Изнурительно долгое падение в будущее

Резким быстрым выверенным движением он расправил крылья и метнулся в небо. Оно благосклонно подчинилось ему. Оно было в его распоряжении. Оно слушалось каждого его слова.

Мощные широкие крылья несли его легко и свободно. Он парил в вышине, и сила переполняла его. Взмах – и он почти касался водной глади и кромки леса. Другой – и самые высокие горы оставались далеко внизу.

Для него не существовало препятствий. Никто не осмеливался рядиться ему в противники. Солнышко заискивающе улыбалось ему. Ветер верноподданнически овевал его. Весь мир сиял и переливался, чтобы доставить ему удовольствие.

Он от души наслаждался всем на свете. Чувством полета. Необъятным горизонтом. Гармонией красок. Всеобщей готовностью служить и угождать ему. И восторг, переполнявший его, не омрачало ни облачка. Даже малюсенького.

Столь дивный, светлый, безоблачный восторг должен был длиться вечно. Но что это? Крылья – его верные друзья и надежные помощники, в которые он так верил, наливаются свинцом, становятся тяжеленными и беспомощно повисают.

Необоримая усталость охватывает его. Глаза перестают видеть. Уши перестают слышать. Тело – подчиняться. Он превращается в безвольный комочек подрагивающих перьев и камнем падает вниз. Всё в нем содрогается от ужаса неминуемого столкновения с Землей, злорадно подготовившей для его падения каменюги поострее.

Страх лишь усиливает переполняющую его беспомощность. Ослепляет. Высасывает все силы. Парализует волю. Заставляет издавать дикие, ни на что не похожие утробные звуки, от которых гаснут последние проблески сознания, и душу охватывает безумная жалость к самому себе и всепоглощающий стыд.

Но не всё так плохо. В самый последний момент Млену всё-таки повезло. По жизни он был везунчиком. Ему удалось спастись. Донесшиеся до него душераздирающие крики разбудили его, и он успел проснуться. Промедли он хотя бы секунду – и всё было бы кончено: он неизбежно разбился бы.

За своевременное избавление стоило поднять бокал игристого вина. Не давая себе расслабиться, Млен пулей выскочил из постели, сбегал на кухню, достал бутылочку холодного, запотевшего, своего любимого полусухого шампанского и бабахнул пробку в обитую кожей входную дверь. Залпом опорожнив один за другим пару бокалов, он забрался обратно в постель и принялся рефлексировать. До рассвета было еще часа два, и у него оставалось достаточно времени, чтобы пообщаться с умным собеседником, т.е. с самим собой, и пофилософствовать.

С детства нас учили тому, что жизнь одна, сказал он самому себе, и сам же подтвердил справедливость этих слов. Ну, по крайней мере, некоторых из нас. И что не следует размениваться по мелочам. Надо сосредоточиться на главном. Посвятить ему всего себя, отказавшись от наносного и второстепенного. Какая наивность.

Каждый из нас проживает как минимум несколько жизней. Наиболее удачливые и способные – десятки. Мир сновидений одаривает нас самыми удивительными и желанными перевоплощениями. Мир грез и воображения помогает испытать всё то, что нам хотелось бы испытать и почувствовать.

Он открывает двери в сотни параллельных реальностей. Позволяет одержать столь желанные сердцу победы. Заслужить награды. Спасти друзей и наказать ворогов. Заново переиграть все те ситуации, когда получилось не очень удачно, и хотелось бы иного.

С его помощью так легко утереть кое-кому нос. Завоевать, а не потерять. Найти и уже никому и никогда не отдавать. И, конечно же, заодно подправить историю, постоянно норовящую свернуть куда-то не туда.

И это далеко не всё. Многим удается прожить две-три, а то и большее количество скрытых жизней в нашем обычном мире – жизней, о которых не подозревают ни в семье, ни на работе. И для этого совсем не нужно быть агентом под прикрытием, как нынешней хозяйке Лэнгли.

Вот мне, например, выпало быть Черным котом. Странно, что это не он парил сегодня ночью в поднебесье, а потом чуть было не разбился и не похоронил меня. Только настоящим – задорным, всё знающим и ничего не боящимся мурлыкой-авантюристом, а не тем черным котом, о котором распевают песни и рассказывают всякие завиральные глупости.

Сколько всего мне довелось пережить в его шкуре! Одни только путешествия по крышам чего стоят. Рим, Венеция, Неаполь, Лондон и Париж, Вена и Санкт-Петербург – все они безраздельно отдавались мне, делясь своими тайнами и красотой, двойной, тройной, да какой угодно жизнью, скрытой от людских глаз, о которой обитатели этих и всех других городов даже не подозревают.

А любовь! Разве люди умеют любить. Ха-ха-ха. Смех, да и только. Несколько жалких минут, выторгованных у судьбы, и не более того. Другое дело я. Сутками без перерыва, день за днем предаваться любви, особенно по весне, вот это да! Вот это сила. Наслаждение. Упоение жизнью. Самореализация. Когда есть о чем вспомнить. И от любого такого воспоминания вскипает кровь. Если бы люди только знали, чего они лишены.

А сонмы почитательниц таланта, отправляющихся вместе со мной на покоренье крыш, столь же многочисленных, как бунтовщики на улицах Барселоны, только умеющих не в пример каталонцам ни на что не посягать и наслаждаться мечтой. Таких милых, требовательных и послушных. Как это было восхитительно, каким это было чарующим зрелищем, когда они чинно рассаживались ряд за рядом в ожидании своей очереди и вдохновенно любовались закатом, а потом восходом и мириадами звезд, в которые можно всматриваться бесконечно. Не то что эти драчливые зануды-националисты, наводняющие центральные площади европейских городов, чтобы покуражиться, показать, какие они крутые и погрозить увесистым кулаком то одним, то другим, то третьим.

Вслед за кошечками на крыши со всех сторон устремлялись завистники и соперники, которым не давала покоя моя слава. Для меня и для избранниц это служило лишь дополнительным развлечением. Устроить на покатых изломанных крышах бой быков – кто же пропустит такое изысканное шоу. Всегда был рад в нем поучаствовать. Ведь разве могут сравниться с настоящим Черным котом какие-то там жирные отъевшиеся на домашних харчах полосатики, больше похожие на каторжников, или рыжие, пегие и любые другие бестии, не умеющие даже усы распушить по-настоящему.

А кошачья культура, в которую я как Черный кот столько вложил! Вы думаете, она какая-нибудь примитивная и второсортная. Какое заблуждение. Да если разобраться, вся человеческая культура есть не более чем плагиат и жалкое подобие нашей древнейшей на Земле цивилизации, столько давшей двуногому, четвероногому и многоногому населению планеты, бегающему, ползающему, плавающему и летающему.

Скажите, положив руку на сердце, кто сочинил первые гимны солнцу, звездам и всему сущему, песни радости, преданности и умиротворения. Да, вы угадали. В этом не может быть абсолютно никаких сомнений. А кто первым освоил весь безграничный лексикон любовных стонов и мурлыканья. Кто придумал первоначальный фольклор, из которого затем выросла вся современная литература и поэзия, и который человечество беззастенчиво присвоило себе, обобрав, а затем подчинив себе кошачий народ.

Хотя, черт с ним. Не будем считаться. Перевоплотиться в Черного кота и, наигравшись всласть в другую жизнь, возвращать себе человеческий облик – такое блаженство, такое благословение Господне. Разве с этим может что-то сравниться. По количеству тестостерона, выбрасываемого в кровь, это даже выше, чем переноситься игрой воображения в любую другую эпоху взросления человечества, любое другое место и время, искромсав пространственно-временной континуум, и ощущать себя то Екатериной Великой, то Сократом, Александром Великим, Юлием Цезарем, Веллингтоном, Тимуром, Шекспиром, Барышниковым, Синатрой, Мата Хари – кому, кто или что нравится. По-разному великих так много – есть из кого выбрать.

На самом деле Млен несколько кривил душой, воскуряя фимиам достоинствам и похождениям Черного кота и уговаривая себя, будто Черный кот – это его второе «я». И в реальном мире у него была тайна, о которой до поры до времени никто не знал, и которая вынуждала его вести двойную жизнь. Может быть, правда, она служила водоразделом между наивной самоуверенностью молодости и взрослением.

Впервые это с ним случилось, когда он был еще совсем маленьким. Ему тогда едва исполнилось шесть лет. Хотя могло быть и меньше. В таком возрасте тоже очень часто желаемое выдается за действительное. Они возвращались вдвоем с матерью то ли с прогулки в парке, то ли из гостей. Была самая предательская часть суток, когда уже начинает смеркаться и окружающее тебя расплывается и утрачивает определённость, но фонари из экономии еще не зажигают.

Двое хлыщей в рванье с испитыми физиономиями неожиданно, как из засады, выскочили откуда-то сзади и потребовали у нее часы, деньги и нехитрые надетые драгоценности. Пока она наказывала сыну вести себя тихо и ни во что не вмешиваться, обнаглевшие грабители принялись сдирать с нее дорогую праздничную кофточку и вырывать из рук сумочку.

В ридикюле денег не было – откуда им было взяться, зато хранились документы на него и на нее, без которых жизнь в те времена легко могла превратиться в кромешный ад – вереницу нескончаемых мучений и недоразумений. Поэтому мать держала его мертвой хваткой и не отпускала.

Тогда один из нападавших ударил ее. Лучше бы он этого не делал. До того момента Млен тихонько стоял в стороне, как ему велела мать, и только сжимал кулачки от беспомощности. А тут его охватили такое негодование, такая ненависть, что он уже больше не мог сдержаться и бросился ей на подмогу.

Только одновременно с этим он что-то такое инстинктивно сделал, от чего за подонками разверзлась огромная крутящаяся воронка. Млен неуклюже налетел на мать, и так получилось, что она толкнула в нее бандитов. Один из них таки умудрился сорвать с нее кофточку или оторвать от нее приличный лоскут и со своей добычей полетел вниз в воронку. Второй ухватился за ожерелье, висевшее у нее на шее – отец потратил на него все заработанные деньги, когда Млен появился на свет – но оно, естественно, не выдержало его тяжести и порвалось. С душераздирающим воплем он последовал вслед за первым.

Воронка поглотила обоих и закрылась. Однако вместо того, чтобы обрадоваться неожиданному избавлению, мать отреагировала совершенно неадекватно. Сначала она разрыдалась, а потом там же, не сходя с места, ее вывернуло наизнанку. По дороге ее еще несколько раз начинало рвать. Так что к дверям дома она подошла жутко бледной и абсолютно зеленой.

И тут, не входя внутрь, она встала перед сыном на колени и попросила его никогда так больше не делать. Всё случившееся и особенно страдания, пережитые боготворимым им человеком у него на глазах, так сильно потрясли Млена, что он даже и не думал возражать и клятвенно пообещал.

Более того, Млен несколько лет строго придерживался данного им обещания – по всей видимости, ничего такого, что заставило бы его нарушить свое слово, с ним не случалось. А потом всё-таки произошло. Его на лето отправили отдыхать и набираться сил в молодежный лагерь то ли бойскаутов, то ли кого-то еще – тогда они были очень популярны.

И тамошних вожатых – или как их там называют – на их беду угораздило устроить публичную экзекуцию одному из непутевых лагерных мальчишек. А, может, девчонок. Точно он сказать бы не мог – так всё в нем пылало и тряслось от отвращения. Наверное, в назидание другим. Чтобы неповадно было. Чтобы сделать шелковыми всех остальных.

Они толкали его или ее по кругу, отвешивая тумаки и оплеухи, не сильные, чтобы не осталось следов, но страшно обидные и унизительные. И всё это гогоча и отпуская скабрезные остроты и упиваясь своим превосходством и безнаказанностью.

Млен терпел, сколько мог, а потом не выдержал. «Свиньи, ублюдки, выродки!» – закричал он на них во весь голос, выхватывая из губительного круга несчастного или несчастную, и опять сделал что-то такое, отчего за спиной у веселящихся насильников разверзлась расходящаяся в разные стороны крутящаяся воронка. Они обалдело замерли, а она подступила к ним, противно чавкнула и поглотила.

На этот раз родители его ни о чем не просили. Не становились перед ним на колени. Ничего не объясняли. Не уговаривали. Но он знал, что у них были очень крупные неприятности. Родители едва избежали какой-то большой беды. И то только потому, что у них нашлись очень влиятельные знакомые – в те времена, как и сейчас, честно признаться, всё зависело от этого. Всё, что они думали, всё, что переживали, легко читалось на их лицах.

И Млен сказал себе: «Всё. Шабаш. Никогда больше. Я не хочу, чтобы из-за меня страдали мои близкие. Не хочу больше нарушать обычный ход вещей. Запрещаю себе делать это непонятно что. И буду свято придерживаться запрета».

Но укорять себя и произносить клятвы, даже самые нужные и торжественные, ничего не стоит. Сдерживать же себя, держать в узде свои эмоции и подсознание – совсем другое дело.

Без особых приключений Млену минуло восемнадцать годков. Он учился в университете. Не заметив, пережил какое-то количество увлечений, которые его, по правде сказать, не особенно впечатлили. А потом привязался к одной из своих пассий.

Почему, он бы сказать не мог – от других она совсем не отличалась. Может, потому, что потратил на нее чуть больше времени, чем на других. Ему пришлось долго выгуливать ее по кино, театрам, знакомым и общим пьянкам, пока он не добился своего.

Зато, как он открыл для себя, это стоило того. А коли стоило, он, недолго думая, предложил ей руку и сердце. То, что последовало в ответ, он никак не ожидал.

«Я свободный человек, – заявила она. – Мне не нужны оковы. Я всегда буду с тем, с кем хочется мне сегодня. Я никому не буду подчиняться. Если ты забудешь свой щенячий бред и примешь мои условия, я останусь с тобой. Нет – иди на все четыре стороны. Ты мне не нужен».

А он-то был уверен, что она к нему неравнодушна. Что души в нем не чает. Какое предательство. Какое разочарование. Какая несправедливость. От обиды и унижения его всего передернуло. Еще похлеще, чем от удара тока.

«Ах так, – взвыл он, – тогда растворись! Изыди! Исчезни!» И моментально услужливая воронка волчком завертелась у нее за спиной. Но несостоявшаяся избранница, прикидывая, не слишком ли она перестаралась, ее, естественно, не заметила. Она бросила презрительный взгляд на искаженную теперь уже тревогой физиономию воздыхателя, гордо повернулась к нему спиной и шагнула вперед. В ушах Млена долго еще стоял крик несчастной жертвы его мести, пока она нестерпимо долго падала в жерло вулкана, захлопнувшееся у нее над головой.

С той поры Млен места себе не находил. Он ничего не мог делать. Всё валилось у него из рук. Перед глазами стояло ее лицо, по которому как в замедленной съемке проносились все ее эмоции: от удивления и непонимания до горечи и сводящего с ума ужаса и беспомощности.

«Я – чудовище, я – монстр, я – вурдалак, – Млен, не переставая, корил себя. – Я всё порчу, ломаю, делаю безысходным. Я опасен, опасен, опасен. Для окружающих, близких, самого себя – для всех. Меня надо изолировать, унять, остановить. Но как? Может, наложить на себя руки? А если надвигающаяся на меня опасность вызовет в сотни раз более страшный катаклизм? Если во мне бродят такие силы, о которых я, да вообще никто даже не подозревают? Что тогда? Однако и сидеть, сложа руки, я тоже не могу. Надо обязательно что-то делать. Но что?»

Млен долго бы еще ходил по кругу, если бы не счастливая звезда. Она явилась ему в образе Марилены. Это ведь надо было так суметь: провести вместе почти на одной скамейке – они учились в университете в одной группе – столько лет и не разобраться, какой она близкий, родной, преданный ему человек. Настоящий друг, который не подведет. Которому можно довериться и доверить всё.

Видя, как ему плохо, как он переживает, как мечется, она ни на шаг от себя его больше не отпускала. Утешала. Успокаивала. Старалась отвлечь и заставить заниматься обыденными делами. Понемногу ей это удалось. Когда же он немного успокоился и привык к тому, что она постоянно вместе с ним, всё время рядом и о нем заботится, когда убедился в том, что ей ничего от него не нужно, и они просто друзья, всё стало проще. Каплю за каплей она выдавила из него признания обо всех непонятных случаях в его жизни, после чего сделалась ему совершенно необходимой.

Ни с кем больше он не мог разговаривать о сокровенном. Ни с кем больше не мог поделиться. Ни на кого больше не мог опереться. Она стала его наперсницей. Тем, к кому он прибегал, когда ему становилось плохо. Тем, без кого он больше не мог обходиться. Тем более что она была такой доброй. Такой хорошей. Такой бессребреницей.

Когда же она почувствовала, что он готов прислушаться к ее словам, начала уговаривать его: «Послушай, скрывать свой дар, пытаясь замуровать его внутри, прятаться от самого себя – долго не получится. Непременно случится еще что-нибудь, и он вырвется наружу. Вспомни, какие беды накликала на себя и на других героиня «Холодного сердца», надеясь скрыть заключенную в ней силу, а затем пытаясь спрятаться от людей. У нее ничего не получилось. И у тебя тоже не выйдет. Это тупиковый вариант. Есть только один выход. И в глубине души ты прекрасно знаешь, какой. Надо научиться управлять своими способностями. Подчинить их себе. Разобраться, в чем они состоят, и как далеко простираются».

Прошло какое-то время, и, в конце концов, ей удалось убедить его попробовать. Однако попробовать оказалось не так просто. В поисках подходящего места для экспериментов, где никто не мог бы их застать или спугнуть, они забирались в самые глухие места университетского кампуса, прятались в отдаленных уголках общественных парков и частных владений, обнесенных лабазами и колючей проволокой, – всё было напрасно. Млен пыжился изо всех сил, выдумывая всякие уловки, заставлял Марилену изображать черти-что, однако, войти в транс, в состояние аффекта у него физически не получалось. Без какого-то очень сильного внешнего стимула он, по всей видимости, не мог.

«Так не годится, – сказала, наконец, Марилена, констатируя очевидное, – ты всё время боишься, что кто-то появится и может пострадать. Ты элементарно не в состоянии сосредоточиться.

Млен не мог с ней не согласиться. «Ну и что дальше?» – задал он ей, как ему показалось, сугубо риторический вопрос.

Но у нее уже был заготовлен ответ: «Надо уехать в деревню, подальше от людей. У моих где-то в очень симпатичной Тмутаракани есть загородный домик. Вполне комфортабельный. С водопроводом, электричеством, плитой и  всем необходимым. Он послужит нам базой. Возьмем с собой палатки. Больше ничего не нужно. Всё остальное есть на месте. Заберемся подальше, отыщем подходящее логово и разобьем там лагерь. Так мы вдвоем спрячемся от всего мира, ты ощутишь настоящую свободу, и у тебя всё получится».

Они так и поступили. В университете наврали, подтвердив всё чин-чинарем документами с печатями, что устроились куда-то ненадолго волонтерами, и сбежали в деревню. Палатки они поставили через озеро от деревни за густым перелеском. Причем сделали всё вполне профессионально – так, чтобы на площадке, на которой они обосновались, было всегда сухо, и она продувалась со всех сторон, не давая подступиться к ним гнуси.

Однако одну вещь, похоже, самую главную, они всё же не предусмотрели. На природе их охватила такая благодать, такое умиротворение, что вогнать Млена в транс не было никакой возможности. Как они вдвоем ни старались, у них ничего не выходило. Чтобы утешить себя, они купались. Загорали. Собирали грибы и ягоды. Сушили их, высыпав на противень из бересты или нанизав на тонкие веточки. Лакомились озерным орехом и сырой только что выловленной стерлядью. В общем, наслаждались жизнью и дикой природой по полной программе.

Так продолжалось день, второй, а на третью ночь, когда они разбрелись по своим палаткам, Марилена немножко выждала, а затем пробралась к ничего не подозревающему дурынде. Они лежали в темноте палатки, тесно прижавшись друг к другу. Услышав, что она замерзла и чего-то испугалась, Млен само собой постарался ее согреть и ободрить. Он прижимал ее к себе, гладил по волосам, и каким-то непонятным образом их губы соприкоснулись, чтобы уже больше не расставаться.

Дальше всё произошло так, как и должно было произойти уже давным-давно. Только когда их тела соединились, до Млена, наконец, доперло, какой он дуралей, слепец и недотепа. Всё, что с ним случалось до того, было полное не то. Скорее, даже недоразумение. Да и вообще, как он теперь почувствовал, не случалось вовсе.

А когда их сердца устремились на волю и рванули куда-то в поднебесье, к звездам, в далекие неизведанные миры, Млен выплеснул из себя такую энергию, что вокруг них волчками завертелись сразу с десяток воронок. Но что там за стенами палатки – воронки или нечто другое, какие они и сколько – их в это мгновение абсолютно не интересовало. У них было чем заняться. Они упивались обретенной ими близостью. Всё остальное могло подождать до утра.

Ближе к полудню нагишом они выползли на воздух. «Вот это да! – присвистнула Марилена: их окружали, окольцовывали почти полторы дюжины ровненьких филигранно выполненных кругов, смотрящихся на фоне девственной природы особенно экзотично. – Попробуй-ка еще!» Млен не заставил себя ждать. «С радостью!» – сказал он и нежно прижал ее к себе.

Стоило их телам соприкоснуться, как под барханом мгновенно открылась приличного размера аккуратная акулья пасть. Песок под их ногами заструился в неизвестность. Удерживаться им было не за что – только друг за друга, и вслед за ручейками песка они заскользили вниз. «Что будет, то будет», – прошептала она, закрыв глаза и прижимаясь губами к его губам. Он прикрыл веки вслед за ней.

Когда Марилена и Млен оторвались с некоторым трудом друг от друга, выяснилось, что они очутились на малюсеньком необитаемом острове. Большую его часть покрывала ровная шелковистая травка, как будто специально подстриженная к их появлению. Она росла в густой тени раскидистых пальм, которых было, правда, раз, два и обчелся. Остров окаймляло широкое полотно восхитительных дюн небывалой мягкости и чистоты. А вокруг, насколько хватало глаз, под ослепляющим южным солнцем, всеми оттенками голубизны переливался Океан. Настоящий. Великий. Величественный.

«Мленушка, дорогой, какая прелесть! – восторгу Марилены не было предела. – Спасибо! С первого курса я мечтала о том, чтобы мы вдвоем очутились на этом острове. Ты прочитал мои мысли. Я люблю тебя. Люблю! Люблю!»

Млен подхватил ее на руки и закружился с ней в экстазе: «Властительница моя, ура, ура, ура! Значит, все мои страхи были напрасны. Это никакие не воронки. Я обладаю удивительным даром открывать пространственные порталы. Может быть, даже пространственно-временные. Не важно. Посмотрим. А пока мы с тобой по-настоящему вдвоем – не знаю, представится ли нам еще когда такая возможность».

Они упивались любовью, сколько хватало сил. В дюнах. Под пальмами. В Океане. Придумывая тысячи открывающихся им возможностей. А потом она сказала: «Хочу в Париж!» Непонятно почему, ведь есть так много других прекрасных мест, но женщины неизменно выбирают Париж.

Раздобыв одежду и деньги, Марилена и Млен без устали бродили по Парижу. Потом по Лондону, Канберре, Сингапуру и другим городам, о которых раньше только читали в книжках и смотрели фильмы, открывая их для себя и в себе открывая всё новые и новые грани любви, нежности и могущества.

А потом они устроились на одной из своих любимых пешеходных улочек Санкт-Петербурга, с достоинством и без особых потерь выдержавшей все ужасы чемпионата мира и нашествие диких орд футбольных фанатов, и договорились, как быть дальше. Дар, которым судьба наделила Млена, нужно было еще обточить. Чтобы открываемые им порталы могли стабильно работать. Чтобы пользоваться ими могли только те, в чьих душах прописались любовь и доброта – всем остальным перемещение через порталы будет заказано. Чтобы со временем под их опекой появились другие маги, обладающие такими же способностями, как и Млен.

Тогда они объединят два мира – мир людей и мир грез мгновенного перемещения во времени и пространстве – и этот мир грез постепенно для человека станет столь же привычным, как мобильная связь, Интернет, социальные сети и криптовалюта.

А что же Черный кот? Он еще тогда на третью ночь в деревне превратился в Чеширского.

© Н.И.ТНЭЛМ