Свен соскучился по хорошей компании. Настоящий. Своей. Когда всё в лыко. Хочется слушать и заслушиваться. Говорить взахлеб. Быть таким, как есть, не лебезя и не надувая щеки. Не приструнивать себя и ни в чем себя не ограничивать.
Его назначили начальником тюрьмы полтора года назад. Сначала он упивался своим повышением. В данном случае слово «начальник» не было пустым звуком. Оно значило очень много. Проще говоря, абсолютно все. Царь и Бог, он же надсмотрщик над рабами и отец родной – так он воспринимался теми, с кем Свен оказался в одном и том же замкнутом пространстве. Так, в зависимости от обстоятельств, ощущал себя и он сам.
Однако очень скоро Свен убедился в том, что его радужные мечты об обретенной им неограниченной свободе не имеют под собой никаких оснований. Тюрьма есть тюрьма. И для тех, кто сидит в ней, и для тех, кто приставлен надзирать за ними. С тех пор его единственным желанием стало сбежать. Послать всё куда подальше. Вырваться. Но ни отставка, ни перевод в другое место ему не светили.
Не удивительно, что на вечеринке, вдохновленный теплой дружественной обстановкой, Свен назюзюкался до поросячьего визга. Он жаждал напиться – он и напился. Зачем же было себе в этом отказывать.
Когда он вернулся в тюрьму, ему страшно захотелось не расплескать захваченное с собой сладкое упоительное чувство, которым он проникся, которым пропитался, которым насытился в согревшей его душу компании. Поэтому он уверенно прошел в самую дальнюю камеру и захлопнул за собой дверь. Ни решетки, ни стальные двери, ни электронные замки не могли его остановить: он был образцовым руководителем и помнил все цифры назубок.
В камере оказалось очень даже неплохо. Он отдохнул. Отоспался. Отлежался. Полностью восстановил силы и внутреннее равновесие. Даже вполне терпимо перекусил тем, что доставила ему без какого-либо его участия автоматизированная система распознавания и снабжения. А затем ему захотелось вернуться к отправлению своих обязанностей, перебраться в свой высокий начальственный кабинет.
Вот с этим-то и возникла заминка. Он знал внешние коды. Однако открыть что-либо изнутри было невозможно. Он попытался любым способом привлечь к себе внимание. Увы, стоило ему забарабанить в стены и дверь, как камера напомнила ему, что научно-технический прогресс ушел далеко вперед – его шибануло током и чем-то там еще, и на этом все закончилось. Кричать тоже было бессмысленно и бесполезно. Оставался только один способ – использовать систему экстренной связи, которая устанавливалась повсюду.
И тут Свен вспомнил, что самые отдаленные камеры, в одну из которых он забрался, были предназначены для отбывающих пожизненный срок. По причинам, которые он сейчас уже не мог припомнить, он велел такие системы в этих камерах демонтировать.
Оставалось лишь сидеть и ждать. Похоже, всю оставшуюся жизнь.
(Гуманитарное наследие. Из мемуаров обреченного)
После того, как предыдущий начальник тюрьмы бесследно исчез, ему на смену назначили Силивена. Сначала он тоже очень радовался и наслаждался тем, что стоит над всеми остальными. А затем с ним произошла точно такая же трансформация, что и с его предшественником. Он затосковал. Но в отличие от предшественника, у Силивена была мечта.
На полпути к районному центру дорога заворачивала к совершенно сказочному, уникальному месту на побережье. Аки палец там из земли торчала гора, отвесно обрывающаяся к морю. Прыгнуть вниз с площадки на вершине могли только самые тренированные люди. Пару раз в год здесь с большой помпой проводились турниры и чемпионаты. Изредка сюда приезжали съемочные группы, чтобы запечатлеть для истории подвиги спортсменов и каскадеров. Всё остальное время площадка пустовала. Никакой инфраструктуры вокруг не было. Может, потому, что ни скалы, ни порывы ветра, ни т.н. «узкое горлышко» смельчакам не угрожали.
С первого же дня, как Силивена привезли показать местную достопримечательность, он ею заболел. Ничего другого с той поры ему больше не было нужно. Он хотел только одного, жаждал этого, грезил, не переставая – прыгнуть.
Силивен закрывал глаза и ощущал, как восходящий поток воздуха подхватывает его и несет, и он парит, купаясь в лучах солнца, столь же красиво, как чайки и альбатросы, а потом устремляется вниз, срываясь в пике, почище самого современного бомбардировщика. Его грудь превращается в мощнейшие меха. Сердце начинает биться громко и ритмично, будто мотор стальной птицы. Тепло разливается по всему телу. Его охватывает ни с чем не сравнимое блаженство.
Однако он открывал глаза и видел вокруг себя всё те же опостылевшие ему стены, вышки, белесую плитку, колючую проволоку. Он мечтал о полете, а сидел в клетке. И то, что его подопечным намного хуже, нисколько не грело его душу. Всё в нем рвалось туда – к площадке на вершине.
И вот однажды задуманное удалось. На вечеринке он так ловко накачал свое сопровождение, что у него получилось поехать обратно одному. Он подогнал машину к самому краю площадки, разделся, забросил в нее вещи, разбежался и прыгнул.
Всё получилось так, как он и ожидал. Дивное чувство полета переполнило его. Да и падая вниз, он сумел удержать все взбудораженные эмоции под контролем. Он вошел в воду образцово. Ушел вглубь. Вынырнул. Восстановил дыхание. Ровными выверенными саженками поплыл к берегу – манящему, удобному, гостеприимному пляжу, спрятавшемуся под обрывом.
Зачем он это делает, Силивен не думал. После совершенного подвига всё казалось ему таким простым и доступным. Однако выбравшись на сушу, он вынужден был задать себе вполне естественный вопрос «а что дальше?». Ответа на него у Силивена не было. Он надеялся найти ступеньки наверх. Их не оказалось. Сброшенной сверху лестницы или хотя бы веревки тоже не было видно.
И тут он вспомнил, что организаторы турниров, спортсмены, съемочные группы и каскадеры приплывали в лагуну по морю. Без катера выбраться из нее было немыслимо. На гору не вскарабкаться – ее не смогли бы осилить и самые опытные альпинисты. Обойти по берегу ни у кого бы тоже не получилось – правая и левая оконечности лагуны выдавались далеко в море и были усеяны такими острыми осколками скал, что и самые лихие циркачи от такой затеи наотрез открестились бы.
Смеркалось. Проклиная всё на свете, Силивен в отчаяньи бегал от одной кромки пляжа к другой. От попыток отыскать выход он вскоре отказался. До него, наконец, дошло, что и одежда, и мобильник остались в машине наверху, и ему надеяться не на что. А тут еще, в довершение свалившихся на него бед, с закатом солнца начался такой колотун, что мамочка моя родная. Как Силивен пережил эту ночь, как не отдал концы от страха, холода и безысходности, он объяснить бы никому не смог.
Однако с утра, как рассвело, началось теперь уже настоящее безумие. Он раз за разом пытался выплыть из лагуны, но то ли волны и ветер, то ли течение или еще что, а, может, всё вместе неумолимо сносили его обратно к берегу, или что еще хуже – прибивали к скалам. Когда методом тыка он отыскал, в какое время из лагуны можно выплыть, силы оставили его. Пришлось делать паузу, чтобы передохнуть, сжать волю в кулак и дождаться следующего отлива. Плюс голод и нехватка питьевой воды навалились на него.
Ощущая нарастающие признаки безумия, Силивен всё-таки осуществил удачную попытку вырваться. Но его ждало очередное разочарование. Он инстинктивно поплыл направо. Это было не лучшее решение. Вскоре он убедился, что до горизонта берег усыпан всё теми же острыми, как лезвие бритвы, осколками скал, по которым не выползти, и вынужден был вернуться обратно. Правда, вернуться обратно тоже оказалось нелегким делом.
Время шло. Силивен превратился в комочек боли, отчаянья и ненависти к самому себе. Ничего человеческого в нем не осталось. Он метался в бреду. И, тем не менее, в конце концов, ему удался подвиг, по сравнению с которым прыжок, с которого всё началось, выглядел детской забавой.
Единственно, до площадки наверху он добрался совершенно другим человеком. В прямом смысле этого слова. Седым. Постаревшим чуть ли не вдвое. Обезображенным ударами о скалы и перенесенными страданиями. Машины там, где он ее оставил, естественно, не было. Первые же встречи с людьми показали ему, что убедить кого-либо, будто он – это он, у него нет ни малейшего шанса. Коротать век в психушке его не грело. Поэтому даже от мысли об этом он отказался. Имя Силивен больше никогда нигде не звучало и не упоминалось.
(Гуманитарное наследие. Из мемуаров о превратностях судьбы)
Загадочное исчезновение второго по счету смотрителя тюрьмы переполошило высокое начальство. Оно долго перебирало варианты, изучало подноготную кандидатов, а потом сделало, как ей показалось, правильный выбор. Сильвавен слыл трудягой. Ничего, кроме работы, для него не существовало. Абсолютно ни в чем порочащем он замечен не был. Своим горбом прошел по всем ступенькам карьерной лестницы. По жизни и по складу характера был анахоретом. Короче, во всех отношениях идеально соответствовал предложенной должности.
Заступив на пост, он, как и ожидали, бросился со всей страстью проявлять рвение. Он отремонтировал всё, что можно было обновить. Внедрил самые современные процедуры. Установил новое оборудование. Заставил персонал пройти курсы переподготовки. Создал для заключенных более качественные рабочие места. Подумал об их досуге. А затем всё пошло по накатанной колее, проторенной его предшественниками.
Сильвавен переделал всё, что мог, всё, что только могло прийти в голову, и начал маяться. Сначала про себя. Взаперти. Места себе не находя. Затем всё более открыто. Зло. Вызывающе. Мучая себя и окружающих. Склоняясь шаг за шагом к тому, чтобы послать всё куда подальше. Исчезнуть. Испариться. Придумать себя каким-то совсем иным. С другим призванием и жизненным кредо.
В тот день он надолго задержался в райцентре. С утра ему нужно было зачитать несколько официальных речей на всяких никому не нужных церемониях, к которым, правда, пришлось готовиться всю ночь. Затем пришлось надувать щеки, сидя на званой трапезе. После всего, чтобы развеяться и ослабить навалившуюся сонливость, он отправился бродить по городу.
Сильвавен ужасно устал. Ему хотелось просто упасть на зеленую травку и забыться. Но он заставил себя накручивать километр за километром как бы в наказание за то, что так много пришлось кривить душой.
Домой, если тюрьму можно назвать таким сокровенным и возвышенным словом, Сильвавен поехал уже в сумерках. Часть пути он привычно крутил баранку, отключив сознание. Но в машине усталость навалилась на него с новой силой. Прошло еще немного времени, и он понял, что ему не доехать: он уснет прямо за рулем, в лучшем случае – разобьет машину вдребезги, в худшем – разнесет кого-нибудь еще.
Пока хоть какие-то проблески сознания в нем еще теплились, он свернул с трассы, заехал на близлежащий хутор, припарковался у крыльца вполне добротного каменного дома и постучал в дверь. Это был максимум, на который он был способен. Сознание отключилось, с удовольствием уступив место автопилоту.
Первым, что он испытал, когда оно забрезжило вновь, было ощущение блаженства, подобного которому он не испытывал никогда в жизни. Блаженство словно распирало его. Заставляло сердце празднично колотиться. Придавало всему телу столь не свойственные ему упругость, невесомость и эластичность.
Почему всё так здорово, и что с ним происходит, Сильвавен даже не успел себя спросить. Стоило ему пошевельнуться, как теплое податливое женское тело, от которого исходил аромат молока и незабудок, прильнуло к нему и перевернуло на себя.
Потом они долго сидели в домотканых рубахах за уютно изгибающимся дубовым столом, прижавшись друг к другу. Вкусно ели пышущий свежестью хлеб, макая его попеременно в мёд и варенье, настоящее, домашнее, вкус которого он открывал для себя заново. Наслаждались отменно заваренным чаем, настоянным на травах, одни названия которых уже завораживали, удесятеряющим силы и желание. Осматривали постройки и вполне обширное, к тому же по уму устроенное хозяйство. Впитывали чистый упоительный девственный воздух, которым невозможно было пресытиться. Провожали заходящее солнце, весело играющее с ними в прятки. А потом, забравшись обратно в гостеприимное чрево ночи, дарили друг другу блаженство. Без устали и не считаясь.
– Каким же я был идиотом, – шептал Сильвавен зацелованными губами. – Это же надо, превратить свою жизнь своими собственными руками в полнейшее убожество и убедить себя в том, что она такой и должна быть. Да никогда больше. Настоящее счастье, настоящая свобода – вот они. Ни за что их не упущу. Упертости мне не занимать. Все работы по хозяйству освою. Они как раз по мне. Здесь есть, чем заняться. Есть, где развернуться. Решено.
Высокое начальство он поставил в известность, чтобы его не искали. Числящуюся за ним слишком уж вызывающую машину хорошенько припрятал. А больше ничего менять ему не пришлось. Судьба распорядилась за него. Он ей всего лишь подыграл.
(Гуманитарное наследие. Из картотеки оптимистических сценариев)
– Да это какое-то гиблое место, а не образцовая тюрьма (всё-таки Сильвавен с ней неплохо поработал), – пришло к заключению высокое начальство по результатам административного расследования. – Со всеми лучшими кадрами, которых ставят во главу заведения, вскоре обязательно что-то происходит. Они теряют голову или просто бесследно исчезают. Прямо наваждение какое-то.
Насколько они оказались правы, показала история, которая приключилась с очередным начальником заколдованного места, оно же – место лишения свободы. После того, как Слабовен достаточно освоился на новом месте, и всё могло крутиться самостоятельно без постоянного пригляда, его вызвали на кустовую встречу, ежегодно проводимую федеральным агентством.
Брать с собой кого-то, даже водителя, Слабовену не хотелось. Поэтому он решил поехать один. Он любил сидеть за баранкой, ощущать под ногой послушные ему 250 лошадиных сил, всматриваться вдаль. Возможность сменить обстановку окрыляла его. От поездки он ожидал исключительно позитивных эмоций. Развлекаться и гулять по городу он не собирался, кроме делового костюма ему ничего не было нужно, соответственно забросив в багажник полупустой чемодан, он рванул вперед.
Однако почти с самого начала всё пошло наперекосяк. Не успел он отъехать от расположения и сотни километров, как его остановил дорожный патруль. То ли за превышение скорости, то ли просто так – ради куража. Чтобы не терять времени на пустые разговоры, он опустил боковое стекло и протянул в их сторону свою яркую характерную ксиву, не выпуская ее из рук. И тут вдруг произошло неожиданное и непонятное: в мозгу у него что-то взорвалось, и он отключился.
Когда Слабовен пришел в себя, никого вокруг не было. Его машина мирно стояла на обочине. Ковбоев из дорожного патруля и след простыл. Слабовен вылез из машины, осмотрел ее и огляделся вокруг. Не найдя ничего подозрительного, покачал головой в недоумении и продолжил поездку.
Однако его приключения на этом не закончились. Они только начинались. Слабовен на рысях подъехал к пятизвездочнику, в котором организаторы для него забронировали номер. По привычке он хотел было бросить ключи от машины выскочившему навстречу служителю, но вовремя сообразил, что лучше всё делать самому, и свернул на подземную парковку.
Это спасло его от немедленного ареста и разоблачения. Слабовен открыл багажник, чтобы вытащить из него нехитрые пожитки, и обомлел. В нем лежал труп молодой и некогда, похоже, очень красивой женщины. Вот чем объяснялось нападение, которому он подвергся на большой дороге. Пока он был в беспамятстве, дорожная полиция, вернее, те, кто вырядились в нее, подставили его самым диким и немыслимым образом.
К своему ужасу Слабовен сразу понял: то, что труп ему подсунули, он доказать ни за что не сможет. Ему никто не поверит. Вот же он, вещдок. Значит, идти сдаваться в полицию – несусветная глупость.
Что же остается – избавиться от него любой ценой? Так, и никак иначе. Днем Слабовен досконально изучил окрестности города, а под утро, когда все еще досматривают сладкие сны, незаметно выгнал свою машину из гаража, добрался до намеченного им илистого водоема, и утопил в нем авто вместе с останками безымянной жертвы.
Дальше всё пошло как по маслу. На общем сборе начальников тюрем его поощрили почетной грамотой. Написанное им заявление о пропаже авто в полиции приняли без звука. На время поисков ему выделили новую с иголочки машину. Короче, всё складывалось как нельзя лучше.
Но одно дело – утопить авто, и совсем другое – стереть в памяти кровавую лужу, которая растеклась у него по багажнику. Одно дело – расточать всем улыбки и всем своим видом показывать, что всё в порядке, и совсем другое – оставшись наедине с самим собой, задаваться вопросом, когда же за тобой придут. Когда из повелителя ты превратишься в презираемого всеми червя. Когда и насколько за тобой с треском захлопнется тюремная камера.
В общем, очень скоро, буквально через несколько месяцев, «крыша» у Слабовена совсем поехала. Скрыть это было невозможно. За ним пришли не совсем те, кого он опасался. Но результат оказался очень схожим. Его повязали и упекли до конца жизни.
(Гуманитарное наследие. Из записок сумасшедшего)
Роковая тюрьма вновь, в который уже раз, оказалась без пригляда. Понимая, что привычными методами отыскать человека, который сумел бы удержаться на посту ее начальника, у них не получится, высокое начальство обратилось за помощью к медиумам. Те быстро сообразили, что к чему, и объяснили грушеголовым, что им нужен мечтатель. Не служака, не карьерист, а человек, у которого имеется хобби, у которого есть другие увлечения. Создание, для которого новая работа явилась бы довеском к существованию в воображаемом им мире.
Выбор пал на Себевена. Он подпадал под описание идеального кандидата, данное медиумами, как нельзя лучше. Часть своей жизни он проводил, как и все его сослуживцы, нося мундир, выезжая на задания, поднимаясь, пользуясь выслугой лет, по ступенькам служебной лестницы. Но не она была для него главной. Второй частью он дорожил в гораздо большей степени. В ней он был гением. Властителем дум. Первооткрывателем. В свободное от работы время Себевен кропал романы и повести.
Утвердившись в начальственном кресле, он первым делом выбрался в райцентр и вступил в тамошнее общество писателей, кинематографистов и литераторов. Члены общества собирались раз в неделю в погребке. Они заслушивали опус одного из своих или выдержки из него, обсуждали «нетленку», а потом дружно обмывали.
Вскоре очередь дошла и до Себевена. Он как раз закончил очередную историю, которой с радостью поделился с товарищами по клану. Наиболее выигрышными, наиболее яркими страницами своего творения он счел зарисовки из жизни вампиров. С них он и начал чтение.
В погребке царил полумрак. Чадили ароматизированные восковые свечи, расставленные на столах для придания всему богемной атмосферы. На стенах плясали и извивались причудливые тени, вроде бы, отбрасываемые писателями, кинематографистами и литераторами. Хотя так это или не так, можно было поспорить.
Себевен с упоением читал строки, повествующие о ритуале, совершаемом вампирами, и не замечал, как недавно обретенные им друзья потихоньку сдвигаются поближе к нему. Пересаживаются. Сжимают кольцо вокруг него всё плотнее и плотнее.
Когда до него дошло, что происходит, и он понял, что означают отблески огня на топорщащихся клыках, поднимающих верхнюю губу, было слишком поздно.
– Ты замечательно пишешь, прямо заслушаешься, – сказали они ему, осторожно, но крепко держа за руки. – А теперь мы тебе покажем, как это всё происходит в действительности.
(Гуманитарное наследие. Из ждущего своего часа неопубликованного дневника)
Когда этот ужас случился, Рву было всего восемь-девять лет. Ужас напрочь стёр все более ранние воспоминания. С него начался для Рва отсчет времени. Правильнее было бы говорить Рёву и для Рёва, потому что на самом деле мальчика звали Рёв, но никто не собирался выговаривать лишний звук и ломать себе язык.
Был тихий спокойный летний день конца августа, как обычно в тех краях. Жаркий. Сонный. Неспешный. Абсолютно ничего не предвещало трагедию. Вместе с родителями Рёв возвращался с отдыха на югах.
Сгрудившись в аэропорту, народ расслабленно попивал холодную минералку прямо из горлышка в ожидании посадки, когда началась террористическая атака. С разных концов здания раздались автоматные очереди. Громкоговоритель сначала пронзительно взвизгнул, а потом легко узнаваемый мужской голос с характерным акцентом предложил всем не дергаться, лечь на пол, положив руки за голову и, трясясь от страха, дожидаться, пока за ними придут и разберутся – расстрелять или помиловать именем Аллаха.
Однако никто разбираться не стал. Последовала чуть ли не войсковая операция. С неба посыпались десантники в камуфляжах, и в здании, набитом людьми, завязался самый настоящий бой.
Рва спасло то, что родители прикрыли его своими телами. Истекая кровью, они попросили его о двух вещах: оставаться лежать погребенным под ними и не двигаться, пока всё не кончится, и никогда их не забывать. Рёв выполнил оба обещания на все сто.
Он настолько неотличимо притворился мертвым, а его одежда настолько сильно пропиталась кровью, что его чуть не увезли вместе с телами остальных жертв. А потом в реабилитационном центре ему помогло выжить и восстановиться лишь одно – он не сошел с ума только потому, что родители были всё время рядом. В его сознании, конечно. Они утешали его. Подсказывали, что говорить и делать. Он с ними безостановочно и обо всем советовался.
И так продолжалось, сколько он себя помнил. В интернате, куда его сначала определили. Потом в семье дальних родственников, которые забрали его к себе. Затем в большом мире взрослых, в котором Рву, из-за всё еще трепещущей в душе психологической драмы, было так тяжело освоиться.
Как известно, со временем всё проходит. Время – лучший врачеватель. Рёв возмужал. Окреп. Вырос в статного привлекательного юношу. Не изменилась лишь его всегдашняя привычка всё обсуждать с родителями. Он спрашивал их, что лучше надеть. Что ответить на вопрос, заданный учителем. Как правильно решить задачу. Куда повести приглянувшуюся ему девушку. Они по-прежнему всегда и во всём были с ним.
Ничего не поменялось ни когда он стал жить с одной из них – она не возражала: лишь бы он был рядом, ни когда очень серьезно увлекся научными исследованиями. В университете выяснилось, что у него чертовски удачно устроены мозги. Там, где другие видели не более чем набор разрозненных предметов, он улавливал взаимосвязи. Там, где другие запутывались в мелочах и деталях, он легко угадывал целое. Наверное, потому, что у него были такие знающие и опытные помощники – это родители показывали ему все нити, соединяющие явления, и идущие от них ответвления. Это они сплетали их для него в невидимые для чужих глаз цепочки закономерностей.
По окончании магистратуры его уговорили остаться в большом исследовательском центре при университете. Сразу дали лабораторию, целый сонм практикантов, возможность заказывать любое оборудование по своему усмотрению. Он особенно не сопротивлялся – родители с энтузиазмом одобрили сделанный им выбор.
То, чем он занимался, трудно объяснить непосвященным. Однако попробую. Ученые до него исходили из того, что каждый человек подчиняется одному биоритму. У него одна физиология. У него единый рисунок импульсов, исходящих от головного мозга. Рёв на ментальном уровне видел, что это не так. Это несостоятельное и недопустимое упрощение.
Каждый человек живет одновременно в нескольких системах координат. Он плавно и естественно кочует, следуя широкой гамме зависимостей, от одной к другой. У него одновременно целая куча биоритмов. Просто они накладываются друг на друга, поэтому их чрезвычайно сложно разделить и идентифицировать. И от головного мозга идут вовсе не когерентные импульсы, а, по крайней мере, несколько различных потоков, иногда, в зависимости от личности, даже десятки.
Возглавив лабораторию, Рёв поставил серию опытов, блестяще подтвердивших, что это именно так и никак иначе. Они затем были убедительно повторены учеными, работающими в этой же и сходных областях знаний, из разных стран. Причем лидерство Рва в их проведении никому даже в голову не приходило оспаривать.
Его догадки были гениальны. У него появилась целая плеяда выдающихся последователей. Фактически они подготовили коренной переворот в науке о человеке, в наших представлениях о том, как он устроен, как всё в нем происходит.
Но доказать многообразие, заключенное в единстве личности, было всего лишь первым шагом. Надо было идти дальше. Нужно было объяснить, почему. Установить из кого, из чего оно складывается. И тут помощь родителей по традиции оказалась как нельзя кстати.
– Доверься своему подсознанию, – сказали они ему. – Не трусь. Спустись на его нижние этажи. Если что пойдет не так, мы поможем тебе вырваться. Можешь положиться на нас.
Рёв немного поколебался, а потом всё же рискнул. Брать никого с собой было нельзя. Приходилось идти одному. На всякий случай он прихватил с собой связку факелов и набор слесарных инструментов – чутье подсказывало, что они ему пригодятся.
Рёв откинул полог, за которым пряталась огромная, покрытая ржавчиной входная дверь, и распахнул ее. Вниз вели зеленые, склизкие, поросшие мхом ступеньки. Они скручивались в винтовую лестницу, которая тонула в темноте. Они уходили далеко вниз. Но Рёв зажег факел, обвязался длинной веревкой, конец которой закрепил наверху, и отважно начал спуск.
Он проходил пролет за пролетом, зажигал факел за факелом, а ступеньки все вели и вели вниз. Дальше и дальше. Ниже и ниже. Наконец, последняя ступенька была пройдена. Свод расступился. Рёв находился в просторном каземате. В отличие от винтовой лестницы, здесь было чисто и прибрано. Чувствовалось, что за ним кто-то ухаживает.
В общий зал выходило, как он посчитал, девять дверей – китайская традиция цифровых символов, отметил он про себя. Как у Храма Неба (Тяньтань) в Пекине.
– Что дальше? – спросил Рёв родителей.
– Ты прекрасно знаешь и сам, – ответили они ему, – иначе бы не стал брать набор инструментов.
Работа закипела. Рёв простукивал двери, понимал, как они устроены, и вскрывал их. Одну за другой. Одну за другой. Без перерыва. Не останавливаясь и не задумываясь. Он знал, что так нужно. Этого ему было достаточно.
А когда он распахнул все девять дверей, к нему на площадку, щурясь от яркого света факелов, вышли девять мужчин и женщин, девять мальчишек и девчонок, похожих на него как две капли воды и одновременно совершенно иных. Они все обнялись и расплакались. Оковы пали. С заточением было покончено. Они, наконец-то, могли быть вместе. Могли дышать полной грудью, радоваться жизни, быть этой жизнью и творить ее.
Лестница исчезла. Каземат растворился. Они все вместе были на поверхности.
Рёв дал свободу множественности и разнообразию, сформировавшим его «я». Теперь предстояло дать свободу всем обитателям Земли. Но за эту свободу предстояло еще побороться.
© Н.И.ТНЭЛМ