой экономикой, отодвигая США на второе место, становится Китай. Его ВВП по паритету покупательной способности обходит ВВП США. Совокупная экономическая мощь БРИКС, если к ним добавить Мексику и Индонезию, делается близкой и сопоставимой с показателями G7[38]. На долю развивающегося мира приходится большая часть совокупного ВВП стран планеты. Доля развитого продолжает снижаться. В связи с некоторым замедлением экономического роста БРИКС, Турции и Индонезии, в лидеры по темпам экономического роста выходят развивающиеся страны второго эшелона, что делает динамичную модернизацию быстро поднимающихся экономик еще более весомой[39]. В этих условиях западным экономистам и политологам остается утешаться лишь выдумками о том, что ВВП – далеко не самый важный показатель, а на трансформацию колоссального экономического потенциала в политическое и экономическое влияние и лидерство уйдут десятилетия[40].

Таких мифов или трафаретов, за рамки которых обыденное сознание не выходит, или ему не разрешено выходить, очень много. Но дело не в самих мифах, а в том, что они отучают людей мыслить социальными категориями Вытравливают способность к критическому осмыслению действительности. Упеленывают сознание по рукам и ногам. Мешают искать и находить правдивую, непредвзятую, неидеологизированную информацию. Заранее восстанавливают против любого альтернативного подхода, противоречащего мейнстриму, не укладывающегося в него. Будь то по вопросам внутригосударственного устройства, социальных отношений, внешней политики, глобальных вызовов или религиозных заповедей, важности защиты и сохранения классической семьи и консервативных ценностей. Да, в принципе, по чему угодно.

Усиливающееся расслоение общества. Как сначала показалось, вину за глобальный экономический кризис все дружно возложили на банкиров, финансистов и иже с ними. Банковский сектор экономики и его адепты подверглись уничижительной критике. Социальный статус банкиров пошатнулся. Профессия банкира начала вызывать всеобщие нарекания и недоверие. Ради того, чтобы взять деятельность банков под контроль, было предпринято огромное количество мер законодательного и институционального характера.

Общество восстало против сложившейся практики выплаты ведущим менеджерам поощрительных бонусов. Раздались требования поставить выплаты в прямую зависимость от вклада в успешность деятельности руководимых ими предприятий. Были установлены специальные правила, ограничивающие возможность дополнительных выплат. В реальности все это блеф. Еще одна сказочка для дурачков. Жвачка для возмущенной общественности.

На самом деле козлом отпущения были сделаны неимущие слои общества. Работяги. Простой люд. Малооплачиваемые труженики. Лица с низким или средним доходом. С низкой или средней заработной платой. Государственные служащие. Можно, конечно, говорить, что в предкризисные годы их зарплаты слишком быстро росли. Что они стали получать непропорционально много с учетом их производительности труда. Но это уже казуистика.

Наиболее наглядным образом пострадали госслужащие. Повсеместно прошли сокращения. Зарплата госслужащих была заморожена. Это в лучшем случае, как, например, в Люксембурге. Маленькая процветающая страна в центре ЕС держалась дольше всех, однако с 2014 г. и она в целях сокращения бюджетного дефицита вынуждена была последовать общему тренду. Ведь набор мер жесткой экономии ограничен. В таких странах, как Греция, Португалия, Латвия и ряде других зарплата госслужащих вообще была урезана. Причем зачастую сравнительно радикально.

Тяжелый удар был нанесен в целом по жизненному уровню широких слоев населения. Замораживанию или сокращению зарплаты и связанного с ней социального пакета подверглись синие и белые воротнички повсюду в ЕС. Образцом для подражания, на который всем предложено было ориентироваться, стала Германия начала 2000 годов. За редким исключением.

Парадокс современного капиталистического социума, вместе с тем, в том, что высокооплачиваемая прослойка населения, верхушка менеджмента подобной участи смогла избежать. В результате богатые стали еще богаче. Бедные – беднее.

А как же с банкирами, высокопоставленными менеджерами и им подобными? Ограничения на выплату бонусов обошли самым элементарным образом. Их стали закладывать в зарплату. Как следствие зарплата высокооплачиваемых сотрудников существенно выросла. Кризис обошел их стороной. Богатые от него только выиграли. Как констатируют исследователи, из чисто экономической эта проблема выросла в политическую и социальную и, похоже, одну из самых жгучих[41].

Суета вокруг пенсий. Новым разломом современного общества становится углубляющееся расслоение между лицами пенсионного возраста. В стародавние времена, закончившиеся глобальным экономическим кризисом, господствующей считалась установка на построение постиндустриального общества, всемерное развитие сектора услуг и поощрение потребления. Соответственно за благо выдавались сокращение рабочей недели и стимулирование раннего выхода на пенсию. Созданию индустрии, обслуживающей отдых и развлечения престарелых, уделялось все большее внимание.

Сейчас идеологическая парадигма полностью поменялась. Пенсионеров вдруг начали воспринимать как обузу, как чрезвычайно дорогостоящую нагрузку на современное государство, которую оно более выдержать не в состоянии. Почему отношение поменялось, объяснить очень просто. Еще до кризиса политическая элита начала бить тревогу по поводу того, что пенсионные системы слишком затратны. Демографическая ситуация в корне изменилась. Работающих становится все меньше, а пенсионеров все больше.

Однако о реформах, опасаясь спровоцировать социальную напряженность, предпочитали лишь говорить. Успешные пенсионные реформы были проведены только в небольшой горстке стран. Кризис послужил предлогом для осуществления давно подготавливавшихся мер. Появилось на кого или на что списать. Общей тенденцией стали принятие законодательных решений о более позднем выходе на пенсию, замораживание пенсий, т.е. их снижение в реальном выражении под действием инфляции, отказ от их индексации или даже физическое уменьшении пенсий, в том числе, методами введения дополнительного налога солидарности.

Однако не для всех. В том что касается людей различных специальностей, произошла глубокая дифференциация. Труд высокооплачиваемых, высококвалифицированных работников, менеджеров, профессионалов, инженеров, хай-тековцев оказался востребованным и по достижении ими преклонного возраста. Напротив, низкоквалифицированные рабочие оказались фактически без будущего.

Такая ситуация дополнительно усугубила действие формулы, по которой богатые становятся богаче, а бедные беднее. Еще одной ее ипостасью стала констатация того, что богатые и высокооплачиваемые нужны обществу, а бедные, низкооплачиваемые и низкоквалифицированные – нет: оно не знает, что с ними делать, как от них избавиться и еще больше маргинализирует.

Чтобы развернуть тенденцию, в некоторых странах правящие партии выступили, как сейчас принято говорить, с популистских позиций. Так в Германии Большая коалиция выдвинула инициативу повысить пенсии матерям и снизить планку выхода на пенсию для мужчин до 63 лет. Подобные предложения вызвали гневную отповедь со стороны предпринимателей, государственников и экономистов. Они указали, что за период до 2030 г. «разворот» обойдется казне в лишних 160 млрд евро и повлечет за собой ощутимое ослабление экономической конкурентоспособности страны[42].

Если обратиться к статистическим данным, то выяснится, что за последнее десятилетие уровень жизни неработающих пенсионеров существенно снизился. Сектор услуг стал относиться к ним с меньшим пиететом. Они вынуждены отказываться от многих трат, к которым ранее уже привыкли, снижая потребительскую планку.

И перспективы не слишком радужные. В результате в обществе усилились пессимистические настроения. Укоренились представления о том, что дети будут жить хуже своих родителей. Их питают и многие другие проблемы и опасения, относящиеся уже, скорее, к экономике в целом. О многих из них мы говорили выше и в предшествующих номерах журнала. Еще лыко в строку.

Евро-долларовое наводнение. Глубинной причиной первого глобального экономического кризиса послужила дерегуляция рынка производных финансовых инструментов и полная утрата какой-либо связи между их постоянно увеличивающимися объемами и первичными финансовыми инструментами, а, тем более, обеспечивающей их товарной массой. Для предотвращения в будущем подобных катаклизмов проделана колоссальная работа. Группой «двадцати». На региональном уровне. Отдельными странами.

К банкам сейчас предъявляются намного более жесткие требования, чем раньше. Они касаются как их устойчивости, так и характера деятельности. В частности, наложены ограничения на их участие в финансовых аферах, осуществление сделок с ценными бумагами, сопряженных с повышенным риском, и т.д. Созданы многочисленные надзорные институты, призванные следить за ситуацией на финансовом рынке. Они наделены зачастую далеко идущими полномочиями.

Однако все эти усилия перечеркиваются огромной массой свежих денег, вброшенных в мировую экономику. В первую очередь постаралась американская Федеральная резервная система. Эстафету у нее подхватили японцы, что в совокупности с некоторыми другими экономическими новеллами было названо хлестким словом «абэномика». Европейский центральный банк тоже не остался в стороне. В последнее время свою финансовую политику серьезно скорректировал Китай.

В результате нынешнее положение в мировой экономике, казалось бы, намного более прочное и устойчивое, по степени риска мало чем отличается от того, которое сложилось накануне глобального кризиса. Вот как оно описывается в одной из алармистских статей, помещенных во французской газете «Монд». Позволю себе цитату. «Это как наводнение. Денежная масса переполнила все закутки рынка. А как же с рисками? Они в том, что вода возьмет да и резко уйдет… Парижский банкир может прибегать к красивым метафорам. Феномен, который он таким образом описывает, чреват тяжелейшими последствиями. Опьяненные долгими месяцами купеческого размаха центральных банков, инвесторы рискуют проснуться с сильнейшим похмельем»[43].

Расшифровка цитаты. Сбежав в середине 2013 г. с рынков развивающихся стран по причине паники, спровоцированной руководством Федеральной резервной системы, спекулятивный капитал устремился на более спокойные и, вроде бы, надежные рынки США и ЕС. Цены на все ценные бумаги принялись стремительно расти. Они устремились к небесам. Причем если в прошлом инвесторы по очереди вкладывались то в одни ценные бумаги, то в другие, осуществляя перелив капитала взаимно компенсирующими волнами, то сейчас все иначе. Непонятно. Тревожно.

Происходит одновременный рост и рынка акций. И рынка долговых облигаций. Инвесторы кидаются буквально на все. В том числе, на в действительности бросовые бумаги с периферии ЕС, надежность которых отнюдь не обеспечивается макроэкономическими показателями и возможностями соответствующих стран. Буквально из пепла восстал рынок слияний и поглощений[44]. Все это вызывает недоумение. Если выражаться дипломатично. Если по-простому, то пугает, утверждают многие экономисты и комментаторы.

Происходящее очень напоминает надувание очередного финансового пузыря (или десятка пузырей, как считают аналитики «Файнэншл Таймс»: прямых инвестиций с чрезмерно высоким соотношением плохо обеспеченного долга к акциям[45]; торгуемых индексных фондов[46]; подпитываемых свежими займами суверенных долгов; банковских и иных бондов; отдельных видов недвижимости в эксклюзивных районах, как, например, в Лондоне, и т.д.[47]). Как с акциями хай-тековских компаний в 2000 г. С фьючерсами на нефть и другие сырьевые товары в середине 2000-х и т.д. Не в меньшей степени на то, что предшествовало глобальному кризису в 2007-2008 гг., ссылаясь на известных экономистов, утверждает газета «Монд».

Гуру либеральной экономики тогда во всю трубили о стабильности и процветании. Они ни сном, ни духом не чувствовали надвигающуюся беду. Однако, вопреки их разглагольствованиям, кризис разразился буквально через несколько месяцев. Трудность с пузырями и кризисами состоит в том, что их обнаруживают только тогда, когда они лопаются или случаются. Если впереди финансовая засуха, отдельные регионы западного мира узнают об этом только тогда, когда она придет к ним. Но охватит она, естественно, весь мир. И взятые с потолка жалкие пара процентов докапитализации ведущих банков, уверен бывший советник по управлению рисками «Каунтривайда» Пол Джорион, беде никак не помогут[48].

На страницах «Интернэшнл Нью-Йорк Таймс» вообще предупреждают, что нынешний ажиотаж на биржах случался только в 1920-х, конце 1990-х и накануне последнего глобального финансово-экономического кризиса в 2007 г.[49] А рейтинговые агентства, как, например, Фитч, не устают напоминать, что европейская банковская система по-прежнему тяжело больна. Она переполнена гнилыми невозвратными кредитами. За 2013 г. их масса выросла на 8,1% до 1 трлн евро с небольшим. У 29 из первых 100 европейских банков, проверкой которых должен заняться ЕЦБ, – на 20%[50]. К тому же их положение осложняется бесконечными скандалами, не говоря уже об уголовных преследованиях, чреватых огромными имидживыми потерями[51]. В целом по экономике ЕС ежегодный объем списаний невозвратных долгов достиг 360 млрд евро[52].

Безбрежным морем ликвидности, воды которого могут развернуться в любой момент[53], объясняются и успешный выход на свободный финансовый рынок Греции и Португалии, и низкий процент, под который им сразу удалось разместить займы со сроком погашения через 10 лет (под 4,95% и 3,575% соответственно). А вовсе не успехами политики жесткой экономии, которые расхваливают лишь руководство Германии и ЕС, да лидеры самих спасаемых стран, которым любая видимость экономических свершений нужна для того, чтобы ослабить удавку у себя на горле и удержаться у власти.

Французские банкиры и аналитики, например, указывают, что в период стабильности и процветания с 1998 по 2007 гг. Парижу удавалось занимать на 10 лет в среднем под 4,15%. Но это Парижу. И до кризиса. А не периферийным странам, которых с трудом удалось вытащить из глубочайшей дефолтной ямы. Причем сообща, всем миром. И не полностью. Тогда суверенная задолженность Франции составляла 60-65%. Нынешняя задолженность Португалии где-то в два раза выше. Греции – в три. Плюс, вдумайтесь, не для кого не секрет, что Афины будут настаивать на списании хотя бы части долгов – для страны они неподъемные. ЕС, похоже, с этим смирился. Может быть, даже будет на этом настаивать и уже прорабатывает подходящую схему. А к ним бегут, чтобы купить их новенькие долгосрочные долговые обязательства. Спрос колоссальный. Он намного превышает предложение. Абсурд[54].

Получается, делают вывод знатоки финансового рынка, что его игроки ориентируются только на конъюнктуру. Долгосрочное мышление у них атрофировано. Ведь это те же самые игроки, которые в разгар кризиса суверенной задолженности вполне серьезно воспринимали вероятность развала зоны евро. Сейчас же плюют на реальное состояние экономики стран эмитентов, уровень их задолженности и сопряженные с ними риски. Есть от чего испытать если не панику, то, по крайней мере, некоторый дискомфорт.

Выходит, финансовые рынки каким-то совершенно непонятным образом соотносятся с нашей реальностью, в которой мы обретаемся, с реальной экономикой. Они живут по другим правилам. В каком-то своем, выдуманном ими мире. Где риски оцениваются совсем иначе, чем с позиций здравого смысла. Где все готовы распродавать или вкладываться, руководствуясь надуманными страхами и преимуществами, т.е. под влиянием момента и господствующих на тот или иной момент установок.

Но если это так, то в любой момент спекулянты могут разочароваться в западных рынках, как они сделали во второй половине 2013 г. в отношении развивающихся, сбросить их ценные бумаги и рвануть обратно на быстро растущие рынки. Со всеми легко предсказуемыми последствиями для западной и мировой экономики. «Это как с землетрясением посреди Мирового океана, — рисуют малообнадеживающую картину аналитики «Монд», — никто никогда заранее не знает, чей берег разорят вызванные им цунами»[55].

Вторая по значению самая тяжелая проблема ЕС. Даже эта столь образно описываемая угроза меркнет, однако, по сравнению с той, которую все в большей степени представляет для Союза ведущее государство региона, отец-основатель интеграционного объединения, в прошлом его несомненный политический лидер, участник франко-германского тандема, определяющего судьбу европейской интеграции. Как вы, естественно, догадались, речь о Франции. Именно она создает в настоящее время для ЕС наибольшие сложности. Порождает ситуацию неопределенности. Как и Великобритания. Только Великобритания – тем, что хочет покинуть ЕС. Франция же – тем, что входит в ядро ЕС и готова на все, чтобы защитить свой статус и по-прежнему играть в нем первую скрипку.

Проанализированные выше экзистенциалистские проблемы ЕС хорошо суммируются очень верным и удачным высказыванием бывшего технического премьер-министра Италии, члена Европейской Комиссии, ответственного за конкуренцию, Марио Монти. Последнее время он прославился тем, что режет правду-матку в глаза. Марио Монти подчеркивал: «Речь идет не столько о кризисе ЕС, сколько о кризисе демократии в Европе, обнажающем совместную несостоятельность как государств-членов, так и Союза, кризисе, который затрагивает одновременно и легитимность принимаемых решений, и право на власть тех, кто их утверждает»[56].

Сильно сказано. Хлестко. Без обычной слюнявости. Как представляется, эти слова в полной мере относятся к Франции. И даже, наверное, прежде всего, к Франции. Ведь проблема Франции и проблема, которую она создает для ЕС, по мнению все большего числа аналитиков, заключаются в том, что она концентрирует в себе чуть ли не все противоречия современной Европы, современного этапа национального развития и глобализации, но помочь ей преодолеть их и найти решения, устраивающие и Париж, и Брюссель, намного труднее, чем в других случаях, из-за ее привилегированного положения в ЕС, на континенте и в мире в целом и особого веса в политике и экономике региона.

На протяжении двух с небольшим десятилетий Франция проводила анемичную двойственную социально-экономическую политику. Нуждаясь в глубоких структурных реформах, в переходе к несколько иной, более эффективной модели развития, построении новой экономики, переформатировании отношений социального партнерства, она предпочла «годеть» – в свое время Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин нашел очень верное слово. Она заняла по всем или, по крайней мере, большинству вопросов выжидательную позицию.

Сомневалась, когда надо было действовать. Делала только вид, что идет вперед, бурно маршируя на месте. Обещала, вместо того, чтобы работать, засучив рукава[57]. Врала, когда нужно было говорить правду[58]. Убеждала других, а не себя. Всячески откладывала на потом принятие и осуществление давно назревших, необходимых, хотя и непростых решений. Пыталась всего достичь малой кровью. Старательно избегала жертв, которые могли бы вызвать взрыв негодования и недовольство. В конечном итоге, мало чего добившись, мало что сделав, породило его в троекратном размере.

Менялись правящие коалиции. К власти приходили иные политические силы и иные лидеры. Но ситуация принципиальным образом не менялась. Винить во всем одного Франсуа Олланда было бы неверно. Хотя с его именем сейчас ассоциируются все ошибки и все слабости Республики. И из него пытаются сделать козла отпущения[59]. В этом отношении аналитики правы[60]. И он сам, и все его предшественники внесли лепту в ее относительное ослабление. В результате Франция свалилась в иммобилизм. Ее способность адаптироваться к меняющейся среде резко снизилась. Она превратилась в «больного человека» Европы.

Действительно больного. Тяжело. Хронически. Обзаведшегося многочисленными болячками. Нуждающегося в дорогостоящем, последовательном, продуманном лечении. Но пациента взбалмошного. Недоверчивого. Строптивого. Постоянно отказывающегося принимать назначенные ему лекарства и соблюдать предписания. Уверенного в том, что он сам все знает и лучше других.

К тому же обидчивого и агрессивного. Способного накостылять любому лекарю. Найти управу на которого чертовски затруднительно, а то и себе дороже. Ведь принудить Францию к чему-либо практически невозможно. Заставить ее делать что-то, что отторгается национальной элитой, ни у кого не получалось. Соответственно залихорадило весь ЕС.

Франция – ни какая-нибудь Ирландия, Португалия или Греция. «Без Франции ни евро, ни сам европейский проект никак невозможны», сходятся во мнении все авторы[61]. По меркам ЕС, это гигант. И политический, и экономический. Вторая экономика еврозоны. Член Совбеза ООН, ядерного клуба и т.д., и т.п. Она как «жена Цезаря, которая вне подозрений». Такое эксклюзивное положение страны и сыграло с ней и всем Союзом злую шутку.

Рынок труда во Франции остается зарегулированным. Безработица на порядок более высокая, чем в Германии. Бюджет не сбалансирован. Государство тратит больше, нежели может ему позволить состояние, в котором находится экономика. Госрасходы, вопреки здравому смыслу, росли все последние годы и достигли уровня в 57,1% ВВП, что является безрассудным рекордом по ЕС[62]. Тем не менее, система социального обеспечения трещит по швам. Пенсионная. Большего люди вправе ждать от национального здравоохранения и образовательной системы.

Всеобщее негодование вызывают задранные вверх налоги. По мнению предпринимателей, они душат частный бизнес. Инвестиций не хватает. Мелкие и средние предприятия сталкиваются с трудностями при получении кредитов. Иностранцы не спешат вкладывать средства во французскую экономику, хотя под их контроль уже перешли многие ведущие национальные компании[63].

Она никак не может оправиться от ударов кризиса и по-прежнему находится в состоянии стагнации. Темпы роста пока нулевые[64]. В ближайшее время они вырастут, но по прогнозам МВФ, ЕЦБ и Европейской Комиссии весьма незначительно. Низкие темпы роста останутся присущими Франции и в дальнейшем. Ставка делалась на рост экспорта. Добиться его стабильного увеличения тоже не получилось. Париж сильно потерял в международной конкурентоспособности. Так, согласно Индексу глобальных финансовых центров, в 2007 г. Парижский занимал почетное 11-е место. К 2014 г. – 27-е[65].

Все шаги, предпринимавшиеся различными правительствами для того, чтобы оздоровить обстановку, к сколько-нибудь заметному улучшению положения не привели. Вызывали очень большие нарекания со стороны всех социальных партнеров. Практически ничего из обещанного президенту и старому составу правительства выполнить не удалось[66].

Поэтому Франсуа Олланд, в конечном итоге, вынужден был взять курс на проведение политики, в корне отличающейся от анонсированной и осуществлявшейся первоначально[67]. В нее после провальных для него и его партии евровыборов, естественно, будут вноситься серьезные коррективы[68]. Она, правда, теперь, скорее, в руках молодого, амбициозного, перспективного лидера, поставленного им во главу правительства нового состава, с запоминающейся фамилией Мануел Валс[69], который тяготеет к лагерю правого крыла социалистов и даже к либералам[70]. Соответственно и радикально пересмотренная правительственная политика[71].

Бездарное управление государством и неблагоприятная внутренняя и внешняя конъюнктура привели к серьезному падению жизненного уровня. Он, а, соответственно, и уровень потребления снижались так долго, что породили крайне негативные настроения в обществе. Пессимизм пропитал буквально все. Французы, будучи великой нацией и живя просто сказочно по мировым меркам, стали жалеть себя. Накручивать. Ощущать брошенными и потерянными. Главное – абсолютно несчастными. По этому показателю им нет равных в Европе.

Свой гнев и недовольство они обратили против президента, правительства и правящей социалистической партии, а также ЕС, якобы виновного в их бедах и лишениях[72]. Доверие президенту упало до исторических минимумов[73]. Социалисты недосчитались многих сотен тысяч голосов сначала на муниципальных[74], а затем евровыборах. Широкую поддержку получили антиесовские лозунги. Выразителем протестных настроений сделался Национальный фронт Марин Ле Пен[75]. По своему влиянию и привлекательности[76] он встал вровень с системными партиями. В том числе, за счет ребрендинга[77]. Из двухпартийной французская партийная система, по оценкам специалистов, превратилась, таким образом, в трехпартийную[78].

Это только в общих чертах, не вдаваясь в подробности. Итог, крайне неприятный как для Франции, так и ЕС. Первое. Вместо того, чтобы служить одним из моторов экономического развития еврозоны и ЕС в целом, Франция стала тормозом на пути восстановления посткризисной Европы. Фактором риска. Причиной относительного ослабления конкурентоспособности интеграционного объединения. Утраты им прежнего динамизма.

Второе. Франция придала внешнеполитическому курсу ЕС явно ощутимый налет авантюризма. Она, ее не всегда до конца понятные и просчитанные интересы стояли за разгромом режима Муаммара Каддафи в Ливии и заодно развалом этой страны. Париж пытался подтолкнуть ЕС к нападению на Сирию и почти преуспел в этом. Он брал на себя сомнительное лидерство в ЕС, посылая элитные воинские подразделения в различные страны Африки, иногда, как в Мали, в упреждающем порядке, перекладывая тем самым ответственность на Брюссель. Внес весомую лепту в дестабилизацию ситуации на Украине и обострение ситуации вокруг нее.

Третье. Франция, к разочарованию всех остальных государств-членов, перемешала устоявшееся распределение ролей между основными игроками объединения, сломала действовавшие до сих пор балансиры. Париж и Берлин могли выступать в качестве тандема, главного стержня ЕС, поскольку Париж концентрировал в своих руках и олицетворял политическую мощь, Берлин – экономическую. Так было на протяжении всех лет. Даже после объединения Германии и перехода к общей валюте своей харизмой и авторитетом Франсуа Миттеран легко уравновешивал немецких лидеров.

Относительный упадок Франции и всемерное упрочение позиций Германии уже при Николя Саркози привели к тому, что тандем начал работать с перебоями. При Франсуа Олланде он совсем не тот[79]. Тем более что социалисты в начале легистратуры попытались восстать против гегемонии Германии, потом передумали и решили вновь сделать ставку на союз с ней, упрочив на самом деле ее доминирование в ЕС. Для интеграционного объединения это большая потеря. Перекос в сторону Германии, ставшей насаждать свое видение того, какую политику ЕС нужно проводить, дорого стоил всем остальным. Да и Германии он совершенно не нужен с учетом тянущегося за ней шлейфа прошлого. Немцы это очень хорошо понимают[80].

Четвертое. На плечах Франции в руководящие структуры ЕС и европейскую политики прорвались коричневые. Всюду крайне правые, левые и популисты на подъеме. Но только Национальный фронт Марин Ле Пен может стать настоящей силой и перевернуть все и во Франции, и в ЕС. После своей победы на выборах в Европарламент.

Однако за тем, какие последствия вызвали евровыборы, мы проследим с вами уже в последующих выпусках журнала. Так что до новых встреч, дорогие читатели! Желаю получить максимальное интеллектуальное удовольствие от статей, обзоров, комментариев и зарисовок, помещенных в настоящем выпуске, достоверно рассказывающих о происходящем на нашем большом и очень неспокойном континенте.

© Марк ЭНТИН, главный редактор,
профессор МГИМО (У) МИД России
Екатерина ЭНТИНА, доцент НИУ ВШЭ



[1] Le triomphe du Front national dévaste le paysage politique français // Le Monde, 27 mai 2014. – P. 1; Pierre Jaxel-Truer, Thomas Wieder. Le séisme qui ébranle la vie politique française // Le Monde, 27 mai 2014. – P. 2; Ariane Chemin. «La France en éruption volcanique» // Le Monde, 27 mai 2014. – P. 3; Gérard Courtois. Front national, scénario catastrophe // Le Monde, 28 mai 2014. – P. 24; Alain Salles. La mosaïque europhobe. Les élections européennes ont connu une poussée des partis qui ont en commun l’aversion de l’Europe. Zoom sur ce courant très à droite et très disparate // Le Monde, 28 mai 2014. – P. 8.

[2] Patrick Jenkins. There are other bubbles out there beyond UK house prices // Financial Times, May 27, 2014. – P. 12.

[3] Приводятся по Marie Charrel. Faible et inégale, la croissance de la zone euro déçoit et inquiète // Le Monde, Economie&Entreprise, 17 mai 2014. – P. 4.

[4] Wolfgang Munchau. Draghi has missed the chance to act on inflation // Financial Times, May 19, 2014. – P. 9.

[5] Michael Mackenzie, Stephen Foley, Claire Jones. Investors flee stocks and head for havens // Financial Times, May 16, 2014. – P. 1.

[6] Germany powers ahead as neighbours struggle // Financial Times, May 16, 2014. – P. 3.

[7] Shawn Donnan. OECD raises fears on recovery // Financial Times, May 28, 2014. – P. 6.

[8] Liz Alderman. Full recovery in euro zone still appears years away // International New York Times, May 16, 2014. – P. 1; Liz Alderman, Gaia Pianigiani. Full recovery in euro zone may be years away // International New York Times, May 16, 2014. – P. 18.

[9] Wolfgang Munchau. Confidence is a poor measure of economic health // Financial Times, April 28, 2014. –P. 7.

[10] Jack Ewing. Little guys still face a euro credit crunch // International New York Times, May 13, 2014. – P. 15.

[11] Приводятся по Olivier Truc. Ancien «bon élève» de l’Europe, la Finlande replonge dans la récession // Le Monde, Economie&Entreprise, 17 mai 2014. – P. 4.

[12] Данные приводятся по Dominique Gallois. Les entreprises du CAC 40 ne voient toujours pas la reprise se confirmer // Le Monde, Economie&Entreprise, 17 mai 2014. – P. 6.

[13] Данные Евростата приводятся по Dettes et déficits publics en 2013 dans l’UE // Le Jeudi, 1-7 mai 2014. – P. 22.

[14] Marie Charrel. La dette des ménages suédois atteint des records // Le Monde, 14 mai 2014. – P. 5.

[15] Peter Spiegel. The eurozone won the war – now it must win the peace // Financial Times, May 17-18, 2014. – P. 7.

[16] Если судить по журналистскому расследованию «Файнэншл Таймс», публикация которого заняла несколько подвалов – “It was the point where the eurozone could have exploded” // Financial Times, May 12, 2014. – P. 8-9; Inside Europe’s Plan Z // Financial Times, May 15, 2014. – P. 6-7; «If the euro falls, Europe falls» // Financial Times, May 16, 2014. – P. 5.

[17] Так, нобелевский лауреат в области экономики Пол Кругман считает, что даже после урона, понесенного европейскими экономиками, созданное в ЕС социально-ориентированное общество работает лучше и эффективнее американского, не говоря уже о всех остальных. – Paul Krugman. Europe’s secret success // International New York Times, May 27, 2014. – P. 7.

[18] Philippe Escande. Etat social et solidarités particulières // Le Monde, Economie&Entreprise, 20 mai 2014. – P. 1, 8-9.

[19] О чем напоминают недавно вышедшие фундаментальные работы: Sauveur Boukris. Demain, vieux, pauvres et malades! Comment échapper au crash sanitaire et social / P.: éd. du Moment, 2014, 224 p.; Eloi Laurent. Le Bel avenir de l’Etat-providence / P.: éd. Les Liens qui libèrent, 155 p. Рецензии на них см. Philippe Arnaud. Peut-on encore sauver la Sécurité sociale? // Le Monde, 22 mai 2014. – P. 7.

[20] Lynn Forester de Rothchild. Capitalism thrives by looking past bottom line // Financial Times, May 21, 2014. – P. 9.

[21] Основательные исследования сползания партий власти в омут ксенофобии и национализма и утраты идентичности см. Luc Boltanski, Arnaud Esquerre. Vers l’extrême. Extension des domaines de la droite. P.: éd. Dehors, 2014, 75 p.; Alain Finkeilkraut. L’identité malheureuse. P.: Stock, 2013; La guerre des identités // La Revue des Deux Mondes, avril 2014, 176 p. Краткий обзор этих и других работ на данную тему см. Nicolas Truong. Le débat intellectuel français enferré dans la querelle de l’identité // Le Monde, 30 mai 2014. – P. 17.

[22] Nicolas Brien. Le PS doit changer s’il veut éviter un «21avril» en 2017 // Le Monde, 28 mai 2014. – P. 21.

[23] Thierry Nelissen. Les démocrates sous surveillance. La poussée des extrêmes au Parlement européen n’est pas anecdotique // Le Jeudi, 29 mai — 4 juin 2014. – P. 4.

[24] David Bell. Victory for Le Pen would impose a heavy cost on Europe // Financial Times, May 15, 2014. – P. 9.

[25] Steven Erlanger, Stephen Castle. Further move to right expected from Cameron // International New York Times, Mau 28, 2014. – P. 1.

[26] Опубликованы французским аналитическим журналом «Ле Пуан» под евровыборы. Краткое изложение или даже анонс см. Contre Bruxelles, Sarkozy propose une Europe franco-allemande // Le Monde, 23 mai 2014. – P. 1; Alexandre Lemarié. Nicolas Sarkozy défend son modèle européen. L’ancien chef de l’Etat s’invite dans la campagne et se dresse en rempart contre le Front national // Le Monde, 23 mai 2014. – P. 2; Hugh Carnegy. Sarkozy defends EU in call for deep reform // Financial Times, May 23, 2014. – P. 3.

[27] Gideon Rachman. EU leaders cannot simply ignore the populist howl // Financial Times, May 27, 2014. – P. 7.

[28] Philippe Ricard. Le Parlement européen, une place forte allemande. Plus groupés, plus actifs, plus investis, les eurodéputés allemands dominent l’institution // Le Monde, 9 mai 2014. – P. 5.

[29] В частности Philippe Legrain. European Spring. Why our economies and politics are in a mess and how to put them right / CB Books, 2014. Рецензию на нее см. Ferdinando Giugliano. The European drama seen from the inside // Financial Times, May 26, 2014. – P. 6.

[30] David Van Reybrouck. Contre les élections / P.: Ed. Babel, 2014, 224 p. Цитируется по Claire Gatinois. L’euroscepticisme, cache-misère de la défiance généralisée envers les élites // Le Monde, 26 mai 2014. – P. 4.

[31] Приводятся по Claire Gatinois. L’euroscepticisme, cache-misère de la défiance généralisée envers les élites // Le Monde, 26 mai 2014. – P. 4.

[32] Проведенных по заказу «Монд» французским барометром общественного мнения «Ипсос-Стериа» – Martial Foucault, Thierry Pech. Les Français veulent sortir de la crise sans abandonner l’euro // Le Monde, 24 mai 2014. – P. 9.

[33] Приводится по Gérard Courtois. En France, l’euroscepticisme marque des points // Le Monde, 20 mai 2014. – P. 2.

[34] Russ Koesterich. Reports of the death of EM are exaggerated // Financial Times, April 1, 2014. – P. 22.

[35] Claire Guélaud. Les grands pays émergents pèsent pour un tiers du PIB de la planète. La Chine pourrait devenir la première puissance économique du monde dès cette année // Le Monde, Economie&Entreprise, 3 mai 2014. – P. 5.

[36] Программы международных сравнений Всемирного Банка.

[37] Chris Giles. China to overtake US as top economic power this year // Financial Times, April 30, 2014. – P. 1.

[38] Claire Guélaud. Les grands pays émergents pèsent pour un tiers du PIB de la planète. La Chine pourrait devenir la première puissance économique du monde dès cette année // Le Monde, Economie&Entreprise, 3 mai 2014. – P. 5.

[39] Alison Smith. Non-Bric EM groups undergoing power shift // Financial Times, May 6, 2014. – P. 15.

[40] Adam Tooze. Economic might is not enough to make China a superpower // Financial Times, May 24-25, 2014. – P. 7; Martin Wolf. On top of the world. US hegemony will last for years // Financial Times, May 3-4, 2014. – P. 5. Противоположную точку зрения см. David Pilling. On top of the world. China is already changing the world // Financial Times, May 3-4, 2014. – P. 5.

[41] Pierre Briançon. Hauts salaires: le défi aux Etats // Le Monde, 28 avril 2014. – P. 8.

[42] Stefan Wagstyl. Germany faces growing band of critics over pension reform // Financial Times, April 28, 2014. – P. 4.

[43] Audrey Tonnelier. Inondation sur les marchés // Le Monde, Economie&Entreprise, 28 avril 2014. – P. 6.

[44] Isabelle Chaperon. Le retour des fusions-acquisitions ravit la Bourse // Le Monde, Economie&Entreprise, 11-12 mai 2014. – P. 6.

[45] Подскочили на 69% до 260 млрд долл. по сравнению с предкризисным 2007 г.

[46] Объемы выросли за год на 18%.

[47] Patrick Jenkins. There are other bubbles out there beyond UK house prices // Financial Times, May 27, 2014. – P. 12.

[48] Paul Jorion. Le trou noir du risque financier // Le Monde, 28 mai 2014. – P. 11.

[49] David Leonhardt. It’s time to be worrying about a bubble // International New York Times, May 7, 2014. – P. 17.

[50] Приводится по Christopher Thompson. European banks’ bad loans hit 1tn euro // Financial Times, May 14, 2014. – P. 22.

[51] Floyd Norris. Punishing big banks as criminals // International New York Times, May 16, 2014. – P. 20.

[52] Sarah Gordon. Europe’s bad debts hit 360bn euro // Financial Times, May 12, 2014. – P. 15.

[53] Например, за половину апреля и май рынок испанских долговых облигаций «полегчал» на 6,7%; с него ушли 1,1 млрд долл. – Ralph Atkins, Elaine Moore. Periphery tide turns in EU bond fund sell-off // Financial Times, May 24-25, 2014. – P. 12.

[54] Marie Charrel. Le déroutant enthousiasme pour les dettes // Le Monde, Economie&Entreprise, 28 avril 2014. – P. 6.

[55] Marie Charrel. Le déroutant enthousiasme pour les dettes // Le Monde, Economie&Entreprise, 28 avril 2014. – P. 6.

[56] Приводится по Arnaud Leparmentier. Monti et sa leçon à la France // Le Monde, 8 mai 2014. – P. 22.

[57] Claire Gatinois, Frédéric Lemaître, Philippe Ricard. Wolfgang Schauble: «La France connaît ses obligations…» // Le Monde, 4 avril 2014. – P. 3.

[58] В результате получила Национальный фронт, считает политобозреватель «Монд» Франсуаз Фрессоз — Françoise Fressoz. Cette très lourde facture que paie François Hollande // Le Monde, 24 avril 2014. – P. 16.

[59] François Heisbourg. Hollande’s drubbing is not a blank cheque for the right // Financial Times, April 1, 2014. – P. 7.

[60] Philip Stephens. A diminished France could spell the end for Europe // Financial Times, May 30, 2014. – P. 7.

[61] Philip Stephens. A diminished France could spell the end for Europe // Financial Times, May 30, 2014. – P. 7.

[62] Claire Guélaud. Se serrer la ceinture et continuer à manger // Le Monde, 4-5 mai 2014. – P. 8.

[63] Audrey Tonnelier. Le CAC 40 a basculé sous le contrôle des investisseurs internationaux // Le Monde, Economie&Entreprise, 30 avril 2014. – P. 4.

[64] Подробный обзор наиболее важных статистических данных см. Claire Guélaud. Croissance: la contre-performance française. Avec une croissance du PIB nulle au premier trimestre, la France reste à la traîne de la zone euro // Le Monde, Economie&Entreprise, 16 mai 2014. – P. 3.

[65] Приводится по Béatrice Jérôme. Paris en perte de vitesse dans la compétition internationale // Le Monde, 21 mai 2014. – P. 10.

[66] Arnaud Leparmentier. Envoyons vite Valls à Berlin // Le Monde, 3 avril 2014. – P. 21.

[67] David Revault d’Allonnes. Comment François Hollande tente de rebondir // Le Monde, 6 mai 2014. – P. 9.

[68] Entreprises, pouvoir d’achat. Le gouvernement donne des gages tous azimuts // Le Monde, 30 mai 2014. – P. 1, 6.

[69] Patrick Roger. Valls abat ses dernières cartes face à sa majorité // Le Monde, 29 avril 2014. – P. 9.

[70] Philippe Askenazy. Manuel Valls est-il assez à droite? // Le Monde, 29 avril 2014. – P. 12; Luc Carvounas. Le plan Valls, point de rupture au Parti socialiste? Cette réforme rétablira la confiance // Le Monde, 29 avril 2014. – P. 18; Emmanuel Maurel. Le plan Valls, point de rupture au Parti socialiste? Il n’y aura pas de redressement sans justice sociale // Le Monde, 29 avril 2014. – P. 18.

[71] Jean Portante. Les électeurs poussent la France vers la droite // Le Jeudi, 3-9 avril 2014. – P. 12; Patrick Roger. Bercy réorganisé sur le modèle allemand // Le Monde, 4 avril 2014. – P. 3.

[72] Claire Gatinois. En France, les européistes ont perdu la foi. De droite comme de gauche, les pro-européens ne savent plus comment faire aimer l’Europe // Le Monde, 30 avril 2014. – P. 6.

[73] Françoise Fressoz. Hollande face au risque de cassure avec l’opinion. Deux ans après son élection, le président de la République atteint des records d’impopularité // Le Monde, 7 mai 2014. – P. 10; Philippe Euzen, Eric Nunès. Popularité: un dévissage en quatre paliers // Le Monde, 7 mai 2014. – P. 10.

[74] Very bad for François Hollande, very good for Marine Le Pen // The Economist, March 29, 2014. – P. 29; Municipales: le FN triomphal, le PS sanctionné // Le Monde, 25 mars 2014. – P. 1, 2-12; Hollande pris dans le piège d’une déroute historique // Le Monde, 1 avril 2014. – P. 1, 2-13.

[75] Hugh Carnegy. New frontiers // Financial Times, May 19, 2014. – P. 5.

[76] Pourquoi Marine Le Pen et ses idées gagnent du terrain // Le Monde, 13 février 2014. – P. 1, 8-9.

[77] Alissa J. Rubin. A far-right rebrand pays off // International New York Times, April 1, 2014. – P. 1, 4; Abel Mestre. L’enracinement des idées du Front national // Le Monde, 13 février 2014. – P. 8.

[78] Roger Cohen. The banality of anger // International New York Times. May 27, 2014. – P. 7.

[79] Noah Barkin. Partnership in peril, even with a smile // International New York Times, May 13, 2014. – P. 18.

[80] Philip Stephens. A diminished France could spell the end for Europe // Financial Times, May 30, 2014. – P. 7.

№5(87), 2014