Леди, которая никогда не поворачивала вспять
Маргарет Тэтчер… Человек-эпоха. Человек-идея. Человек-памятник самой себе уже при жизни, что мне, еще начинающему газетчику в апреле 1979 года, случайно предсказавшему смену лейбористов на тори во власти, не было дано предугадать. Тэтчер трижды приводила свою партию к победе на всеобщих выборах – в 1979, 1983 и 1987 годах. Она оставалась бессменным шкипером на капитанском мостике с 4 мая 1979 по 28 ноября 1990 года (единственный аналог долгожителя во власти – Роберт Дженкинсон, граф Ливерпульский, правивший Британией с 1812 по 1827 год).
Для тэтчеровских 11 лет можно выстроить синонимический и антонимический ряд эмоционально заряженных эпитетов. Прорывные, переломные, революционные, радикальные и даже – с перекличкой со схожим этапом в отечественной недавней истории – лихие.
«Цель – изменить душу»
До пришествия Тэтчер Британия понуро носила клеймо «больного человека» Европы. Конкуренты с континента, то есть из Европы, а также из Америки и Азии выдавливали ее из завоеванных прежде торговых ниш. Топливный кризис, случалось, заставлял работать при свечах, а газеты печатали полезные советы, как выжить в не отапливаемых квартирах. Госслужащих, занятых в сфере услуг, однажды пришлось перевести на трёхдневку – в казне не было денег, чтобы оплатить им полную рабочую неделю.
Если не считать англо-говорящих прима-актеров театра и кино, подвизавшихся большей частью в Голливуде, а также Уимблдонского теннисного турнира и самых зелёных в мире газонов, то страна не ведала за собой иных достоинств и не знала, что ей с собой делать. Наступил момент вторичного переосмысления прошлого и будущего, случившегося в первый раз после потери заморских территорий, когда Дин Ачесон, госсекретарь США, заметил: «Утратив империю, Британия другой роли для себя не нашла». Как и в эпоху средневекового ренессанса, время требовало появления титанов. И они, вернее она, явилась. Премьер-реформатор.
Так вылупилась на свет масштабная программа реформ, её сердцевиной стал процесс разгосударствления, что не имело ничего общего с передачей госсобственности и личных сбережений в частные руки по моделям российских «прихватизаторов» и Мавроди (ее системные изъяны проявились позже). В краткие сроки были приватизированы такие корпорации, как «Роллс-ройс» и «Кэйбл энд Ваерлисс», энергетические гиганты «Бритиш петролеум» и «Бритиш гэс», система водообеспечения и железные дороги.
Одновременно был облегчен ипотечный кредит. Сокращены бюджетные расходы на строительство и социальную сферу, а также государственные субсидии и дотации. Подвергнут секвестру госаппарат, чтобы способствовать перетоку способных молодых менеджеров в частный сектор ввиду утраты перспектив карьерного роста и ощущения стабильности.
Последовательный демонтаж «британского социализма» привел к ряду знаменательных, но и неоднозначных перемен. В мае 1979-го средняя совокупная зарплата за год равнялась 5427 фунтам стерлингов; к ноябрю 1990-го она поднялась до 15252 фунтов. Инфляция к моменту переезда Тэтчер на Даунинг-стрит, 10 составляла 12%. В годы ее правления инфляция колебалась от 7,5% до 17%. В 1986 году, как следствие приватизации и наделения владельцев частных компаний дополнительными властными полномочиями за счет профсоюзов, безработица выросла с одного до трех миллионов человек.
Число домовладельцев увеличилось с 55% до 66%. За этой мерой угадывался и тонкий расчет Тэтчер: по обыкновению, если британец снимает дешевое муниципальное жилье, то голосует за лейбористов, а если владеет собственным домом или квартирой – за консерваторов. Средняя стоимость недвижимости выросла с 19300 до 70200 фунтов (на 263%). Параллельно стоимость литра бензина удвоилась, цена хлеба поднялась с 29 пенсов до 50 пенсов, а пинты пива – с 40 пенсов до 1,23 фунта.
Поначалу от столь крутого виража заложило уши. Резко усилилось социальное расслоение. Доля среднего класса выросла с 33 до 40%, но число живущих ниже черты бедности достигло 9 миллионов человек. Позднее разразились скандалы вокруг высших должностных лиц в приватизированных компаниях, установивших себе астрономические оклады и служебные привилегии, в частности, в системе водообеспечения (Water Board). Затем железнодорожный транспорт оказался в жесточайшем кризисе, на грани коллапса, из-за понятного нежелания новых владельцев инвестировать в модернизацию и просто поддержание в рабочем состоянии «чугунки» свои капиталы. Корысть возобладала над чувством ответственности перед обществом. Пришлось пойти на попятную. Железные дороги были отняты у частников и возвращены в собственность государства.
Тем не менее, на определенном этапе горькое лекарство от Тэтчер возымело эффект. Принцип опоры на собственные силы, на индивидуальную инициативу, на цепкость и выносливость («race to the swift, battle to the strong») взбодрил нацию. Маргарет Тэтчер подобно «инженерам человеческих душ» с младых ногтей ощущала свое высокое предназначение: вылечить Британию. Путем возврата к традиционным ценностям, на которых было воспитано британское общество (как она постулировала) – «на честном труде за честную оплату, на правиле жить по средствам, на привычке откладывать на черный день, вовремя платить по счетам и уважать полицию».
Символическое признание, сделанное постфактум: «Я приступила к управлению с одним четко продуманным намерением: изменить английское общество от состояния полностью зависимого иждивенца до уверенного в своем будущем предпринимателя; от традиционного «подайте-мне-пожалуйста» до нации «сделаем-все-сами»; чтобы воцарилась Англия «просыпайся-и-иди» вместо Англии «посидим-и-подождем».
Евангелие от Тэтчер могло начинаться ее словами: «Экономика – это метод. Цель – изменить душу». Сегодняшняя Британия несет на себе родимые пятна философии Тэтчер: в противовес иждивенчеству – индивидуализм, выбираемый, по ее выражению, нацией «энергично действующих людей».
Но помимо философии есть и более ощутимая данность. Есть социально-экономические реалии. Распродажа государственного «фамильного серебра» при Тэтчер привела, по меньшей мере, к трем малосимпатичным последствиям. Наиболее привлекательные объекты перешли в руки иностранных инвесторов – даже красные даблдеккеры (двухэтажные автобусы) и черные кэбы на улицах Лондона имеют начинку «сделано вовне». Ускорилась деиндустриализация бывшей «мастерской мира». Наконец, непомерно почетное место в структуре экономики занял банковско-финансовый сектор (производит треть ВВП), отличающийся космополитичным подходом к жизни, что означает его готовность к перемене мест, если деньги перестают делать деньги; следовательно, он может в одночасье променять Лондон, скажем, на Шанхай.
Могла ли Тэтчер, ставшая баронессой Кестивен, провидеть долгосрочные последствия своего приватизаторского азарта? Наверное, не могла. Это не отрицает наличия в ее поступках сильного идеологического компонента – это при ней тори выдвинули лозунг «Социализм и Британия несовместимы», хотя и не посмели покуситься на бесплатную систему здравоохранения (National Health System, NHS), как самого заметного «завоевания трудящихся». Но оскомина осталась: недаром в 1989 году певец Элвис Костелло в своей песне «Раздавить грязь» сочно живописал, как он приходит и топчется на могиле Тэтчер, а известие о кончине баронессы вызвало в ряде городов Англии, особенно в горняцких районах, и Шотландии почти народные гуляния с плясками и сожжением ее портрета.
Дипломатия на гусеничном ходу
В 1980 году Тэтчер на традиционном смотре боевой техники и снаряжения в Фарнборо стукнула кулаком по столу и выразила неудовольствие выручкой от продаж британских вооружений за рубеж, составивших на тот момент всего 1,2 миллиарда фунтов стерлингов. Ее гневное резюме могло быть мягко переведено как «маловато будет». Вскоре Тэтчер посетила Кувейт, где разъяснила хозяевам, что её соотечественникам есть, что им предложить, например, систему связи между штабами и воинскими подразделениями: «В конечном счёте, это ведь мы изобрели радар!»
Только факты. Созданные британскими умельцами телекоммуникационные технологии, поставленные в свое время диктаторскому режиму Иди Амина в Уганде, здорово помогали тому выслеживать своих идейных и не очень идейных противников. Бронированные «Сарацины», «украшавшие» перекрестки Белфаста, участвовали в массовой резне в Шарпенвиле в Южной Африке. Во время маленькой победоносной «реконкисты» в Южной Атлантике первый потерянный британцами «Харриер» был сбит оружием, сделанным у них же дома. В 1981 году Дуглас Хэрд, доверенное лицо Тэтчер, побывал на празднествах в Багдаде по случаю годовщины прихода к власти партии Баас, встретился с Саддамом Хусейном, снялся с ним на память и при этом уговаривал его не поскупиться и приобрести у «Бритиш аэроспейс» систему ПВО.
В 1987 году министр торговли Тони Ньютон, побывавший в Багдаде спустя месяц после того, как отравляющим газом были уничтожены пять тысяч курдов, предложил иракскому правителю кредитную линию в 340 миллионов фунтов стерлингов. Сделка состоялась, и в тот год Ирак вышел на третье место в списке импортеров британского оборудования, значительная часть которого имела двойное предназначение – могла делать кастрюли, а могла и снаряды.
Сэр Хирэм Максим, изобретатель одноименного пулемета, гордился своим детищем и похвалялся: «Мое оружие особенно годится для того, чтобы останавливать сумасшедшее нашествие дикарей». Во времена правления Тэтчер, как пишет журналист-исследователь Джон Пилджер, Британия выполняла функции поставщика смертоносного товара в 5 государств, терзаемых внутренними конфликтами, которые унесли, по меньшей мере, один миллион жизней.
Оправдательная логика правительства Тэтчер звучала весьма странно. Так, Дуглас Хэрд заявлял, что «согласно уставу ООН, все суверенные страны имеют право на самооборону. Поэтому нет ничего предосудительного в том, чтобы продавать оружие дружественным государствам, чтобы они могли защитить себя…» «Дружественным»? Британское оружие стреляло с обеих сторон во время войны между Ираком и Ираном. Оружейные дельцы, без всяких идеологических и моральных обязательств, продали Индии вертолеты «Си кинг», боевые самолеты «Хок» и «Харриер», противокорабельные ракеты «Си игл», и одновременно отгружали Пакистану те же вертолеты «Си кинг» и бронетранспортеры «Шорлэнд».
…Приверженность Тэтчер свободному рынку, безграничное упование на личную предпринимательскую инициативу, вера в абсолютную пользу дерегуляции экономики, что подразумевало свертывание участия государства, не распространялись на один сектор: ВПК. Во всём, что касалось продаж за рубеж британских вооружений, Тэтчер была беспримесным «государственником», не доверявшим в этих делах «невидимой руке» рынка.
«Нет, нет и нет!!!»
Доверить судьбу достославного отечества безликим, безымянным, скользким как угри и вдобавок никем не избранным чиновникам из наднационального правительства т.н. «Единой Европы»? Да никогда! Вернее – «Нет, нет и нет!!!» Эта гневная патетика (за точность слов не ручаюсь, но смысл передан скрупулезно) вырвалась на волю из уст Тэтчер в порыве искреннего возмущения. Сама ее поза горделивого достоинства, увековеченная телекамерами во время дебатов под сводами Вестминстерского дворца (вся мизансцена до сих пор стоит перед моими глазами), стала символом «противления» британских консерваторов идее европейской интеграции. Идее сомнительной, по их разумению, хотя бы потому, что ее крестными отцами оказались французы…
Тэтчер исходила из презумпции виновности отцов-архитекторов Европейского Союза, который она воспринимала как безнадежно косное и не реформируемое по самой своей природе искусственное образование. И потому прямой резон для Британии пересмотреть условия брачного контракта – отказаться от тягостных пут единой политики ЕС в области сельского хозяйства и рыболовства, вновь самостоятельно вести торговые дела, выйти из договорных обязательств по выстраиванию общей внешней и оборонной политики и т.д. и т.п.
Такая программа действий была расписана и разложена по полочкам в книге Тэтчер «Умение управлять государством», что проецируется на сегодняшний курс кабинета тори с ведомыми ими либдемами, допускающий выход из состава Союза (см. «Дэвид Камерон в роли «Мистера Вето», №12(61), 2011).
Обоснованием изоляционистского зигзага могут служить, по логике Тэтчер, неоспоримые преимущества для континентальных европейцев дружить с Британией. Это и рыбные ресурсы в окрестных морях, омывающих Альбион, которыми «окормляется» вся остальная Европа. Это и щедрые субсидии из британской казны, которые через бюджет ЕС перепадают фермерским хозяйствам в той же Франции. Это и британские инвестиции в экономику соседей через Ла-Манш и импорт их продукции, что в совокупности стимулируют динамику их роста. Наконец, это и «прибавочный» политический вес Евросоюза от присутствия в его рядах державы первой величины, наследницы империи, над которой никогда не заходило солнце.
Следовательно, Британия может позволить себе занять привилегированную позицию внутри ЕС, ведь как категорично резюмировала Тэтчер, «суровая правда жизни состоит в том, что остальные страны Евросоюза нуждаются в нас больше, чем мы в них». Нет, Тэтчер не требовала демонстративно хлопнуть дверью и покинуть ЕС, а только оговорить ее исключительность при выполнении союзнических обязательств. Иными словами, Британия сама будет определять, что и когда ей выгодно делать сообща, а когда порознь.
Казалось бы, Тэтчер мечтает об абсолютной независимости. Не вполне. Упомянув очевидное, что именно в Европе произросли такие уродливые философии жизни как марксизм и фашизм, Тэтчер утверждает, но уже с меньшей убедительностью, потому как грешит против истины, что рецепты излечения этих социальных болезней были заимствованы на стороне, и что решение этих европейских проблем приходило «извне».
Возникает невольная параллель с пассажами Черчилля о единстве англосаксонского мира. Цитирую госпожу Тэтчер: «Только что закончился век, в котором было две мировые войны, начавшиеся в Европе (примечательно, что Британию автор этих строк не числит в Европе. – В.М.). Свободу же континенту принесли народы, говорящие по-английски. Англоговорящие нации всегда были защитниками свободы». Отсюда перекидывается мостик к необходимости для Британии присоединиться к Североамериканскому соглашению о свободной торговле.
Американоцентризм Тэтчер, при многих оговорках (о том читайте ниже), был доминантой в ее умозрительной модели будущего «смелого нового мира». И хотя, по расчетам баронессы, создание Соединенных Штатов Европы есть печальная неизбежность – слишком уж сильна инерция объединительного процесса, «остальному миру, и, прежде всего, Америке, остается лишь попытаться уменьшить вред, который новая Европа неизбежно нанесет».
Кассандрово пророчество Тэтчер в ее книге звучит неисправимо пессимистично: «И когда эта конструкция рухнет, а она рухнет в силу отсутствия общих интересов, остальному миру нужно будет помочь европейцам собрать осколки». Уместно подверстать комментарий Би-би-си, чей обозреватель сделал на полях этого прогноза ремарку в виде исторической справки: «Время, когда Тэтчер занимала пост премьер-министра с 1979 по 1990 год, отмечено прохладными отношениями с европейскими соседями Британии и тесными связями с Соединенными Штатами, которыми правили тогда консервативно настроенные президенты Рональд Рейган и Джордж Буш-старший».
На континенте как всегда блистательно исполненные инвективы Тэтчер восприняли прохладно, но отнюдь не безучастно. Тогдашний глава Европейской Комиссии итальянец Романо Проди счел суждение экс-премьера, будто бы ЕС больше нуждается в Британии, нежели наоборот, «весьма странным». Прибегнув в намеренно туманной формулировке, Проди дал понять, что – с Британией или без – караван общеевропейской истории под развернутыми стягами интеграции будет все равно идти вперед (см. «Британия и Евросоюз: наступает момент истины», №1(73), 2013). Более эмоционально отреагировал представитель греческого правительства Христос Протопаппас, позволивший себе мягкий «переход на личности»: «Не думаю, что нужно обращать внимание на слова человека, ушедшего на пенсию, который более не выражает интересы даже собственной партии».
Так или иначе, но властительница дум целого поколения консерваторов, блюстительница британской самобытности и самодостаточности всякий раз доказывала, что она не поступается принципами и готова примерить пурпурную тогу Катона-Старшего. Как там, в школьной хрестоматии? Упрямо, набычив шею, заботясь не о себе, как он считал, а о судьбе потомков, так же громыхал на сенатских слушаниях в далеком втором веке до нашей эры Катон-Старший, повторяя свою мантру: «А кроме того, я утверждаю, что Карфаген должен быть разрушен»…
Иллюстрацией катоновской прямолинейности Тэтчер служат не только инвективы в адрес Евросоюза («Для меня отвратительна идея, что Британия может слиться с другими странами Европы»), но и глухая ненависть к Германии. Рассекреченные Елисейским дворцом по случаю 20-й годовщины падения Берлинской стены документы свидетельствуют о попытках Лондона и Парижа предотвратить объединение ФРГ и ГДР, включая лоббистскую психологическую обработку президента СССР Михаила Горбачева, в которой синхронно участвовали Маргарет Тэтчер и тогдашний французский президента Франсуа Миттеран.
Позднее, когда не удалось помешать появлению единой Германии, во время обеда с французскими бизнесменами 13 марта 1990 года госпожа Тэтчер заявила: «Коль (канцлер, объединитель Германии, Гельмут Коль. – В.М.) способен на все… Он стал другим человеком, он больше не знает себя, возомнил себя хозяином и начинает действовать в таком духе. Надо видеть, как он ведет себя с (Михаилом) Горбачевым». Очередное ее кассандрово пророчество звучало в стилистике мемуаров Черчилля «Триумф и трагедия»: «1990-е начинаются с эйфории, а рискуют закончиться катастрофой».
«Что наше – то наше»
В 1982 году Аргентина попыталась отвоевать силой Мальвинские острова, которые некогда ей принадлежали, но позднее под именем Фолклендских стали значиться заморской территорий Великобритании. То была маленькая колониальная война, запоздавшая лет этак на сто. Королевы Виктории, при которой британцы правили морями и третью суши планеты, уже не было на троне, но зато в кресле премьер-министра сидела крутохарактерная премьерша.
На защиту этих голых, безлесных, продуваемых всеми ветрами клочков суши, где обитали всего 1800 переселенцев, 750 тысяч овец и несколько миллионов пингвинов, Тэтчер, не задумываясь, послала военно-морскую армаду. За 13 тысяч километров на юг Атлантики. Начались боевые действия. Вскоре элитные десантники выбили неприятеля из городка Порт-Стэнли, административного центра Фольклендов. В Буэнос-Айресе, не получив ни дипломатической, ни военной поддержки ни от кого из соседей (кроме Кубы, выразившей «антиимпериалистическую солидарность»), сочли за благо капитулировать.
Любопытный мазок на этом батальном полотне. Три дня спустя после того, как аргентинские ракеты французского производства «Эксзосе» пустили ко дну британский эсминец «Шеффилд», Тэтчер позвонила президенту Франции Миттерану и в ультимативной форме потребовала у него коды. Коды к «Эксзосе». Разговор получился жёстким. Как пишет в своей книге Али Магуди – личный психотерапевт президента Пятой республики, тот был вне себя: «У нее в Южной Атлантике четыре атомные подлодки, и она угрожает применить ядерное оружие против Аргентины, если я не раскрою ей секретные коды, способные сделать ракеты, которые мы продали аргентинцам, глухими и слепыми». Более того, Миттеран признался своему психотерапевту: «Она в ярости. Она винит лично меня в этом новом Трафальгаре… Я был вынужден сдаться. Она получила коды… Никто не может противостоять островному синдрому несдержанной англичанки».
Не смог совладать с воинственной островной амазонкой и ее, казалось бы, закадычный приятель Рональд Рейган, который просил не подвергать аргентинцев тотальному унижению. Аргентина могла оказаться слабым звеном в коалиции западных стран и в отчаянии переметнуться в другой лагерь, ведь на дворе была «холодная война» (см. «Рейган просил Тэтчер не добивать аргентинцев», №2(74), 2013). Тэтчер не послушалась.
Не секрет, что дочь швеи и бакалейщика исповедовала жесткий стиль командной игры, без колебаний избавляясь даже от робких диссидентов в кабинете министров. Для нее управление предполагало обязательные элементы командно-административного руководства – «люди предпочитают правительство с характером. Никому не нужно правительство, которое состояло бы из мягких игрушек». И не мудрено, что она также без сантиментов и колебаний расправлялась с тред-юнионами и бастовавшими горняками, возмущенными закрытием убыточных шахт, притом делала это с такой же неукротимой энергией, с какой рыцари-крестоносцы рыскали в поисках чаши Грааля, сокрушая на пути всех, кого считали «неверными». Такой же «несокрушимой» она предстала и в ходе фолклендской кампании.
Когда две торпеды потопили тяжелый аргентинский крейсер «Хенераль Бельграно», показалось, что не бульварно-скандалёзная «Сан» в «шапке» на первой полосе, а сама Тэтчер торжествующе воскликнула: «Врезали!» («Gotcha!»). А известие о капитуляции неприятеля собрало под ее окнами на Даунинг-стрит, 10 толпу, долго и радостно распевавшую гимн – «Правь, Британия». Масштабы всплеска ура-патриотизма, спровоцированного примерным наказанием горе-отвоевателей, мне довелось оценить в приватной беседе с британским туристом на набережной в Сочи в сентябре 1984 года. Очень доходчиво мне разъяснили: «Что наше, то наше».
Не вступая в арьергардную полемику и даже не ставя под сомнение право нации на некоторое самолюбование, сегодня я бы потревожил тень соотечественника уже процитированного мною Катона-Старшего – образцового оратора Цицерона. Он не был замечен в грехе гордыни и надменного самомнения, по крайней мере, если судить по таким его речениям: «Каким бы высоким ни было наше мнение о себе, отцы-сенаторы, мы не превзошли ни испанцев численностью, ни галлов силой, ни карфагенян хитростью, ни греков искусствами, ни, наконец, даже италийцев и латинов внутренним и врожденным чувством любви к родине, свойственным нашему племени и стране…» У англичанки Маргарет Тэтчер «внутреннее и врожденное чувство любви к родине» было важнейшей мотивацией всех ее поступков. Патриотизм был у нее в крови.
«Я – вожак стаи»
Тэтчер взялась за ударную перестройку британской экономики на основе раскрепощения предпринимательской инициативы, приватизации госсектора и укрощения профсоюзов, и потому ее отношение к затеянным реформам было столь же академически основательным, сколь и прагматично решительным. Однажды с ней поспорили об одном из пассажей в классической работе Адама Смита – и мгновенно появилась легендарная сумочка (скорее – сума), откуда была извлечена упомянутая статья. Любопытно, нашлась бы на свете еще одна женщина, пусть даже облеченная государственными титулами и должностями, которая носит в своем сокровенном аксессуаре, каким является дамская сумочка, произведение этого ветхозаветного экономиста?
Два слова о гендерном факторе. После отстраивания исполнительной вертикали, в ходе которого Тэтчер безжалостно «рубила головы» (отправляла в отставку) всех с ней несогласных, возникло подлинное единоначалие, что побуждало, особенно французскую прессу и политиков, ёрничать: мол, в британском кабинете можно обнаружить всего одного мужчину, и этот мужчина – Маргарет Тэтчер.
Но при всей железобетонной твёрдости характера она обладала женским обаянием. И, скорее, она походила на Елизавету I, про которую говорили, что у «нее сердце мужчины». Тэтчер исповедовала особый взгляд и на феминизм: «Феминистки стали гораздо скрипучее и навредили женскому вопросу, чем только смогли, перекрикивая нас, чтобы, не дай бог, мы что-нибудь не смогли сделать».
Во время первого для неё экономического саммита в Токио хозяева предложили приставить к ней 20 девушек-телохранителей, обладающих высшими разрядами по каратэ. Форин офис ответил, что госпожа премьер не будет «возражать», если ее охрана будет состоять из мужчин.
При этом для Тэтчер существовала одна-единственная женщина, которая никогда не становилась жертвой ее критического ума – английская королева. Британская пресса многократно спекулировала на тему заочного соперничества двух женщин, даже публиковала коллажи, где Тэтчер обряжена в мантию с королевскими регалиями, но не могла представить никаких доказательств в подтверждение. И это неудивительно, потому что Маргарет Тэтчер по своим убеждениям была истинная роялистка.
Тэтчер несла на себе чудовищный груз ответственности по переформатированию всего, что представляла собою больная страна. Она буквально несла голгофов крест, поскольку провал ее реформ означал бы окончательную потерю Великобританией конкурентоспособности и закрепил бы за ней негласный статус второсортной державы, у которой всё – в прошлом. И потому она не знала пощады. Задавала жару своим министрам, не брезгуя личными выпадами и прилюдными выволочками. С той поры и повелось осуждать властную премьершу за то, что французская «Монд» называла «невыносимым тоном классной дамы».
Сэр Бернард Ингэм, бессменный пресс-секретарь Тэтчер на протяжении всех 11 лет, вспоминал: «Эти мужчины (министры. – В.М.) почтенного возраста были полностью подавлены ее вербальной агрессией. Она их унижала, вбивая гвоздь по самую шляпку. Однако, хотя терпеть не могла политических диссидентов, она обожала интеллектуальные споры, когда в них проявлялась сила характера». Это не проходило бесследно. Стресс нужно было нейтрализовать. Тэтчер, вспоминает Ингэм, в конце рабочего дня «собирала для разбора полетов самых близких соратников и медленно потягивала виски с содовой, свой излюбленный аперитив».
Это запротоколированный факт: чтобы выдерживать неимоверные психофизические перегрузки, она спасала себя двумя способами: витаминными инъекциями и виски. Однажды наставляла супруга Дениса, который безуспешно пытался развенчать репутацию любителя выпивки: «Посреди ночи, дорогой, не следует пить джин с тоником. Ты должен принять виски с содовой. Это придаст тебе сил». Но не виски служил эликсиром бодрости для Мэгги. Бернард Ингэм справедливо заметил, что самым мощным допингом для «железобетонной леди» была политическая схватка: «Она любила это, нуждалась в этом и жила этим. Это, если хотите, был ее наркотик» (см. «Маргарет Тэтчер: новые штрихи к портрету», №1(40), 2010).
Тэтчер была великий коммуникатор, мастер белого пиара, умеющая употребить для завоевания аудитории и свое природное обаяние, и ораторский дар, и энергетику прирожденного политика, готового, стоя на ящике из-под мыла в уголке ораторов в Гайд-парке, вербовать сторонников одними только вербальными средствами внушения.
Мы познали это на себе. Когда она гипнотизировала своим реформаторским задором неофита перестройки Михаила Горбачева. И когда расчихвостила в прямом телеэфире с помощью безупречной логики и домашних заготовок трех именитых советских журналистов-международников. И когда перебрасывалась любезными фразами и улыбками с бабушками, покупая рыбные консервы в универсаме в Крылатском.
Ее помнят и тугие «люминиевые» входные двери газеты «Известия» – 23 июля 1993 года в строгом костюме с обязательной брошкой баронесса Тэтчер сидела напротив тогдашнего главного редактора Игоря Голембиовского, одетого в желтый замшевый пиджак, и в привычном стиле классной дамы давала обстоятельные советы, как нам обустроить Россию.
Автору посчастливилось составлять перед этим вопросы, предназначенные для баронессы, памятуя одновременно о двух вещах: Тэтчер стала синонимом целого течения в охранительно-консервативной философии, заслужив противоречивый титул «железой леди», но, даже забронзовев, она сохранила обаяние не только блестящего ума, но и колоритной женщины с неповторимым стилем. Франсуа Миттеран, не без основания убежденный, что он, как истинный француз, понимает толк в женщинах, заметил: у Тэтчер «глаза, как у Калигулы, а губы – как у Мэрилин Монро».
Востребованность в сильном и харизматичном лидере едва ли нуждается в объяснении. В жизни любой нации, оказавшейся на крутом изломе, ищущей своё место в изменившемся окружающем мире, всегда есть место для «железной леди». Место для политика, способного спать, подобно Наполеону, по четыре-пять часов в сутки, брать на себя ответственность за судьбу нации и без тени рисовки говорить о себе: «Я – вожак стаи».
Владимир МИХЕЕВ
Самая знаменитая фраза
На партийной конференции консерваторов в 1980 году в Брайтоне Маргарет Тэтчер произнесла фразу, ставшую ее визитной карточкой: «Тем, кто с замиранием сердца ждет осуществления любимого прессой выражения «поворот на 180 градусов», я могу сказать только одно. Поворачивайте, если хотите. Леди не поворачивает».