«Брекзит»: Британия уходит в одиночное плавание


Почему островные евроскептики взяли верх в 2016 году

…Знаменательное признание, в чём-то сродни фрейдовской оговорке, прозвучало из уст Иэна Шона, директора по развитию Глобального аквакультурного альянса, в его выступлении по скайпу в ходе V Международной конференции «Рыба» – технологии рыбопереработки и аквакультуры. Дело было 30 января, накануне судьбоносного исхода Британии из Евросоюза. «Сегодня последний день, когда я обращаюсь к вам как европеец. Послезавтра Британия останется одна (“alone”)», – предварил свою презентацию островной житель.

Оглядываясь назад, чтобы понять, с какой-такой стати 52% британцев на референдуме 23 июня 2016 года (всего 30 миллионов исполнили гражданский долг) проголосовали против того, чтобы сохранить статус добросовестного члена Европейского Союза, необходимо скрупулёзно разобрать постфактум мотивы обеих фракций. Той, что выступала за сецессию, и другой, что ратовала либо за статус-кво, то есть хотела остаться, либо за переформатирование в свою пользу всего набора правил общежития в рамках ЕС.

 

Страх перед нашествием чужаков

Что сыграло на руку сепаратистам из лагеря «Уходим» (“Leave”) в первую очередь? Страх. Это первое. Страх перед пришельцами, угрожающими как перехватом вакансий на рынке труда в нише низкоквалифицированных работников, при готовности принимать более скромное вознаграждение, так и созданием замкнутых этнических общин, не признающих обычаев коренного населения, не желающих конфессионально-культурной ассимиляции, к тому же размножающихся с невероятной скоростью.

«Страх быть выдавленными иммигрантами – отмечала «Нью-Йорк таймс» – послужил движущей силой для тех, кто голосовал за «уход», и это беспокойство проявлялось как лейтмотив обсуждений этой темы в социальных сетях. Озабоченность процессом глобализации и желание увести Британию из-под пяты Брюсселя также сыграли свою роль» (“Fear of being overrun by immigrants was a driving concern for “Leave” voters, who appeared to dominate the conversation on social media. Globalization concerns and a desire to wrest Britain from under Brussels’ thumb were also factors”).

Коль скоро Британия делегировала большой объём полномочий брюссельским сидельцам, то от них ожидали и грамотных управленческих решений, которые не допустили бы, в частности, наплыва иноконфессиональных и инокультурных мигрантов. Вместо этого думные дьяки в Брюсселе придумали систему квот для распределения незваных гостей по всем странам-членам ЕС.

Как ответная реакция, по выражению Марины Гржинич из Колледжа изящных искусств в Вене, возникла «паранойя», предубеждение, отторжение. В глубинных слоях анти-иммигрантских настроений, указывает эксперт, лежит историческая неприязнь к чужакам.

Для понимания природы страха и неприязни к пришлым в Европе необходимо учитывать, подчёркивает Гржинич, что «…имперская Британия, а также Франция и постнацистская Германия, не говоря уже о Бельгии, – это те европейские страны, что накопили своё богатство путём прямой эксплуатации, экспроприации и рабства, связанного с жестоким прошлым – колониализмом и нынешней колонизацией в регионах, откуда прибывали и продолжают прибывать в массовом порядке беженцы и мигранты» (“…imperial Britain as well as France and post-Nazi Germany, not to forget Belgium, are all European countries that accumulated their wealth through direct exploitation, expropriation, and slavery, with brutal past colonialism and present coloniality in the regions from where refugees and migrants have arrived and continue to arrive massively”).

Второй причиной подъема «сепаров», пользуясь популярным жаргоном киевского режима, стали институциональный изъяны правления наднациональных органов власти Евросоюза: от Еврокомиссии и Европейского Совета до Европарламента. Раздражение рядовых британцев вызывала евробюрократия из никем не выбранных чиновников, мелочная опека и вмешательство брюссельских столоначальников, устанавливающих нормы выгнутости и вогнутости продаваемых на рынке огурцов, но при этом гнущих собственную выю, сжимаемую руками бесстрастных лоббистов крупных корпораций, в том числе транснациональных.

Эти настроения удачно выразил Матей Стропницки, лидер партии «зелёных» в Чехии: «Евросоюз, действительно, функционирует не оптимально; в глазах многих он, отрекаясь от собственных принципов, всё больше превращается в инструмент для транснациональных корпораций, а не защитника простых людей» (“The EU truly does not function optimally, in the eyes of many it is going against its own principles and is more and more of a platform for transnational corporations, rather than a champion of ordinary people”).

Отсюда растут корни недоверия к брюссельской закамуфлированной «многобанкирщине». В сердцевине кризиса доверия, если отшелушить все маскировочные покровы, считает Агнешка Вишневска, главный редактор польского журнала Dziennik Opinii, высказавшаяся на веб-портале Fronda.pl, лежит «технократический Брюссель, глухой к голосу народа и суверенных национальных государств» (“a technocratic Brussels deaf to the voice of the people and sovereign nation states”).

Рядовые граждане, называемые «обывателями» в тех случаях, когда они ведут себя неподобающим или ненадлежащим образом – в глазах властей или сторонних наблюдателей, провели нехитрую математическую операцию, экстраполяцию существующего потока пришельцев и были ошеломлены тем, сколько чужаков появится у них по соседству через каких-нибудь 15-20 лет. Притом Евросоюз будет только облегчать своей толерантной политикой открытости массовое заселенение Британских островов не поддающимися ассимиляции непрошенными гостями.

Этим тезисом-жупелом пугали обывателя горластые активисты партии «независимости» (UKIP) во главе с эксцентричным говоруном не без харизмы (см. «Феномен Фараджа», №10(92), 2014), напористо утверждавшие, что референдум – это единственный и, возможно, последний шанс для нынешнего поколения британцев восстановить упорядоченный пограничный режим, а значит, и вернуть суверенитет и «контроль» за всеми домашними делами (“take back control”).

Не менее тревожными звонками послужили взрывы, устроенные в центре Лондона смертниками 7 июля 2005 года (эту серию терактов часто именуют 7/7 как аналог 9/11), когда жертвами стали гражданские лица, обычные пассажиры общественного транспорта в час пик. Несмотря на очевидный факт, что террористы оказались своими, доморощенными, мигрантами второго поколения, то есть – продуктом провалившейся политики культурной ассимиляции, британцы осознали опасность не только религиозного экстремизма, зародившегося у них дома, но и невольно импортируемого извне с потоком нелегальных мигрантов.

В последние годы, когда мощная приливная волна мигрантов с Ближнего Востока, Афганистана и Ливии, из стран, опустошенных внутренними склоками и вмешательством внерегиональных акторов, обрушилась на европейские берега, островитяне почувствовали себя неуютно. Возникло ощущение уязвимости, навевавшее глубинные воспоминания об арабском нашествии и покорении Испании. Врожденный инстинкт самосохранения стал спусковым крючком для распространения сепаратистских настроений в обществе.

Эмоционально восприняли угрозы устоявшемуся порядку вещей люди пожилого возраста, т.н. «седовласые» (“Grey hairs”). Подсчёты выявили, что самый большой сегмент сторонников выхода из союза образовали британцы в возрасте 55 лет и старше. Трое из каждых пяти избирателей в возрасте 65 лет и старше выразили недовольство тем, что Британия состоит в Евросоюзе. Это та категория граждан, что ещё помнит «добрые старые времена» (“good old days”), помнит день вчерашний, когда «все мои беды казались такими далекими», как выражались «Битлз» (“Yesterday, all my troubles seemed so far away”).

 

Навязанный аскетизм набил оскомину

Рецепты школы монетаристов, взятые на вооружение стратегами Евросоюза, оказались мощной разрушительной силой. Эта «школа мысли» ставит во главу угла контроль за денежной массой и сдерживание инфляции, предполагающее сокращение государственных расходов и экономию на всём, что можно отнести к непрофильным активам, а это для монетаристов подразумевает зарплаты, пенсии, социальные пособия, налоговые льготы для нуждающихся и так далее. Цена этого искусственного аскетизма оказалась для единоевропейцев непомерной.

«Брекзит», по мнению Флорин Поэнару из CriticAtac в Румынии, может быть квалифицирован «как успех экстремистских и квазифашистских сил в Великобритании и Европе». Но одновременно голосование за выход из ЕС это и «голос бесправных классов трудящихся, пресытившихся неолиберальной и политикой жесткой экономии Европы». Вдобавок «Брекзит» это ещё и «победа расизма, британского колониального национализма и ксенофобии, а также критики с левых позиций неолиберализма ЕС, империализма и недемократической политики жесткой экономии».

Схожей точки зрения придерживается и австрийка Марина Гржинич: «Кризис капиталистической системы в 2008 году привёл к обезглавливание рабочего класса в ЕС, стагнации и приватизации государственных услуг. В то время как мы видим, что банки выжили и сегодня практикуют раскулачивание (должников). Следуя леволиберальным (в изначальном их смысле) концепциям, Гржинич заключила: «…ясно, что единственными суверенными субъектами сегодня являются центральные банки, МВФ и военная промышленность » (“…it is clear that the only sovereign entities today are the central banks, the IMF, and the war industry ”).

В Британии финансовый сектор, считавшийся «жемчужиной» национальной экономики, чья мощь, правда, была заметно подорвана деиндустриализацией после реформ Тэтчер, больше не выступал в качестве движущей силы, не служил драйвером развития. Сказывалось и медленное восстановление экономики ЕС в целом. В третьем квартале 2016 года дефицит текущего счета платёжного баланса увеличился. По данным Управления национальной статистики, бывшая негоциантская держава продемонстрировала худшие показатели торговли почти за три года: разница между поступлением денег в казну и расходами достигла внушительных 25,5 млрд. фунтов стерлингов, что равнялось 5,2% ВВП.

 

Конфликт цивилизационных ценностей

Британские защитники консервативных ценностей, хотя и в меньшей степени, чем их французские коллеги, опасались, что «пришельцы» разрушат их культурное наследие и индивидуальность или уже совершают это деструктивное действо. «Евросоюз остаётся абстракцией для многих его граждан, которые видят только бюрократического монстра, который уничтожает их национальную идентичность» (“The EU remains abstract for many of its citizens, who see it as a bureaucratic monster that does away with national identities”). Это мнение Бернд Ригерт, корреспондент DW-RADIO в Брюсселе, высказал ещё в 2007 году. Девять лет спустя эта мысль прописалась на знаменах умеренных и неумеренных националистов в Австрии, Дании, Нидерландах, Франции, Германии и т.д.

Борис Буден, немецкий философ с факультета искусства и дизайна Университета Баухаус в Веймаре, расценивает разочарование части британских избирателей, которые склонили баланс сил в пользу исхода, как «симптом глубокого кризиса Европейского Союза, или, точнее, как следствие провала европейской интеграции» (“symptom of a deep crisis of the European Union, or, to put it more precisely, as an effect of the failure of European integration”). По его разумению, причина раскола внутри британского общества, да и в Европе в целом кроется в институционализации «двух классов европейских граждан» (имеется в виду высшего и низшего класса).

Те британские избиратели, которые хотели бы остаться в ЕС, по словам немецкого философа, «молоды, лучше образованы, мобильны, либеральны, космополитичны и достаточно гибки, чтобы угнаться за быстрыми рыночными преобразованиями. Короче говоря, это элита, которая подходит для Европы, потому что она в целом подходит для глобализации, в которой она видит для себя шанс и возможности» (“young, better educated, mobile, liberal, cosmopolitan and flexible enough to catch up with the speed of the market-driven transformations. In short, it is an elite that is fit for Europe because it is generally fit for globalization in which it sees its chances and opportunities”).

Им противостоят их соотечественницы и соотечественницы, которые, пользуясь терминологией Будена «хотели, чтобы их Соединенное Королевство служило бы исключительно им, и потому по всему европейскому континенту они мобилизуются сегодня, чтобы защитить свои дома, нации, культурные идентичности и то, что осталось от прежнего социального благосостояния, не только от мигрантов, но и от глобализации, которая угрожает стереть их с лица земли. Они старше, не очень образованны, культурно инертны, одноязычны и глубоко укоренены в своих провинциальных местечках, которые являются всего лишь заброшенными постиндустриальными пустошами» (“wanted their United Kingdom exclusively for themselves, and all over the European continent they are mobilizing today to protect their homes, nations, cultural identities and what has remained of former social welfare, not only from migrants but from globalization that threatens to wipe them out. They are older, not well educated, culturally inertial, monolingual, and deeply anchored in their provincial localities, which are but desolate post-industrial wastelands”).

Необходимо противопоставить умозаключению Будена статистику: на самом деле, именно зажиточная Юго-Восточная Англия, оплот и опора наследственной аристократии, хорошо образованная и со средним IQ выше, чем по всей стране, проголосовала за выход из Евросоюза. Утверждение Будена не стыкуется с тем, что значительная часть предпринимателей из малого и среднего бизнеса, включая даже некоторые солидные финансовые институты, обслуживающие отечественных клиентов, проголосовала за развод с «либеральной, космополитичной и гибкой» единой Европой.

Более вероятно, что доминирующим мотивом этих едва ли «культурно инертных» людей было чувство самосохранения и забота о сбережении национальной идентичности перед лицом негативных последствий глобализации и европейской интеграции как ее неотъемлемой части.

 

Тактические ошибки евро-оптимистов

В противоположном лагере «Остаёмся» (“Remain”) вели не менее агрессивную кампанию по индоктринированию публики. Стержнем стало запугивание в соответствии с «Проектом Страх» (“Project Fear”). Однако, в этом случае возник эффект бумеранга. Да, многие увидели резон в том, что после выхода из ЕС Британия столкнётся с сокращением государственных субсидий для поддержания Национальной системы здравоохранения (NHS), с увеличением подоходного налога, с долгими и мучительными переговорами с новыми приоритетными торговыми партнёрами, в частности, с США, когда придётся «встать в конец очереди» (”back of the queue”).

Из лагеря сепаратистов последовало опровержение. Оно звучало убедительно, и потому многие граждане, как констатировала Би-Би-си, «быстро отмахнулась от скептиков как от богатых, ни перед кем не отчитывающихся элит со своими собственными корыстными интересами» (“was quick to dismiss the naysayers as wealthy, unaccountable elites with their own vested interests”).

Затем сепаратисты вбросили в медийное пространство заманчивый посул. Благодаря выходу из союза якобы удастся сэкономить до 350 миллионов фунтов стерлингов в неделю, ранее отправляющихся в бездонную бочку казны ЕС, а значит, эти деньги можно потратить на бесплатную медицину (NHS). В итоге контраргумент оказался более «понятным и привлекательным для избирателей разного возраста и политических убеждений» (“easy to understand and attractive to voters of different ages and political persuasions”), отметила Би-би-си.

Главным доводом против ухода из единой Европы были прогнозы глубокого экономического спада. Однако, их авторы, как заявил Тим Бутэ, доцент кафедры политологии и публичной политики, «совершенно не смогли доказать это», и потому публичные дебаты по существу вскоре переросли в формат «мы против них», что позволило скрытым страхам и предрассудкам возобладать в более традиционалистских и интровертных слоях британского общества.

Солидарен с Бутэ Илья Будрайтскис, политический обозреватель на сайте Openleft.ru (онлайн-платформа для русских левых), который вполне резонно замечает, что аргументы интегристов, мол, Евросоюз есть олицетворение «толерантности, драматических уроков истории и общих гуманистических ценностей», а его противники это «расисты, отсталые, глупые и иррациональные», не выдержали сшибки лоб в лоб с бесхитростным цинизмом.

«Когда политическая дискуссия свелась к примитивному противостоянию между просвещенными умами и иррациональными тёмными аффектами и предрассудками, иррациональность стала самой умной и циничной политической стратегией», – заключает обозреватель. Впору поиронизировать: блаженны верующие… и циники, умеющие упрощать сложные жизненные ситуации.

 

Это всё придумал Черчилль в энном году

Будучи в пору ВМВ премьер-министром Великобритании, Уинстон Черчилль отметился довольно противоречивыми заявлениями о преимуществах пребывания в составе будущей единой Европы. На заре холодной войны он позиционировал себя как поборник объединения. «Если бы Европа однажды объединилась, чтобы совместно пользоваться общим наследием, то не было бы предела счастью, процветанию и славе, которыми могли бы в этом случае наслаждались ее триста или четыреста миллионов человек» (“If Europe were once united in the sharing of its common inheritance there were be no limit to the happiness, to the prosperity and the glory which its three or four hundred million people would enjoy”).

Более того, однажды в своей речи в Цюрихе Черчилль употребил дерзкий термин «Соединенные Штаты Европы», чем вызвал лавину критических откликов. Позже, однако, в 1953 году Черчилль вынес свой знаменитый приговор о том, какое место Британия должна занимать в сообществе: «Мы с Европой, но не принадлежим ей; мы связаны с ней, но этим не скомпрометированы» (“ We are with Europe, but not of it; we are linked, but not compromised”) – (см. «Брекзит»: английский национализм взял верх», №6(111), 2016).

Рассматривая ретроспективно политику всех сменявших друг друга правительств в Лондоне, легко заметить, что в отношении членства в Евросоюзе и его интеграционных процессов правящие элиты всегда исходили из черчиллевской формулы, означающей, по сути, «ограниченную лояльность». Или – лояльность с оговорками.

Это двусмысленное положение Британии в объединенной Европе удачно прокомментировала Элизабет Коббс, профессор американской истории в Техасском аграрно-техническом университете и научный сотрудник Стэнфордского Института Гувера. Цитирую:

«Оказывается, Шарль де Голль был прав, сомневаясь в лояльности Британии по отношению к Европе. Великобритания получила членство в организации в 1973 году только после смерти французского президента, которому теперь, возможно, придётся восстать из могилы, чтобы восстановить единство. Участие Англии никогда не было главным в этом интеграционном эксперименте, хотя и добавляло блеска» (“It turns out that Charles De Gaulle was right to doubt Britain’s loyalty to Europe. The United Kingdom won membership in 1973 only after the death of the French president, who might need to rise from the grave to restore unity now. England’s participation was never central to the experiment of integration, though it added luster”).

Черчилль и британцы в целом не были воодушевлены идеалами, которыми жили, дышали и руководствовались отцы-основатели и провидцы единой Европы, такие как министр иностранных дел Франции Робер Шуман (1886-1963) и французский политик Жан Монне (1888-1979). Эти галлы твёрдо верили, что после разрушительной Второй мировой войны возникли неоспоримые доказательства целесообразности построить крепкий мир посредством политического, экономического и культурного сотрудничества и тем избегнуть новой катастрофы, которую способна вызвать новая полномасштабная конфронтация.

Жан Монне постулировал абсолютную ценность объединения наций как реальной, пусть и относительной панацеи от укоренившейся вражды, которая на протяжении долгих веков служила причиной войн на европейском континенте. «Объединение… необходимо для возрождения нашей европейской цивилизации и для сохранения мира», – подчёркивал этот убеждённый интегратор.

…Сегодня стало ясно, что островные сепаратисты не видят себе места в интеграционном процессе «возрождения нашей европейской цивилизации», сделав выбор в пользу одиночного плавания – но с одной оговоркой (см. «Брекзит»: ещё не вечер, но уже сумерки», №2(148), 2020). Будет ли у плавучего средства под названием «Британия» семь футов под килем? Не поджидает ли его на семи морях айсберг, чьи дальние предки помнят встречу с «Титаником»?..

Владимир МИХЕЕВ