Говорить и писать о тяжелом финансово-экономическом положении, в котором оказалась зона евро – ожидаемо или неожиданно, – стало общим местом. Однако к этой теме приходится возвращаться вновь и вновь, поскольку архитекторы общей политики ЕС, похоже, недостаточное внимание уделяют росту социальной напряженности в государствах-членах.
Да, страны ЕС в большинстве своем очень богаты. С высоким уровнем благосостояния. Хорошей инфраструктурой. Мощными, образцово отлаженными социальными программами. С укоренившимися традициями социального партнерства, партиципации, политической солидарности.
И, тем не менее, беспрецедентно высокий уровень безработицы, превращение выпускников школ и вузов в «лишних людей», массовое разорение мелких и средних предприятий, банкротство пенсионных фондов – все это не проходит бесследно. А ведь политика жесткой экономии, перекладывающая тяготы кризиса на плечи трудящихся, государственных служащих, среднего класса в целом, усугубляет положение.
Заработная плата урезается. Социальные программы и выплаты идут под нож. Фискальная нагрузка возрастает. Все еще социальное государство, хоть и более скупое и придирчивое, экономит на всем, на чем только можно и даже нельзя.
Как следствие, протестные настроения усиливаются. Их проявления в форме забастовок, демонстраций, роста теневого сектора, усиления настроений ксенофобии и нетерпимости, эмиграции туда, где получше, делаются все более частыми и ярко выраженными. Но все это симптомы болезни.
Насколько далеко зашла сама болезнь, мало кто знает. Не исключено, что полыхнуть может в любой момент и в любом месте. Другой вариант – недовольство зреет. Взрывоопасный материал накапливается. Он не находит выхода. И если уж народ по-настоящему выйдет на улицы, мало не покажется.
В этой связи не лишне вспомнить пояснения, которые давали несколько десятилетий назад представители «Римского клуба», призывая правящий класс скорее поменять стратегию глобального социально-экономического развития. Предупреждая, что человечество все ближе и ближе подходит к опасной черте.
Если вы помните, они писали объемистые доклады, читавшиеся как бестселлеры, – их появление каждый раз вызывало сенсацию. Создавали глобальные математические модели, способные убедить в правильности их выводов даже самых отпетых скептиков. Объясняли, что планета не выдержит такого надругательства над природой. Что ничем не сдерживаемое потребление пожирает невозобновляемые ресурсы, и процесс идет все быстрее. Кстати, жаль, что нынешний глобальный финансово-экономический кризис анализируют в отрыве от их идей.
Но главное в их аргументации по поводу опасной черты состояло в предположении, что ситуация ухудшается по экспоненте. Что мы можем не чувствовать беды. Не видеть надвигающейся катастрофы. Ведь по мере приближения к возможному краху все происходит чуть ли не мгновенно. Из-за уже накопившегося груза противоречий и негативных явлений.
Чтобы даже самые тупые и упертые (такие до сих пор встречаются) поняли, о чем речь, в качестве иллюстрации ими использовалось следующее описание. Привожу его в вольном изложении. Сохранив главным образом логику пояснений.
Мы живем на берегу очаровательного пруда. Милого. Симпатичного. Обворожительного. С хорошей рыбалкой и отменным купанием. Чистой питьевой водой. Хорошим температурным режимом. Окаймленного, с одной стороны, густым тенистым лесом. С другой – девственными лугами. И даже не подозреваем, что одна тысячная пруда уже заболочена. Всего одна тысячная. Мелочь. Глупость. Наплевать и забыть. Общей картины не портит. И вообще никакого значения не имеет. Но нарастание заболоченности идет в режиме геометрической прогрессии.
Малюсенький участок экологического неблагополучия сформировался за десятки, а, может, и сотни или тысячи лет. Но накопление неблагополучия в абсолютных цифрах идет все стремительнее и стремительнее. О приближении экологической катастрофы никто не подозревает. И ничего делать не собирается. А она – вот она. Уже на носу.
Итак, в день «Х» (месяц или год «Х») заболоченность составляет всего-навсего одну тысячную. На следующий день (месяц, год) – две тысячных. Во второй – четыре. Третий – восемь. Четвертый – 16. Пятый – 32. Шестой – 64. Седьмой – 128. Восьмой – 256. Девятый – 512 тысячных. А на десятый – все. Конец. Пруда больше нет. Вместо дивного райского водоема мы оказались на болоте.
Казалось бы, тем, что происходило за первые семь временных периодов можно пренебречь. Люди до сих пор всегда так и поступали. А потом сразу обвал. За два дня до катастрофы болотная жижа с ряской, камышами, многометровыми илистыми отложениями и всеми остальными удовольствиями заполняет четверть объема. Еще через день отвоевывает половину некогда чистейшей искрящейся глади. И тут же, без остановки, без перерыва сразу празднует полную безоговорочную победу.
Над кем? – Над нами, недостойными и невежественными. Выставляя на суд истории нашу чванливость. Бездарность. Самомнение. Варварство. Неспособность видеть даже очевидное. Пренебрежение к тому, где, как и зачем мы живем. Предательство по отношению к себе подобным. Нежелание даже палец о палец ударить ради общего блага. Предотвращения беды. Катастрофы. Гибели.
Потому что пруд – это наша планета в миниатюре. Вроде бы еще вчера все было хорошо. Все было тип-топ. Все было в норме. Бац, как гром среди ясного неба – вопли, крики, склоки: мол, нежданно-негаданно возникла проблема. Вранье. Ничего подобного. Проблема возникла черти-когда. Это мы увидели и осознали ее слишком поздно. Когда найти приемлемое решение почти невозможно. Действовать надо было вчера. Еще лучше позавчера. Теперь же планету, похоже, не спасти…
Хотите еще более наглядно? Пожалуйста. В день (месяц, год) «Х» загрязненность пруда-планеты составляла одну миллионную. Смехотворная величина. О чем разговор. Так вот, поскольку и это результат очень длительно накапливавшегося неблагополучия, а процесс накопления неблагополучия шел и идет по экспоненте, уже через десять дней загрязненность достигнет одной тысячной. Далее все, как в предыдущем примере: через семь дней непригодной для жизни станет четверть всей Земли. На девятый, за день до катастрофы, когда все, конец – половина. Но что происходит, до нас дойдет только тогда. На спасение останется всего один день. Один единственный. То есть все, кранты.
А вот как оно бывает в жизни простого человека. Самого обычного. Неприглядного. Легко узнаваемого. Соседа по лестничной клетке. Прохожего с параллельной улицы. Своего брата грибника или филателиста. Ведь мы все созданы под копирку. Устроены, в общем-то, схожим образом. И подвержены тем же закономерностям, что и наша планета.
… Всю свою сознательную жизнь Сеттерсэт был при деньгах. Не в том смысле, что их у него были «куры не клюют». Нет, достатка он был сравнительно скромного. Хотя на зарплату никогда не жаловался. Даже в голову не приходило. А в том смысле, что через его руки каждый божий день проходили колоссальные суммы. В этом заключалась его работа. Однако к его рукам ничего не прилипало. Деньги уходили из Банка, который давно стал для него родным домом, полноводной рекой. И не менее полноводной втекал в него, оседая в недрах этого удивительного псевдочеловеческого чудовища – на счетах, в хранилищах, брезентовых мешках, вывозимых инкассаторами, а, может, и еще неизвестно где.
Сколько он себя помнил, Сэт (кто же будет выговаривать столь длинное и непривычно звучащее имя Сеттерсэт) жил при Банке, в Банке, жизнью Банка. Еще его родители трудились в нем и часто приводили с собой, когда не с кем было больше оставить. Они погружали его в удивительный сказочный мир разноцветных купюр, слитков, золотых и платиновых монет, привыкнув к которому, становилось трудно или почти невозможно жить в каком-то ином. Одновременно, желая того или нет, они приучали его ценить, уважать и даже в какой-то мере боготворить их работу. Прививали ему самое трепетное отношение к клиентам Банка – не шушере, нет, настоящим клиентам, от которых зависели его устойчивость и благополучие, – как к самым дорогим и любимым членам семьи.
Вполне естественно, что по окончании школы он вышел на работу в Банк, что, само собой, не помешало ему получить высшее образование – в этом плане он не стал нарушать заведенную в Банке традицию, да и как бы он осмелился. Но ни ту учебу, ни другую не помнил. Даже малюсенькие эпизоды тех лет, преподаватели, интрижки, встречи с сокурсниками, смелые проказы и увеселения – ничего не осталось у него в памяти. Все затмевала работа в Банке, воспринимавшемся им как Дворец. Храм. Святилище. Она не оставляла места ни для чего другого. Ни в голове, ни в сердце, ни инстинктивных движениях души.
То, что он жил при Банке, в Банке и жизнью Банка, не было преувеличением. Банк был живым существом. Он не мог прекратить есть, пить, дышать, откликаться на происходящее вокруг – не мог взять да и закрыться на ночь, полностью, для любых операций. А если что-то понадобится дорогим клиентам? А если на какие-то события надо немедленно отреагировать? А, не дай Бог, что случится? И Сэт очень давно, еще тогда, когда остальные постарались смягчить ему боль от потери безвременно ушедших родителей (не будем вдаваться в подробности того, как это произошло), переехал жить в небольшую квартирку при одном из офисов. Спустя несколько лет, когда он, еще оставаясь крепким и молодым, превратился в старейшего сотрудника Банка – почему-то с длительностью жизни у всех них были какие-то нелады – его переселили в старинный особняк, служивший его штаб-квартирой и головным офисом. Там в распоряжение Сэта предоставили целую мансарду, элегантно возвышавшуюся над в остальном довольно неказистым, но крайне основательным и импозантным зданием.
С годами Сэт превратился в опору и надежду банка. Он сделался незаменим. Абсолютно незаменим. Банк на него рассчитывал всегда. Он забирал у него все время. Не оставляя ему на себя ни дня. Ни часа. Ни минуты. Так что, в конце концов, Банк стал воспринимать его как свою собственность. Причем неотъемлемую. Ценную, почитаемую, незаменимую, но все же собственность. Как своего добровольного и приписанного к нему раба. Преданного ему с потрохами. Посвятившего ему всю свою жизнь. И не помышляющего ни о чем другом.
Такое положение Сэта вполне устраивало. Даже переполняло гордостью. Радовало. Согревало душу. Придавало смысл жизни. Позволяло всегда быть в тонусе. Но имело и свою отрицательную сторону. Правда, Сэт об этом до поры до времени не догадывался. Банк напрочь лишил его личной жизни. Он был ревнив. Подозрителен. Требователен. Делить его с кем-то было совершенно невозможно. Такое Сэту даже не могло прийти в голову.
К тому же до конца бескорыстным и преданным может быть только одинокий человек. Как только появляется кто-то, о ком он должен заботиться, с кем он делится своими радостями, сомнениями и тревогами, пиши пропало. Гранитный постамент, которым он служил раньше, приходится заменять. Очень быстро от него начинает откалываться кусок за куском, пока совсем не искрошится.
Нельзя сказать, что Сэт совсем чурался женщин. Нет, ни импотентом, ни девственником, ни извращенцем, что сегодня особенно популярно, он не был. Как у любого нормального мужика, какое-то количество мимолетных увлечений на его боевом счету имелось. Но ни одна из женщин его чувств не затронула. Желание обзавестись чем-то постоянным или сожаление по поводу расставания не вызвала. Напротив, почти сразу он начинал тяготиться новой связью и стремился порвать с претенденткой на его сердце, кошелек или кровать как можно скорее.
Женщины мешали работе. Женщины отвлекали от служения. С ними была связана вечная суета. Претензии. Уловки. Недосказанности. Они нарушали цельность бытия. С тем, зачем они вообще нужны, когда есть Банк, Сэт так и не разобрался. А, может быть, просто не захотел. Того, что у него есть, ему вполне хватало. К другому он не стремился. Опять же до поры до времени.
Хотя с какого-то момента, ему трудно было бы сказать, с какого – видимо, все началось гораздо раньше, просто Сэт не отдавал себе отчет в этом – он начал ощущать в сердце какую-тот тень тревоги.
Бредлиз свалилась на его голову нежданно-негаданно. Что из этого выйдет, он не мог себе вообразить даже в страшном сне. Ее прислал кто-то из старинных клиентов. То ли за никому не нужной справкой, то ли за не менее бесполезной консультацией. И, вроде бы, от любых других посетителей женского пола она ничем не отличалась: те же болотного цвета брючки со стрелкой. Серенький джемперок в обтяжку. Непонятно что с разумно квадратными каблучками на ногах. Грива неопределенно темных волос в бирюзу за спиной. И клумба вместо лица. Но когда Сэт давал ей пояснения, его голос дрожал, а ладони сделались потными и липкими. Что с ним вдруг случилось, банковская крыска никак не могла взять в толк. Тем не менее, когда на следующий день поднялась температура, и пользующий его банковский врач поставил диагноз «отравление», он успокоился.
Однако Бредлиз, видимо, почувствовала, какое она произвела впечатление, и от добычи, напрашивающейся ей в лапки – причем какой: человек из Банка – отказываться не стала. Несколько раз Сэт видел ее на дисплее монитора, показывающем происходящее вокруг здания. Она энергичной походкой прохаживалась перед входом в центральный офис, как будто чего-то ожидая или на что-то рассчитывая. Любопытно, что даже столь примитивный маневр возымел свое действие. Каждый раз его сердце сжималось от восторга и сладкого ужаса.
А затем Бредлиз снова заявилась к нему за очередной вздорной консультацией. У бедняги зуб на зуб не попадал от волнения. И когда она особенно выразительно на него посмотрела, моментально сдался и пригласил ее покататься на велосипедах в близлежащем тенистом парке.
Ни в какой английский парк убивать время они, естественно, не пошли, а на следующий же вечер оказались в симпатичном ресторане по ее выбору с живой музыкой. Танцевать Сэт не умел. Ноги у него заплетались. Голова кружилась. За вечер от волнения он сбросил не менее пары килограммов. Поэтому когда испытание ресторанами и дискотеками благополучно закончилось, и она воцарилась в его апартаментах на втором этаже Банка, вернее, в постели и апартаментах на втором этаже, он вздохнул с облечением. Рано. До избавления было как до луны. Только он об этом еще не догадывался.
О том, что такое случается, Сэт знал по книгам. Однако считал это бреднями. Сказками. Пустым вымыслом. В общем, чем-то вроде психологической фантастики, придуманной исключительно для женщин. Натыкаясь на очередной роман, посмеивался в кулачок: надо же, и этот автор героинчика не чурается – такое можно лишь всласть нанюхавшись изобразить.
Теперь он убедился, что реальная жизнь в состоянии преподнести сюрпризы, о которых популярные жрецы любви даже и не догадываются. Себе он с безошибочной точностью поставил диагноз «любовное помешательство».
Страсть его крутила и ломала. Выяснилось, что для ее благоволения, он готов на все. На любые безумства. Чудачества. Преступления. Своим же благоволением она его одаривала дозировано, умело затягивая удавку безмолвного подчинения у него на шее. Вскоре он шагу ступить не смел, не мог вздохнуть, слово вымолвить без ее повеления.
Погружаясь все глубже и глубже в состояние полной беспрекословной животной зависимости, Сэт, впрочем, ни о чем не жалел. Все, что было в прошлом, казалось ему теперь таким мизерным. Никчемным. Второстепенным. Банк. Служение. Преданность клиентам. «Какая это все чушь, – думал он про себя. – И на нее я потратил столько лет. Смешно даже подумать, как я был наивен и близорук. Ведь есть только она. Она одна. Мир вертится только ради нее. Ничего другого просто нет и не может быть. Ничто другое не имеет даже права на существование».
Когда все, что Сэт накопил за долгие годы работы в Банке, было растрачено на вечерние туалеты, шубки, украшения и походы по казино, Сэт задумался. Но это теперь совершенно нетипичное для него состояние длилось недолго. Что делать, у него сомнений не вызывало. Как действовать, он тоже прекрасно знал. Ведь ради нее можно всё. Нужно. Всё. Только так. И никак иначе.
У него был доступ к хранилищу Банка. Не ко всем ячейкам, но к немалому их количеству. Об этом он позаботился заранее. Когда тебя считают надежей и опорой и даже не подозревают, что может быть иначе, это не так сложно. Скоро они опустели. А парк ее личных автомашин пополнился кучей спортивных «Поршей» и «Ламборгини». Да и симпатичные шато на берегу Адриатики, спрятанные за высокой живой изгородью, теперь ей принадлежавшие, радовали глаз ценителя.
Следующий шаг не заставил себя ждать. Имея ключи, доверенности, полномочия, Сэт бросился во все тяжкие. Его игра на бирже деньгами Банка была жесткой, наглой, нахрапистой. На Бредлиз ему нужно было все больше и больше. Его уже ничего не могло остановить. Никто и ничто. Ни угрызения совести. Ни страх расплаты. Ни призрачная надежда сохранить честное имя.
Когда, как снег на голову, выяснилось, что Банк потерял несколько миллиардов в местной валюте и стоит на грани банкротства или национализации, все – власти, хозяева, рядовые акционеры и вкладчики были готовы задушить Сэта голыми руками. Главное – никто не понимал, как такое вообще могло случиться…
Вас тоже интересует, как? Переверните несколько страниц назад и вы поймете. И в человеческой судьбе, и в жизни природы и общества многое происходит по экспоненте. Важно не прозевать. Вовремя спохватиться. Тогда паники удастся избежать. Катастрофического ущерба тоже. А если повезет, даже предотвратить худшее. Хотя далеко не всегда…
© Н.И. ТНЭЛМ