Оценили чувство юмора европейцев
«Ты знаешь, что Ангела Меркель
делает со старой одеждой?», –
спрашивает один немец другого.
– «Нет…»
– «Она ее носит».
Французские журналисты провели пусть и поверхностный, но убедительный блиц-анализ способности европейцев различать смешное в окружающей действительности и в себе самих. В серии обозрений представлены образцы юмора ряда наций. Сделана попытка обозначить родовые признаки чувства юмора, которые, на самом деле – такой вывод напрашивается – имеют много общего, потому что берут истоки в универсальной человеческой природе.
Вдобавок авторы постарались развенчать расхожие стереотипы, скажем, миф, будто немцы в принципе неспособны шутить и подшучивать. Ничего подобного, у тевтонов есть чувство юмора, с едва уловимой иронией подмечает Сесиль Бутеле: «Даже если для иностранцев он (юмор) подчас кажется недоступным, так это потому, что он у них… лучше организован».
Классический пример – такой общественный институт смеха, как кабаре, существовавший во все эпохи прошлого века (расцвет пришелся на 1920-е годы), за исключением режима Третьего рейха. Автор парижской газеты «Монд» удивляется, что кабаре со скетчами, заточенными под политическую сатиру, существовало и в ГДР, причем получало средства из госбюджета. Дирк Нелднер, директор самого известного в Восточном Берлине кабаре «Дистель», утверждает: «Нет никакого другого примера того, как диктатура сама платила артистам, чтобы они высмеивали режим».
Причина толерантности кроется в давних традициях того, что называют «политической гигиеной», позволяющей через смех выпускать общественное недовольство, что примиряет с реалиями жизни и власть предержащими, к которым у нас, и это неизменный фактор, всегда немало претензий.
У итальянцев не меньше поводов язвить и ёрничать по поводу своих политиков, и они это делают, но при этом могут в блистательной манере высмеивать и друг друга. Достаточно взять такого киноперсонажа как Уго Фантоцци, тихого клерка со всем набором житейских слабостей, ленивого, но ловкого, попадающего во все возможные передряги. Джованантонио Форбоско, руководитель центра по изучению юмора в Равенне, объясняет феерический успех этого придуманного антигероя у публики: «Когда мы смеемся над Фантоцци, мы смеемся над самим собой».
Драгоценный вклад в сокровищницу мирового кинематографа принесло итальянское кино 1970-х годов. Эпоха неореализма с его подчас лирическим, а когда и язвительным юмором, черпавшим вдохновение в commedia dell’arte с его архетипами (мелкий воришка, занудный школьный учитель, карабинер-простофиля и т.д.), а также в традициях буффонадного площадного сценического искусства времен Древнего Рима.
Составной частью итальянского юмора, провоцировавшего подшучивать над соседом, по мнению поэта Джакомо Леопарди, творившего в первой половине XIX века, является «осознанное отчаяние», порождающее сарказм. Отсюда берутся примеры того, как в городке Бергамо, откуда был родом Труфальдино, охотно вышучивают жителей городка Брешия, расположенного всего-то в 40 км. А во Флоренции тычут пальцем в обитателей Сиены, другого тосканского города, между которыми на протяжении столетий шли споры и распри, нередко переходившие в вооруженные конфликты.
Существуют и целые пласты анекдотов, которые северяне рассказывают о южанах, и наоборот. Точно так же, как это делают фламандцы в отношении валлонов, шведы по поводу норвежцев или же французы в адрес бельгийцев, причем другая сторона платит той же монетой.
Кстати, о би-этническом королевстве бельгийцев. Здесь сосуществуют два стиля – фламандский, допускающий огульные нападки на монархию и религию, и валлонский, вытекающий, как пишет «Монд», из самоиронии, уничижительной самооценки, «отсутствия коллективной гордости».
До сих пор многим икается, когда вспоминают выпуск теленовостей в 2006 году: ведущий в прямом эфире объявил, что Бельгии как страны больше не существует. Или анекдот про франкофонов, судя по выводам «Монд», отнюдь не авторства фламандцев, а собственный, доморощенный: «Сколько позиций у Камасутры по-валлонски? Всего два: включено и выключено».
У испанцев склонности по части юмора, видимо, более кровожадные, если самым популярным антигероем служит у них продажный полицейский Торренте, характеризуемый его создателем, режиссером, сценаристом и основным актером Сантьяго Сегуро как «презренный тип, пошлый, плохой христианин, отвратительный, грубый». Не говоря уже том, что Торренте еще и расист, гомофоб и сексуальный маньяк, который спит с женой своего лучшего друга и вырывает мороженое из рук проходящего мимо ребенка.
В 2011 году Сегуро поместил свой персонаж в контекст финансового кризиса, переживаемого всем обществом: и вот уже Торренте кормится на улице у дармовой суповой кухни и просит подаяние, чтобы затем полученные от некого доброхота два евро потратить на поход в кабинку секс-шопа.
Кинокритик Жорди Коста, оценивая художественные достоинства этого телесериала, писал: «Автор представляет свое разочарование Испанией, которая живет только футболом, телевизором и проституцией. Это уже почти политическое кино… Торренте – это и гротеск, и карикатура в своей самой завершенной форме. Это чудовище, порожденное испанским подсознанием, это наш коллективный мистер Хайд…»
Про английский юмор, учитывая его своеобычность, можно говорить бесконечно долго (винтажный анекдот: «Новости дня: китайцы запустили в космос женщину-астронавта. Чего только они не придумают, только чтобы избавиться от своих женщин»). Но «Монд» ограничивается комментарийным пассажем: в жизни британцев юмор занимает привилегированное место, а способность шутить относится к числу едва ли не самых главных достоинств, своего рода мерилом привлекательности личности.
Антрополог Кейт Фокс считает, что если у других наций юмор является самостоятельным элементом, используемым «в особых случаях» «и при особых обстоятельствах», то у англичан он угадывается в каждом подтексте и присутствует практически повсеместно, ежеминутно и ежечасно.
Самый последний анекдот, порожденный летним спортивным ристалищем в Лондоне. «Испарина, боль, терпение и выносливость, люди, которые превозмогают все это… так выглядело лондонское метро в дни Олимпиады».
Наконец, самый неожиданный выбор французов – юмор у румын, про которых долго и подробно рассказывается, как они страдали под авторитарным режимом Чаушеску и находили утешение в политической сатире у себя на кухне. Как потом наступили счастливые дни после вхождения в Евросоюз: все расслабились, занялись материальным обогащением, стали рабами потребительского общества и позабыли, как травить анекдоты. Но затем налетел шквальный экономический кризис. Многие вспомнили ностальгически о временах стабильности при дяде Чау. И снова стали популярными (перелицованные со старых) шутки на злобу дня.
Вот достойная иллюстрация. Сидит румын на берегу озера. Подходит американец, спрашивает, что тот делает. «Ничего, смотрю на озеро». «Хорошо, но ты мог бы взять удочку и ловить рыбу». «Зачем?» «Часть рыбы ты съешь, а остальное продашь, заработав деньги». «Зачем?» «С этими деньгами ты купишь лодку и станешь ловить еще больше рыбы». «Зачем?» «Ну, ты даешь… С большими деньгами ты сможешь купить рыболовный сейнер, нанять работников, которые будут ловить рыбу вместо тебя, а ты сможешь сидеть на берегу и смотреть на озеро». «Так я это и так делаю».
…Шутить мы все горазды, и в основе юмора почти всегда лежат парадоксы и противоречия, заложенные в человеческую природу. Однако всегда сказываются культурные традиции, «память рода», психологическая матрица, которые окрашивают шутки в цвета национального характера.
Владимир МИХЕЕВ